Из романа "Фёдор Басманов. Опричная жар-птица".
Глава третья "Всё лучшее - победителям"(отрывки)
.....
Погрузившись в мысли, государь не услышал, как вошёл Басманов. Лишь взглядами поприветствовали друг друга. Нынче не до церемоний. Воевода в поклон хотел, Иоанн остановил быстрым движением руки, едва пошевелив замерзшими пальцами. Воевода величаво распрямился, замер в ожидании. Не выглядел удивленным или растерянным.
- Что скажешь? – спросил государь, раздражённо указав на ворох свитков – Видел ли?
Вопрос лишним был. Скорее для того чтобы разговор начать. Алексей всё знал. Ни одна бумажка мимо его рук не прошла. Правда, про то никто кроме самого государя и не ведал. Ни один сеунч, ни один посланник или другой воевода. Да и не его ли, Басманова люди всё это собирали? Покуда первые по праву родства воеводы сияли точно звёзды у стен Полоцка, не думая о лишнем, Басманов собственных холопов в столицу и Старицкий удел засылал. Кого надо изловили, кого надо – подкараулили, кого надо – на допрос к Малюте уже отправили.
Хлызнев, Буйко, Морозов… А рядом – дельце двух пострелов полоцких, которые сами несколько дней назад, после первых обстрелов города в плен сдались. Как выяснилось позже, чтобы россказни неверные пустить. О том, что Радзивилл с войском огромным чёрной тучей на русских идёт. На самом деле, не было ни войска, ни пана. Полоцких защитников бросили самих собственную судьбу управлять. Оба пленника уже где-то подо льдом лежат, Двина глубокая! А убытку много. Ибо силы серьёзные брошены были на встречу Радзивиллу. Как не проверить? Ведь могло и правдой оказаться. Оставалось лишь выяснить, кто надоумил? Сами полоцкие? Не складывалось что – то. На протяжении всего похода – государевы помыслы, сказанные вслух, утекали как вода сквозь пальцы. У кого из рати государевой была связь с гарнизоном Полоцка? Свой кто – то Иудой стал.
И еще бумажка простенькая… Скучная по сравнению с остальными. Даже на подносе отдельно лежит, словно стыдливо укатилась. Отписка от людей Телятевского, доглядывающих за теткой государя – княгиней Ефросиньей, из Старицкого удела. Перехватили очередного человечка с письмецом к князю Курбскому – окольным путем письмецо шло, через Старицких. А все ж не свезло. Перехватить успели. Но человечек оказался не промах, шустрый и расторопный. Письмо успел уничтожить. Самого, конечно, в Тайницкую отвели к Малюте Скуратову. Так ведь всё одно молчит теперь, собака.
- Ничего нового не скажу государь – немного помолчав, заговорил Басманов – Попрошу лишь за людей моих малость самую. Хорошо они потрудились для тебя, государь.
- Защитник! Как вернемся, бумагу с именами в Разрядный приказ подай. Да как–нибудь пристойным образом запиши – добавил царь усмехнувшись.
- Знамо дело, что не послухами и не видоками.
- За Фуниковым в Стародуб людей вышли. К Морозову в Смоленск – приставов. Пусть под приглядом будет, но в столицу его тащить не нужно. Чести много. И без него дышать нечем. Что думаешь? Не выслужиться ли хочет? Опосля своих делишек с Адашевыми? Не возводит ли потварь на невиновных или еще хуже, чтобы нас от большей беды отвлечь?
- Хочет выслужиться государь – уверенно и спокойно произнёс Басманов – Потому к словам Морозова прислушаться надо особо. Кому шкуру свою спасти охота, тот намного осмотрительнее становится. Особливо когда за другими присмотреть требуется – усмехнулся воевода – жаль, государь, но думаю, правда. Проверить нужно! А вот ежели клеветой окажется, прошу тебя, голову свою седую склоняя, вели за доносы лживые, за всякую потварь наказывать – Басманов зло сверкнул глазами – Множатся доносы! Дьяки разбирать не успевают. Работёнки у людей в два, в три раза больше...
- Разве боятся твои люди работенки, Алексей? – удивился Иоанн.
- Моих людей – хоть куда зашли. И что хочешь делать заставь. Для них хорошей или дурной работы нет. Что прикажем, сперва ты, после я – то и сделают без ропота. Но работа такая – дурная. Покуда за одним оговорённым побегаешь, настоящего стервеца упустить можно. Время уходит. А некоторые ушлые напраслину нарочно возводят, чтобы от себя подозрение отвести. Вели за ложные доносы по всей строгости наказывать! И не важно, холоп, ли, князь ли…
- Понял я тугу твою, Алексей. Слово моё тебе: обдумаем.
- И еще…
Басманов замялся. Поправил ворот, что начал промокать от тающего снега, откашлялся, после чего произнёс уже решительно:
- Отошли князя Андрея Курбского от себя. Не далёко, но…
- Курбский утром выезжает в столицу, после в Юрьев.
- В Юрьев?!
Алексей Данилович казалось, оторопел. Не часто на лице воеводы такое удивление можно было увидеть.
- Ты не согласен, Алексей? – в голосе Ивана мелькнуло раздражение.
- Моё несогласие разве что – то решает, государь? Однако же это как…медведя к мёду пустить, поперёк бортников. Литва под боком. Хоть через тын переговариваться смогут – Басманов едва сдержал досаду – Нам же знать надо, с кем князь сношается! В другое место добраться гонцам сложнее. А нам взять их проще. В Юрьеве Андрей Михайлович будет точь рыба в воде.
Государь с досадой отмахнулся. Не глядя на воеводу, стал перекладывать свитки на подносе, думая о чем – то своем. Алексей сразу почувствовал резкую перемену в настроении. Понятно стало. Иоанн на принцип пошёл, с чувствами не справился. Захотел князю своё отношение показать. Вот, где место твое, смотри, мол. По следам Адашева отправлю…
- Нужен будет, обратно вернем! А с этими…
Иоанн брезгливо взял самый мятый и зачитанный донос на Старицких.
- Про это скажу государь, что и всегда – Алексей и бровью не повёл – Догляд нужно за Старицкими учинить. Но не спустя рукава. Как положено. Как за другими следят! Будто не родня твоя, а еретики новгородские – не меньше. Телятевский людей заслал в Успенский монастырь, там,с местными дьячками сговорились. К братии Старицкие посылают, когда им писари нужны. Но в доме у нас пока своих людей нет. Подкупить слуг пока не удалось. У Ефросиньи половина удела девки – мастерицы. Толку с них… - Алексей Данилович поморщился – Визгливы, преданны благодетельнице. С иных толку – еще меньше, ибо бабы потваренные. На кого хочешь хулу возведут. Чего ждёшь от них, то и скажут. Им – то радость большая, язык почесать, а нам зачем? До Судного дня разбираться. Холопы и дворня – языки за зубами держат и ухо востро. Секут на дворе с лёгкостью, коль заметят людей дворовых в подозрительных сношениях.
- Наушников, послухов предлагаешь?
- Не гневайся государь, предлагаю! Понимаю, что люди не простые. Всё же родня твоя, великодержавная…
- Каин, мне такой брат – перебил Басманова царь – Ясно было давно, когда я на смертном одре лежал. А нынче и подавно. Виной происходящему доброта моя, терпение, да митрополита науськивание. Заладил, черт старый. Семья, да семья – Иоанн поморщился – Какая же это семья, ежели к братцу своему спиной поворачиваться нельзя? Не знаешь, что он там в рукаве прячет. Но этот, хоть увалень. А Ефросиньюшка…
- Сделать только надо по уму – подождав пока государь выговорится, продолжил Басманов – Людей послать таких, которые не примелькались на службе твоей. Во главе того поставить, кто ни на деньги, ни на лесть княгини, ни на милость князя Владимира Андреевича падок не будет. На ласку не позарится, деньгу побрезгует. Но и положеньица такого, чтобы в тереме расположили, а не в избах с дворней.
***
- Фёдор, позвать дозорных надо – решительно подал голос Зайцев – Кого нам тут жалеть, прикрывать? Говорят они близко уже, на соседней улице.
Фёдора горячей волной внутри обожгло. Под весёлый пьяный хохот схлестнулся взглядами с Овчиной, почувствовав как щеки стали пунцовыми. Девку поймал, но чтобы передать в руки Зайцеву.
- Сведи на улицу и покликай Черкасского. Не будет Черкасского, любого из стрелецких голов да пару послухов прихвати.
- Так оскорбил я тебя, Фёдор Алексеевич, что оставил ты своё намерение язык за зубами держать? Неужто угадал? – Овчина вплотную приблизился к Фёдору. Был он на голову выше Басманова и в плечах знатно шире. Фёдор, напротив – по-девичьи тонкий. На первый взгляд кажется, что пальцем переломить можно. А при этом умудряется смотреть на князя сверху вниз! Будто не Оболенский перед ним, а холоп чумазый.
Никто бы не угадал, что Фёдор, на самом деле сейчас чувствовал. А чувствовал юноша гадкую отчаянную тошноту. Вспомнил Фёдор то постыдное, о чем не спешил ни с кем делиться. Не монашком родился и не во грехе, а от большой любви и счастья большого. Но для греха. По всему видно. Жить ещё толком не начал, а бывало не единожды уже – жесткой рукой прихватывал за горло деревенскую или сенную девку с матушкиной половины, сладко целовал в губы. Опосля поцелуя долго смотрел в глаза, чувствуя странное желание видеть, что там у девки во взгляде появится… И так смотрел, что им страшно становилось. Страшнее, чем обычные молодецкие хватания за места срамные, когда супротив воли парни своё берут. В глазах барчука юного – воронка.
Разные девки случались. Фигурки разные, пахло от них по – разному. От кого разогретой на солнце кожей. От кого травой или яблоками осенними. Молоком, потом, сеном… А голова кружилась у всех одинаково, от одного и того же – от ощущения безграничной власти, исходящей от Фёдора. Власти спокойной, не пьяной, не разухабистой, не истеричной. Что хотел, Басманов мог взять спокойно. Кто бы запретил? Бывало, что и брал. Рано брать начал. Да только и рано понял, что от крика бабского, когда мечется перед ним затравленный зверек – не спокойно на душе. Горько. Понял и другое: каждый межеумок может бабу снасильничать, сверху навалившись. Ни ума, ни рожи для того не нужно.
В Елизарово, у местной векши на Шахе, дедок – кузнец свой доживал. Деревенские жители поговаривали, что в свои девяносто хулиганил так, как иному молодцу – не снилось. Колдуном называли, было дело. Колдун – не колдун, а девки мимо кузницы старались не ходить. Чем ворожил самому себе, чтобы силушку придать – неизвестно, а портил – то самым обычным, всем известным способом. Неоднократно прибегали к Басмановой заступничества искать. Пьяница местный, Софошка, что ноги по Елизарово еле таскает и тот…нет – нет, да и не один, а с кем – то под тыном в травке валяется. А ему, сыну боярскому, по чести ли так? Силой взять не мудрено. Вот когда девка через свою собственную волю перешагнёт…
Его дело какое? Вырвать один единственный поцелуй – в губы ли, в шею ли, усмехнувшись оттолкнуть, глазами напророчить «сама придёшь». После, равнодушно уйти, весело насвистывая. Перед этим озорно шлепнуть как надо.
И ведь придет. Распалённая. Словно птица, попавшая в силки, уже никуда не денется. Сама себя проклятой блудницей чувствовать будет, от стыда задыхаясь. Но сама. Потому что после одного единственного поцелуя – клеймо останется.
Приходили к юному барчуку, что смотрел глазами – озёрами. Такие глаза – не у каждого мужика бывают даже по молодости. Охота же посмотреть, как те озёра по ночам разливаются. Разливались то серым, то синим, то лазоревым. Но и чёрное тоже иной раз поднималось, затягивая глупую птицу, полную предчувствия беды и оглохшую от собственного сердцебиения. Вот тогда Фёдор и не жалел. А чего жалеть, ежели сама пришла? То ли постелю поправить, будто маменька повелела… Маменька?! Уж кто - кто, а Басманова, догадываясь о нешуточных проделках сына, точно никого кроме седых вековух, что шамкают остатками зубов, к сыну не послала бы. То водицы клюквенной в жару поднести, беспокоясь о барском самочувствии.
Тогда, загасив свечу, ухватив за складки платья, можно было с особым мужским цинизмом произнести что-нибудь вслух. Грубое, что сызмальства слыхивал от дворовых. Делая предстоящее грехопадение еще более томительным и лишая его всяческого нежного порыва. Напомнить, что никто не неволил – своё же животное начало пригнало. И не пожалуешься никому. Кто заставлял в блуд падать, кроме своих же бесов?
После, лёжа рядом с обессиленным и горячим женским телом, сладко было слушать, как у отвернувшейся громко стучит сердце. С восторгом понимая, что в женской душе тёмных закоулков больше, чем в любом пожженном посаде.
Иному взрослому мужику, привыкшему или брать силой случайную девку или едва прикасаться к собственной супружнице в темноте горницы, каждый раз при этом вспоминая о церковных запретах на всяческую страсть даже меж повенчанными, такое понимание не дано было. А уж наслаждаться этим пониманием, собственной властью… Фёдор – с юных лет понимал, забираясь к бабам на колени. У каждой таилось что – то от виновницы Евы.
Перед самым полоцким походом, расплел у одной такой косу, вытащил себе ленту на память. Вдруг первый поход последним станет? У девки – замужество предвещалось. Вышла ли в результате? Вряд ли. А если вышла, не забили бы до смерти. Уходя, посоветовал заступничества у Басмановой искать, если что. Матушка пожалеет, не откажет, у неё сердце огромное, как у другой матушки – Богородицы, но… Сладится ли? Да вряд ли сама девка жалела. По крайней мере, в то утро, когда молча разошлись. Как и все переславские – томная, шалая, солнечная. В глазах – вечное лето, кожа марью пахла. Осеннее Плещеево озеро неподалёку шумело, струги у берега бились носами. Тоже…сама пришла, хоть и бегала накануне, едва завидев Фёдора.
Женщина – не существо. Женщина Христа выносила под сердцем своим. А здесь – на руки швырнули забитое животное.
Фёдор глядел на происходящее, силясь понять, кого ему больше сейчас жалко: полумертвую девку или одуревшего князька, что стоял перед ним пьяный, не видящий ничего дальше своего носа.
- К государю сразу побежишь? – Зайцеву преградили дорогу двое – Вслед за батюшкой своим царским наушником заделался?
Наумка, одной рукой придерживая девку, второй, хватился за рукоять шпаги.
- А ну, отойди! По – хорошему!
- Князь, и, правда, негоже распри сейчас устраивать – раздался мягкий, спокойный голос.
Целиком роман на Литресе
https://www.litres.ru/book/marina-anatolevna-ponom...