Документированная история усадьбы по российским документам начинается не так давно, всего лишь в XVIII веке, а по шведским на столетие раньше. Однако это не значит, что эти места до этого времени были не заселены. Эти места входили в состав Ингерманландии, которую Пётр покорил в начале XVIII века, после чего передал имение своей жене Екатерине Скавронской, нам с вами более известной как Екатерина I. Собственно, именно тогда усадьба получила свое первое русское имя: усадьба Скавронской.
Как усадьба оказалась у Петра? Напомню, Россия вела войны за выходы к морям: Балтийскому на севере и Чёрному на юге. Зачем? За торговлишкою и баблишком. В те годы, до изобретения железных дорог, основными торговыми путями были водные, и страны и города, имеющие выход к морю и способные к морской торговли, быстро богатели. В качестве примера могу привести крымскую Феодосию, которая в средние века в бытность ещё портовой генуэзской Каффой имела крайне выгодное положение на берегу Чёрного моря, и к моменту захвата турками именовалась теми Маленьким Стамбулом за своё значение на карте региона.
В 1700 году началась Северная война, в ходе которой граф Апраксин вышел на эти территории, совершив рейд, в результате которого “многие мызы великие и селения развоевали и разорили без остатку”. То есть по факту оставил шведскую армию без значительной части снабжения. Гнал Апраксин шведов от самой Тосны, и гнал вплоть до Славянки, откуда развернулся и вернулся обратно, к берегам Назии, к точке сбора войск, которые собирались там для взятия Нотебурга (Орешка).
Однако ж захваченный край до сих пор нет-нет, да прорастает исторической финской топонимикой. Даже название Царское село, вы удивитесь, имеет финские корни. Мыза, здесь расположенная, была шведской, но её название имело финские корни: мыза Саари или Сарская мыза, а “саари” по-фински означает “остров”. Да, вы правильно поняли: слово “Царское” просто очень удачно по созвучию легло на финские корни, а само местечко стало также по счастливому совпадению резиденцией российских императоров. Да и финнов с ижорянами тут в те годы было пруд-пруди. Инородцы на границах империи! Благо, никому в голову истреблять их не пришло, но заселить русскими крестьянами эти земли император таки решил.
Быт крестьян-переселенцев, которых, разумеется, напротив, никто не спрашивал, а хотят ли они сюда ехать, лёгким назвать было сложно. Климат другой, земля другая, весна поздняя и затяжная, зима ранняя и, честно говоря, мерзопакостная, а тут ещё чиновники что хотят, то и творят. Благо, их обращения, в смысле, обращения крестьян, были услышаны, и в 1716 году им даже выделяли хлеб для того, чтобы можно было пережить зиму. В соседних мызах к северу были устроены сады и огороды. Напомню, земли эти попали в состав России в самом начале XVIII века, а первые сведения о продажах овощей с тех огородов появляются только в 1714 году.
Отматываем ещё на столетие назад. Существует мнение, что ещё в XVII веке шведским королевским отпрыском Карлом Юлленгельмом на месте усадьбы была выстроена мыза Карлберг, сожженная графом Апраксиным. Точных данных об этом нет, но обстановка тех лет позволяет нам сделать такое предположение. Дворянский дом на этой мызе фактически был замком, построенным Карлом. Этот дом был деревянным, одноэтажным, на высоком каменном цоколе, и такая архитектура была призвана обеспечить безопасность этого имения. При усадьбе, над речным обрывом, была выстроена кирха базиликального типа и устроено кладбище.
Заберёмся ещё больше вглубь веков и отметим также, что фактическая современная сетка поселений в Ингерманландии окончательно сложилась ещё в XV веке, но в те времена это были небольшие поселения в 3-5 дворов на местах центров сегодняшних сёл и городов. Но уже в третьей четверти XVI века политика Ивана Грозного привела к тому, что население здесь снизилось на 70-80%, в истории этот период получил название “Поруха”. В начале XVII века Шуйский подписывает со шведами свой “пакт”, согласно которому в обмен на военную помощь шведам отходят Ижора и Карелия. Помощь оказалась так себе, совместное русско-шведское войско не добилось успеха, но шведы свою часть причитающегося по договору, Карелию и Ижору, оттяпали. Эти земли и были названы Ингерманландией.
Кто же такой этот Карл Карлсон Юлленълем, которому досталась Славянская мыза? Бастард. Сын короля Карла IX и его любовницы, дочери священника (ну ничего святого у этих шведов!) Карин Нильсдоттер. Естественно, занимал высшие государственные должности при шведском дворе, но на корону претендовать не мог. Карл три года служил губернатором Ингерманландии, а в его перестроенном дворце ныне расположена Военная академия Карлберг, основанная ещё в 1792 году.
В документах середины XVII века упоминается три карловых усадьбы, одна из которых, Карлберг, нас с вами как раз и интересует. Как я уже говорил выше, это был полутораэтажный полукаменный, полудеревянный дом, а к самому имению были приписаны целых 82 деревни по 3-5 дворов каждая. По меркам тех лет не мыза, а мегаполис. Сама местность, кстати, именовалась Венйоки. Примерно в те же лета местный край начинает усиленно финнизироваться, что можно проследить и в топонимике. В тоже время православные крестьяне, которые проживали тут до шведского пришествия, переселяются в глубь русского государства, что только ещё больше провоцирует переселенческий процесс. В результате последовавших войн и новой волны переселения к концу XVII века финнов тут проживало до 70% от общего количества населения.
Если это описание правдиво, то примерно в таком виде первый российский император и передал имение во владение своей супруге. К имению были приписаны 18 деревень и две пустоши. Уже будучи императрицей Екатерина I передаёт усадьбу, а вместе с ней и графский титул, во владение своему брату Карлу Скавронскому. Титул этот потомки графа наследовали в дальнейшем.
Но первой ли русской (ну ладно, российскоподданной, русской она, конечно, была такой себе) владелицей мызы стала Екатерина? Нет! Первым владельцем, получившим мызу в подарок и весь край в губернаторство стал никто иной, как светлейший князь Меньшиков. А уже после Меньшикова эти земли переходят к Екатерине. Нота бене: река Славянка в те годы была судоходной, что делало её важной местной транспортной артерией. Да, когда-то по Славянке ходили корабли. Невеликие, но всё же.
В 40-е годы XVIII века мыза переходит во владение к Павлу Мартыновичу Скавронскому, последнему представителю этого рода, но фактически управляла усадьбой его жена Екатерина, урождённая Энгельгардт. Тут, видимо, нужно сказать несколько слов о той фамилии, представительница которой стала фактической хозяйкой и управительницей имения под Петербургом.
Род Энгельгардтов известен ещё со средних веков, его основатель - легендарный Карл Бернард Энгельгардт, чьё прозвище “ангел - хранитель”, а именно так переводится оно с немецкого, и стало родовой фамилией. Получил он его во время Третьего Крестового похода за спасение короля Франции Филиппа II Августа при осаде Акры.
В российское подданство род перешёл с захватом города Смоленск, под которым у него было одно из имений, потомки Карла Бернарда служили русским царям, в частности, Ивану Грозному. Основоположником российской ветви стал барон Георг Энгельгардт. Судя по всему его потомок Роберт был взят в плен во время осады и увезён в Россию, один из сыновей которого служил Ивану Грозному.
Великий русский поэт Евгений Боратынский женился на представительнице этого рода, его тесть, Лев Николаевич Энгельгардт, был немало обласкан российскими императорами за свои успехи на полях боёв, а казанская обсерватория при Императорском университете носит имя Виктора Петровича Энгельгардта, туда он передал своё оборудование из дрезденской обсерватории, которую Виктор Петрович открыл на свои средства и в которой единолично и работал, а когда работать по состоянию здоровья стало невмоготу, передал оборудование в дар Казанскому университету, ректором которого был его друг.
Но вернёмся к нашей усадьбе и её хозяевам. Граф Павел Мартынович Скавронский глубоким умом не отличался и был всецело, подобострастно и раболепно предан своему могущественному покровителю - светлейшему князю Потёмкину. Князь же, в свою очередь, нашёл в нём прекрасную кандидатуру на место мужа своей любимейшей племянницы, той самой Екатерины Энгельгардт.
Причём надо понимать, что Потёмкин любил свою племянницу во всех смыслах, духовно и физически, она оставалась его любовницей уже будучи замужем за Скавронским. Граф безумно ревновал, но его положение всецело зависело от Потёмкина, и он ничего не мог с этим поделать. Женитьба на фаворитке и родственнице светлейшего князя открыла и без того богатейшему Скавронскому пути на государственные должности, и он был назначен русским посланником в Неаполь. Однако молодая супруга за ним туда не спешила, задержавшись в России на целых пять лет.
Сам Скавронский был известен своим колоссальным состоянием. Кроме дачи в Графской Славянке он владел Кантемировским дворцом в Мраморном переулке, первой работой Растрелли в России, но детство и юность провёл не в России, а в Италии, куда была отослана от двора его мать, не поладившая с Екатериной II.
Но кроме богатства, Скавронский был меломаном, считал себя великим композитором, причём любовь к музыке доходила у него до идеи фикс, при российском дворе же говорили, что он “великий чудак” и “сочиняет какой-то ералаш”, а слуги в его доме говорили с ним исключительно нараспев.
Вот такие были хозяева у Графской Славянки в первой половине XVIII века. Как я уже говорил, Скавронского отправили послом к неаполетанскому двору, его супруга задержалась в Петербурге. Тогда кто же руководил жизнью графского имения? А управлял имением в те годы никто иной, как будущий третий министр финансов Российской империи граф Дмитрий Александрович Гурьев, прослуживший на этом посту 13 лет.
По отзывам современников, в частности, если верить запискам Филиппа Вигеля, друга Пушкина и автора прекрасных “Записок”, дающих богатейший материал о быте и нравах русской аристократии первой половины XIX века, Гурьев, как и его приятель Скавронский, большими умом и проницательностью не отличался и своим продвижению в свете и карьерному росту был обязан связям с теми же Скавронским и Потёмкиным, чьи амурные делишки он так ловко обставил, и женитьбе на Прасковье Салтыковой.
После смерти своего первого мужа там же, в Италии, Скавронская второй раз выходит замуж, на этот раз за итальянца, графа Джулио Литта. Этот тоже был не абы кем и дослужился до звания Вице-адмирала Российского императорского флота, а брат этого товарища, Антонио Литта, был камергером у самого Наполеона Бонапарта. А для женитьбы на Екатерине Скавронской сам Папа Римский Пий VI снял с графа обет безбрачия, который тот дал при вступлении в Мальтийский Орден.
Так Графская Славянка проделала путь от шведских владетелей королевских кровей через русских аристократов до натурализованных итальянцев. Итальянец перестроил усадьбу, сделав из неё настоящий рыцарский замок, но, в отличии от графа Скавронского, хозяином он был куда более рачительным, и, несмотря на общее усиление крепостнического гнёта во времена Екатерины II содержание крестьян в его поместье было едва ли не образцовым, насколько это можно представить в те времена.
И ещё пара-тройка любопытных фактов об этом человеке. Именно он во время чрезвычайного собрания Государственного совета 27 ноября 1825 до последнего стоял на стороне тех, кто, следуя Манифесту Александра I, присягнул Николаю, а не Константину, и именно он заявил Николаю, что если тот не перестанет упорствовать, то как император, которому присягнули верные ему и Манифесту чиновники, Николай должен привести их к новой присяге и именно он был председателем Комиссии для построения Исаакиевского собора. Прах Литты ныне покоится на Казанском кладбище Царского Села (я, с вашего позволения, продолжу давнюю традицию приверженности Экскурса историческим названиям).
Ну ладно-ладно, вот вам ещё презабавный факт об этом итальянце. Он любил хорошо и много поесть, но настоящей его страстью было мороженое. Не удивлюсь, если он домашнюю джелатерию тут содержал. Перед смертью он съел его десять порций и спросил у священника, нельзя ли на том свете получать мороженое.
Однако ж после смерти Литты прямых наследников по мужской линии у Екатерины и графа не было. Имение в результате, по завещанию графа, переходит к графине Юлии Павловне Самойловой, урождённой Скавронской. Давайте разбираться, кто такая Юлия Павловна и какое она имеет отношение к поместью, роду Скавронских и Джулио Литте.
Итак, сначала о завещании. Граф не забыл своих детей до брака с Екатериной, и состоянии его было поделено между ними и Юлией. Досталось и различным благотворительным учреждениям, однако ж, истинного размера состояния графа никто не знает: известно лишь, что жил он, несмотря на свои несметные сокровища, скромно и пыль в глаза пускать не любил.
Однако ж Юлия имеет отчество не Юльевна (в русской транскрипции граф именовался Юлием Помпеевичем), а Павловна. Следите за руками. Помните графа Скавронского, первого мужа Екатерины Энгельгардт? Так вот, в том браке родилось две дочери, Екатерина и Мария. Первая вышла замуж за князя Петра Багратиона и прославилась в Европе красотой и, мягко говоря, непринуждённостью поведения (видимо, сказались мамины гены). О ней обязательно нужен отдельный рассказ, но нас сейчас интересует вторая дочь от первого брака.
Так вот, вторая, Мария, вышла замуж за графа Павла Петровича Палена. Высокоморальным поведением Мария тоже не отличалась, брак продлился всего 4 года и закончился разводом, однако ж в нём успела родиться дочь: Юлия Павловна фон дер Пален. Так вот, по утверждениям современников Юлия как две капли воды была похожа на своего отчима, графа Джулио Литта. Роман графа Литты со своей падчерицей не был секретом, а развод и завещание косвенно подтверждают версию о том, что родным отцом Юлии Павловны был вовсе не фон дер Пален, а Литта.
Павел фон дер Пален, который из двух сестёр отдал предпочтении Марии (в него были влюблены обе) не нашёл одобрения выбора у своих родителей и молодые обвенчались тайно, и для Марии начался рай в шалаше: ей пришлось оставить блистательный Петербург и проследовать за мужем, шефом Изюмского гусарского полка. Начались кочевья жены солдата.
В одном из таких походов, в простой крестьянской избе, и родилась Юлия. Отношения между супругами меж тем, всё больше давали трещину, и в конце концов в 1804 году последовал развод. Мария с дочерью Юлией вернулись в дом к своим родителям: Екатерине Скавронской - Литта и Джулио Литта, которые сердечно привязались ко внучке.
25 января 1825 года юная Юлия фон дер Пален, которой было всего 22 года, состоявшая уже фрейлиной при дворе, выходит замуж за видного, если не виднейшего, жениха того времени, графа Николая Александровича Самойлова. Богат, умён и остроумен, с блестящими перспективами, состоящий на службе у императора в должности флигель-адъютанта. Казалось бы, живи да радуйся.
Начнём с того, что со стороны жениха брак не был добровольным. Устройством будущего своего сына занималась графиня Екатерина Самойлова, которая и видела Юлию фон дер Пален своей невесткой. А её сын, граф Самойлов, видел своей невестой Александру Римскую-Корсакову. Но не срослось, Александрой потом увлёкся Пушкин, а Самойлов по настоянию матери женился на Юлии.
Церемония соответствовала статусу, венчали молодых в Казанском соборе, на венчании присутствовали сам император Александр I и вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Однако ни такие гости, ни старания мамы графа, ни блестящие перспективы семью не сохранили: супруги скоро охладели друг к другу и разошлись. Граф, между прочим, вернул всё приданое.
Причём так вышло, что к разводу своей внучки приложил руку сам Литта. Невольно, конечно. По словам Александра Михайловича Тургенева, для управления имениями граф Литта рекомендовал Самойловой (видимо, графине - матери) некоего господина Мишковского, который сделался сначала другом графа Самойлова, а потом и другом графини, что и стало причиной развода. Вот этому Мишковскому графиня Самойлова и навыдавала заёмных писем на 800 тысяч рублей, которые опротестовал Литта, и которые вместе с разводом привели к грандиозному скандалу, в результате которого Скавронская какое-то время даже не принимала у себя внучку.
Сразу после развода граф Самойлов вышел в отставку в чине полковника, жил, как правило, в Москве, а на зиму частенько выезжал в Одессу, Киев или Харьков. Он кутил, играл, транжирил своё состояние и “пробухал почти полмиллиона и продал три тысячи душ”.
Юлия после разрыва уехала в Италию, где в Милане вышла в местное высшее общество, стараясь окружить себя людьми искусства. Так, среди её постоянных гостей был композитор Джоаккино Россини. И там же, в Италии, в Риме, в знаменитом салоне Зинаиды Волконской, Юлия знакомится с молодым художником Карлом Брюлловым. Между ними возникает не просто дружба, а во время путешествия по Италии, в Помпеи, вместе с Юлией, у Карла зародился замысел прославившего его полотна.
В 1829 году Юлия становится наследницей имения в Графской Славянке, до той пор принадлежавшего её бабушке, и решает перестроить его, для чего обращается к старшему брату Карла, архитектору Александру Брюллову. Что получилось у Брюллова, мы видим, а вот как оценивали постройку современники:
“Это сокровище; невозможно представить себе ничего более элегантного в смысле мебелей и всевозможных украшений. Все ходят смотреть это, точно в Эрмитаж. Ванная комната её вся розовая, и волшебством цветного стекла, заменяющего окно, все там кажутся светло-розовыми, и сад, и Небо чрез это стекло приобретает бесподобную окраску, а воздух кажется воспламененным. Говорят, это напоминает Небо Италии, — признаюсь, у меня от него заболели глаза, и когда я оттуда вышел, мне всё, в течение трёх или четырёх минут, представлялось зелёным.”
Это слова отца Александра Сергеевича Пушкина Сергея Львовича.
Имение вышло действительно крайне удачным и красивым. Брюллов есть Брюллов, и тонко чувствующая, воспитанная Италией натура Юлии Павловны не ошиблась в выборе. Главными идеями при строительстве были красота и удобство интерьеров. Это двухэтажное здание с тщательно продуманным расположением комнат, которые были расположены не по анфиладному принципу, и не были проходными.
Здесь нет огромных парадных, а все комнаты - это небольшие, уютные, замкнутые пространства, с эркерами, открывающими вид на великолепные пейзажи. В комнатах были устроены ниши для встроенных мягких диванов и цветники.
Тем не менее, одна большая комната, Большой зал, была. Она расположена в центре и делит здание на две половины, а через лоджию соединяется с садом. С противоположной стороны к нему примыкает вестибюль. Рядом с залом, по обеим его сторонам, разместились гостиные, столовая с буфетной и бильярдная, отделявшие его от личных покоев – спальни, будуара, кабинета и библиотеки. Верхний этаж отведен под спальни двух приемных дочерей Самойловой. (В действительности отцом одной из этих девочек, Амачилии, и дядей второй девочки, Джованны, был композитор Джузеппе Пачини, написавший оперу «Последний день Помпеи», имевшую большой успех).
С дороги здание выглядело строго и даже официально, а вот фасад, обращённый в сад, более пластичен и интересен. “Подчеркнуто изящная отделка парадных помещений, удобство и красота мебельных гарнитуров, оригинальность осветительных приборов, малиновые и голубые оконные стекла - едва ли не впервые использованы архитектором не в культовом сооружении, а в жилом доме”, - так писали современники об интерьерах. В 1835 году недалеко от дома по проекту Брюллова был построен небольшой деревянный театр в древнерусском стиле. Увы, он не сохранился.
Громадная библиотека, архив, собрание художественных редкостей, а главное, сама хозяйка – все это привлекало в имение гостей. По соседству с дачей, как сама хозяйка называла свое поместье, располагались цветочная оранжерея и училище для юношей. Близкие называли Юлию Павловну «графинюшкой», а вечера, проведенные в ее обществе, были наполнены радостью и необычностью. В Графской Славянке танцевали, спорили, говорили о том, что волновало все петербургское общество. «Вечера у тогдашней владелицы дома в чудесном саду пленяют до того всех, что вследствие этого Царской Село пустело», – вспоминал один из гостей графини Ю. П. Самойловой.
Однако именно эта атмосфера свободолюбия всё больше раздражала императора Николая I. Юлия Павловна держала себя предельно независимо, в её доме обсуждалось то, о чём в других домах запрещалось даже думать. Всё это вызывало раздражение императора, о чём Самойловой дали понять, и она в обмен на свободу, удалилась в Италию. Идут годы, а в этой стране ничего не меняется.
Смерть деда, графа Джулио Литта, вынуждает графиню ненадолго вернуться в Россию для вступления в права наследства. Уже после отъёзда в Милан Карл Брюллов, с которым она встретилась в этот приезд, занимает должность профессора Академии художеств Санкт-Петербурга и начинает там преподавать, а затем и женится, но брак продлился всего два месяца, а скоропостижный развод вызвал резкое неудовольствие в обществе. В то же время родные и близкие пытались помирить бывших супругов Самойловых, но Николай неожиданно умирает, и Юлия окончательно перебирается в Италию, куда за ней последовал и Карл.
Карл Брюллов оставил несколько живописных изображений как самой Юлии, так и её приёмных дочерей. В Русском музее хранится картина “Портрет графини Самойловой, удаляющейся с бала у персидского посланника (с приёмной дочерью Амацилией)”, написанная им в 1842 году, в Государственной Третьяковской Галерее картина “Всадница”, портрет приёмных дочерей Самойловой, и, наконец, на картине “Последний день Помпеи” Брюллов написал её 4 раза.
Дальнейшая судьба Юлии Павловны богата на события. Отношения с Карлом продлились 4 года, и графиня порывает с ним, а за тем выходит замуж за итальянского тенора Пери, лишившись попутно российского подданства и графского титула. Брак продлился всего год, но не потому, что супруги развелись, а потому, что Пери умер от чахотки. Его похоронили на кладбище Пер Лашез в Париже.
“Очевидцы, видевшие её в этот период жизни, рассказывали, что вдовий траур очень шёл к ней, подчеркивая её красоту, но использовала она его весьма оригинально. На длиннейший шлейф траурного платья Самойлова сажала детвору, словно на телегу, а сама, как здоровущая лошадь, катала хохочущих от восторга детей по зеркальным паркетам своих дворцов.” - так описывает поведение графини в это время Валентин Пикуль
Бывшая графиня перебирается во Францию, в имение Груссе под Парижем. Её очень огорчала потеря графского титула, и в 60-летнем возрасте она в очередной раз выходит замуж, на этот раз очевидно из-за титула, так как почти сразу после свадьбы она и её супруг, обедневший французский граф и дипломат Шарль де Морнэ, разъехались, и Юлия Павловна ежегодно выплачивала ему огромное содержание, фактически “арендуя” титул, что не могло не сказаться на её состоянии. К концу жизни она потеряла практически всё, а приёмные дочери, выданные замуж, взыскивали обещанные им деньги через суд.
А что возлюбленный Юлии Павловны, Карл Брюллов? Как всё же иной раз интересно поворачивается жизнь. Дед Юлии, граф Литта, был председателем Комиссии по строительству Исаакиевского собора, а её любимый мужчина был одним из тех, кто его расписывал. По состоянию здоровья Карл не смог закончить всей работы и просил его освободить от неё, и по настоянию родственников и близких уже после разрыва с Юлией покинул Россию.
У Брюллова обострился ревматизм, и через Польшу, Пруссию, Бельгию, Англию и Португалию Брюллов отправился лечиться на остров Мадейра. Это путешествие стало последним в его жизни. В Россию он больше не возвращался, оставшись на чужбине навсегда. Незадолго перед смертью он вернулся в Италию, где и прожил до последних дней. Умер Карл в Риме, летом 1852 года. Юлия к тому времени похоронила второго мужа, но виделась ли она с Карлом в Италии, присутствовала ли на его похоронах, мне, к сожалению, не известно.
Графскую Славянку Юлия Павловна продала ещё будучи замужем за Пери. Причём имение купил у неё сам император Николай I, который ранее так активно настаивал на выдворении вольнодумной особы из страны. Спустя полвека после покупки (купили имение в 1847 году) в нём был открыт детский приют. Усадьба находилась в личном владении у императорской семьи вплоть до 1917 года.
После революции на даче Самойловой сначала пытались разместить уже советский приют для беспризорников, а затем дом отдыха ленинградских учёных, однако с началом войны имение попало в немецкую оккупацию, и в нём разместился штаб Голубой дивизии. В июле 1943 года усадьба была разрушена советской авиацией в ходе боёв за освобождение Ленинградской области. В руинах дача простояла вплоть до 2012 года, когда её передали под реставрацию под гостиницу. Насколько я понял, особенно ценным в этой реставрации стало сохранение тех стен, которые к этому моменту стояли уцелевшими.
Рядом с усадьбой стоит Екатерининская церковь. Благословил постройку первого храма в Графской славянке первый же Санкт-Петербургский архиепископ Никодим. Строили церковь на средства графа Мартына Павловича Скавронского, строительство было завершено в 1747 году. Имя первого архитектора не сохранилось, в 1829 году была закончена перестройка по проекту архитектора Адамини, однако 40 лет спустя архитектор Александр Резанов вернул ей исторический облик.
Церковь двухэтажная, алтарь нижнего этажа, собственно, главный алтарь храма, освящён в честь великомученицы Екатерины. Иконостасы первого этажа были устроены по рисункам архитектора усадьбы Александра Брюллова. Отличался иконостас богатством деревянной резьбы и окладов икон.
Первый архитектор очень удачно вписал церковь в окружающий ландшафт, расположив её на возвышенности, она словно бы парит над окрестностями. Увы, в 1941 году пришлось сносить колокольню: она, сама по себе высокая, стояла на возвышенности и была бы идеальным наблюдательным пунктом для оккупантов. Восстановили её совсем недавно. Церковь закрыли в разгар сталинских репрессий, в 1938 году, однако уже в 1943 открыли вновь, а в 1954 году открыли оба этажа храма.
Рядом с церковью - действующее и довольно старое Покровское кладбище. Его площадь сегодня около 6 га, хотя, если верить комментариям местных жителей, по нормативам кладбищу положено всего 1,5 га, и расширяется оно за счёт парковых территорий.
Рядом с усадьбой расположен пруд, который на картах сегодня обозначен как Восьмёрка, однако же я сомневаюсь, что это его истинное название. На пруду при Самойловой была построена отапливаемая беломраморная купальня, которая была разрушена по приказу самого Бенкендорфа - тот искал в усадьбе компрометирующие хозяев документы. Утверждается, что вода озера радиоактивна, насыщена радоном и может применяться в лечебных целях.
Сейчас усадьба за забором, а церковь действует. На пруду в хорошую зиму можно даже покататься на коньках. От парка ничего почти не осталось, а Славянка сильно обмелела. Но следы яркой истории заметны, и мы однозначно рекомендуем путешествие в этот прекрасный уголок Петербуржья.
