…умный человек понимает даже то, чего не знает…
Настя
– Борзота, – смеюсь ему в губы, когда он позволяет вздохнуть.
– Сама напросилась.
– Ну, хоть что-то в этой жизни не меняется. Каким Ник был, таким и остался.
– Одно точно осталось неизменным. Я все так же с легкостью введусь на твои провокации, – басит он в ухо, не торопясь отпускать меня.
Мне приходится приложить усилия, чтобы высвободиться из его объятий.
Усилия – над собой.
Никита подводит меня к машине, и я без сомнений усаживаюсь в его «туарег». И ни одна клеточка моего мозга, дрянь проклятая, не вопит: «Настя, вали отсюда!». Ничего во мне не бунтует, когда мы отъезжаем от дома. Ничего не восстает против такого хода событий. Я не спорю сама с собой, а зря…
– В гости не напрашиваюсь, а то Филя подумает, что я решил тебя отбить. Так что кофе поедем пить куда-нибудь в другое место.
– Ты непрошибаемо логичен. В гости не напрашиваешься. Просто увезешь меня куда-нибудь среди ночи. Разумеется, чтобы Филю не волновать.
Леднёв смеется:
– За МКАД. На дачу.
Поскольку наступает моя очередь говорить, я пытаюсь поддержать разговор необязательными фразами:
– Ник, я прям на тебя обиделась. Это ж надо, даже не поздоровался.
– Ты была не одна, мне показалось, это будет неудобным.
– Правда? – картинно удивляюсь. – Леднёв, наконец, знает, что такое «неудобно»?
– Представь, я подваливаю, а ты бросаешься ко мне обниматься. Твой бы охренел.
– Что ты, я бы на людях вела себя более сдержанно. Сделала бы вид, что едва-едва тебя помню.
– Правда? – картинно повторяет он мою интонацию. – Климова, наконец, знает, что такое «вести себя сдержанно»?
Я тоже смеюсь и замолкаю. Леднёв всегда мог похвастаться фантастическим самообладанием, и я не сомневаюсь, что именно эта способность держать удар с непроницаемым лицом дала ему в жизни если не все, то многое.
Много о чем хочется его спросить, но я молчу. Ник тоже неразговорчив. Не знаю, как он, а я просто берегу свои вопросы. Потому что прекрасно понимаю: у нас есть лимит. Черта, до которой нам нельзя доходить. Наверное, он тоже чувствует этот предел, поэтому пока хранит молчание. Если выспросим все еще по дороге, то позже нам не о чем будет разговаривать. Мы не сможем. Поэтому мы прощаем друг другу и объятие, и этот поцелуй, и стёб, и шуточки. Мы прощаем друг другу все эти порывы, потому что у нас есть черта.
Через какое-то время Леднёв останавливается у маленького ресторанчика. Я знаю это место, и мне оно нравится. Здесь уютно, без пафоса. Мы проходим в дальний угол зала, как бы отгороженный выступом стены, усаживаемся за столик и заказываем кофе.
– Я когда тебя увидела, подумала, что у меня галлюцинация, – усмехаюсь.
– А я так не думал. Знал, что ты там будешь.
– Подготовился? – улыбаюсь.
– Конечно. В процессе подготовки выяснилось, что половина собравшегося высшего общества готова убить за Настину подпись, вторая половина – лизать Насте ноги.
– Это да. Мой департамент вешается. Земля всем нужна, а я ж такая сука, если не хочу продаться, ни за какие деньги не продамся. Берегу культурное наследие Москвы. Прекрасно подготовился, Леднёв. Я тебе не говорила, что Филя – это Филя.
– Климова, ты ж моя боль на всю жизнь, я должен был знать, с кем столкнусь, – серьезно подтверждает Никита.
– Если хочешь соврать – говори правду? – говорю без улыбки и внутренне замираю.
Вот и все. Мы у черты. Дальше придется пробираться сквозь колючую проволоку.
Леднёв, выруливай, мысленно прошу я. Иначе придется разбегаться раньше времени.
И Леднёв выруливает. Он же умный, а умный человек понимает даже то, чего не знает.
– Если разговор заходит в тупик, нужно начать его сначала, – говорит он, сложив руки в замок и уверенно оперевшись о стол.
– Кто ты? Кем трудишься? – спрашиваю прямо, раз уж меня снова кинули на исходную и предоставили право первой задавать вопросы.
– Юристом.
– Видимо, ты хороший юрист, раз попал на это мероприятие.
– Да, – посмеивается он, – говорят, неплохой.
– А хотел быть «важняком», – вздыхаю без сожаления, но с тайной гордостью.
– Хотел. Теперь сижу в кабинете и волокичу бумажки. Мечты не всегда сбываются.
– Мечты вообще никогда не сбываются. Ты это лучше меня знаешь. Слушай, я надеюсь, ты сейчас… не чьи-то интересы представляешь? – срывается у меня неосторожный вопрос, который я даже не в силах озвучить полностью – так мерзопакостно мое предположение.
Никита делает глоток кофе, поднимает глаза, и в его взгляде мне чудится острый металл.
– Все, все, – тут же отступаю, приподнимая ладони над столом, – считай, что взяла свои слова обратно.
– Считай, что я этого не слышал. Не порти нашу милую беседу своими извращенными мыслями.
Я обжигаюсь. То ли кофе, то ли об его слова.
– Удивительно, как мы вообще можем спокойно разговаривать.
Это и впрямь удивительно. Наверное, если бы мы встретились чуть раньше, не смогли бы обмолвиться ни словом.
– Поверь, я сохранил о нас самые теплые воспоминания, – улыбается он.
– А у тебя такие есть?
Никита некоторое время молчит, а когда начинает говорить, голос его перепадает на другую интонацию, что вызывает у меня смех – знакомые слова.
– Я с тобой не буду встречаться, и не ходи за мной, и не лезь в мою жизнь, оставь меня в покое… Ник, ну прости меня, прости-прости-прости… – проговаривает он.
Я, конечно, в долгу не остаюсь и вспоминаю тоже:
– Еще одна такая выходка, Климова, и я твою жизнь в ад превращу, ты вообще пожалеешь, что когда-то узнала, кто такой Леднёв… Настя, ну пожалуйста, Настя…
– Настюша Климова, прости любимого, – смеется Ник.
Смеюсь и я. Мы вместе смеемся, от души веселимся, еще некоторое время перебирая черепки нашей разбитой прошлой жизни.
Леднёв всегда сочетал в себе несочетаемое. При всей своей смелости и наглости он отличался скромностью и никогда не был показушником. Его скромность какая-то врожденная – она в его улыбке и в чистых глазах. Она в его спокойствии, в его молчании. Годы сделали его вдумчивым и неспешным. Мы к таким тянемся, потому что любим тайны, и нам обязательно нужно эту тайну разгадать: забраться поглубже в душу, влезть под кожу.
Это я сейчас так думаю. А много лет назад я просто втюрилась в высокого, здорового, красивого пацана. Влюбилась, но долго убеждала себя, что это не так, и еще дольше пыталась его отшить. Но Леднёв упрямый, он все равно своего добился. В упорстве с ним мог посоревноваться разве что Демьян. Но Дёма мразь и с самого начала играл нечестно. Я многое поняла тогда, еще больше стала осознавать только сейчас, и от этого понимания прошлое стало выглядеть еще более чудовищно.
Нам говорили, что у нас не любовь, у нас не может быть настоящих чувств, а только гормоны. Прошло десять лет. Леднёв меня поцеловал, и я уже мысленно изменила с ним Филиппу. Снова гормоны?
Родители хотели для нас счастья. Поэтому меня убеждали, что Леднёв никто и ничто, у него ничего нет и мне не нужен безмозглый малолетка. А Никите говорили, что ему не нужна девка старше него, от которой одни проблемы. Я не стала ждать, пока Ника сломают окончательно и отпустила. А может быть, я сломалась сама. Устала.
Теперь наши родители могут нами гордиться. Все сложилось. Мы оба успешные и самодостаточные люди, со статусом и положением.
Только у него не блестят глаза. А мне хочется плакать.