я долго боролась с искушением показать вам рассказ. И все-таки вот он! Мне он очень нравится. С ним вышла странная история. У него два автора. Один говорит — написал я! Но и второй не отступает.
потому не укажу никого. Но текст прекрасен. И кто бы ни был автор — он талантлив!
Красная черепаха
На краю усыпанного звёздами черного неба показалась чуть заметная белая полоса. Тусклый свет звезд пробивался через пальмовые листья потолка хижины.
Акеч прикрутила керосинку до минимума. Пустая бутыль стояла в углу, пламя уже подрагивало, втягивая последние капли со дна лампы. Вчера она хотела купить пол–литра керосина за один франк, но это был ее последний франк, его она отдаст одноногому лодочнику Идоуу. Хотя перевоз стоил полтора, он всегда брал с нее один в честь памяти о муже, с которым когда-то вместе служил.
Глаза слезились, плохо слушающиеся пальцы с трудом набирали петли. Акеч не ложилась спать, но время пролетело так быстро, а тринадцатая циновка была связана только наполовину. Но меньше никак было нельзя, она все рассчитала. Если повезет, если купят все циновки по франку, то будет тринадцать. Один надо отдать лодочнику, на один купить муки на неделю, два – на керосин, пять заберёт знахарь Джитука, один франк – на нитки для новых циновок, один – лавочнику за мыло и спички, на остальные - зерна для уток.
Плохо вымоченные кокосовые волокна натерли пальцы, но Акеч поглядывала на светлеющее на востоке небо и не сбавляла темп. Усталые глаза с трудом различали рисунок, а он должен быть самым красивым и сочным – от этого зависела цена.
Малыш заплакал, потом зашелся долгим сухим кашлем, из закисших глаз потекли слезы.
Акеч отогнала тряпкой мух и попыталась приложить сына к высохшей груди, в которой уже месяц как не было молока.
Ребенок ухватился за дряблый сосок и, словно поперхнувшись, зашелся удушающим кашлем.
Она погладила его по щеке.
— Не плачь, мое солнце! Сегодня поедем в город, там тебя посмотрит доктор.
Акеч взяла калебас, выдолбленный из тыквы, вытряхнула на циновку пучки трав, волос из хвоста белой зебры, череп ящерицы, все, что дал ей знахарь и за что она отдала весь заработок за последний месяц.
— Вот сейчас тебе станет лучше, скоро кашель пройдет и мы с тобой будем петь песенки, - приговаривала она, раскладывая амулеты на тощей грудке ребенка.
— Я куплю в лавке красную черепаху, она будет катать тебя на своей спине. Не плачь, мое солнце!
Вот уже одна луна, как у малыша – сильный кашель и рвота. Маленькое тельце ослабло и не принимает пищи.
Она возила его к своей матери в Кубимо. Там ей сказали, что дух ее покойного мужа должен принести в жертву белого петуха на околице деревни.
Знахарь петуха и деньги взял, но малыш по-прежнему кашлял.
А сегодня надо ехать на рынок.
Акеч одела малыша, привязала его к спине широким куском материи, водрузила на голову тюк с циновками и пошла к реке.
На берегу уже стояли знакомые попутчицы в цветастых платьях с тюками сахарного тростника, овечьей шерсти, корзинами с кокосами и связанными по ногам овцами.
Слышался смех и шутки.
— Ты что-то запоздала сегодня! Пожалуй, друга сердечного завела, не отпускал тебя?
— Из-за малыша: плачет и не ест.
Ребенок снова закашлялся.
— Плохой кашель! Отнеси его к жрецам – они точно скажут, что с ним.
— Обязательно отнесу! Вот приедем с рынка – и пойду.
Старый, в заплатках, урумбай скользил по течению жёлтой реки. Акеч грустно смотрела на воду. Был бы жив ее Гачи, не пришлось бы вот так считать каждый сантим и брать в долг. Несчастья преследовали её.
Воспоминания о прежней счастливой жизни нагоняли грусть.
Родители были против ее замужества, ведь Гачи был единственным ребенком у матери, а, значит, зачат идолом, и ему не суждено дожить до старости. Плохая примета. Но она его любила и никого не послушала.
Он был прекрасным танцором, а она хороша собой.
Прошел час. Ни одна из циновок ещё не продалась. Весь рынок был в циновках, а покупателей мало. Ребенок спал, и при каждом вздохе клекот вырывался из его груди.
— Нужно его накормить и самой что-то поесть. Присмотри за ним, - обратилась Акеч к соседке, нащупав на поясе последние три сантима.
Возвратившись с миской фуфу – каши из ямса – Акеч застала крупную, зажиточно одетую даму, разглядывающую ее циновки.
— Сколько стоит?
— Один франк.
— Нет, это дорого! Три за два франка.
— Три больших циновки, таких красивых – и за два франка? Это очень дёшево.
Акеч поставила дымящуюся кашу на землю и стала разворачивать все циновки.
Соседние торговки с любопытством наблюдали за происходящим. Ребенка разбудили назойливые мухи и он стал тихо поскуливать.
— Ну, нет так нет, – дама раскрыла тростниковый зонт с намерением удалиться.
Акеч смотрела на нее с мольбой в глазах.
Первого покупателя нельзя отпускать – боги могут рассердиться, и тогда вообще не удастся продать ничего, а сегодня весь рынок был завален циновками.
Сухой, глубокий кашель ребенка прервал разговор.
— Он кашляет не очень хорошо. Его надо показать доктору!
— Да, я знаю, я обязательно это сделаю, вот только расторгуюсь. Хорошо, берите за два франка, – изобразив улыбку, произнесла она
— Ну, съешь хоть ложечку, и я сразу куплю тебе красную черепаху!
Ребенок заплакал, и его стошнило.
Тогда она дала ему мягкую грудь, и он затих, пристально глядя на мать.
— Кто забыл купить циновки? Самые лучшие в Порто-Ново, купите, не пожалеете, крепче вы не найдете! – перекрикивала Акеч других торговок.
.
После обеда она продала ещё три штуки, но этого было мало, чтобы купить и половину из нужного. Она устала, на раскалённом солнце ее мучила жажда. Ребенок, не моргая, смотрел в небо и молчал.
У проходящего мимо разносчика воды за один сантим женщина купила целый калебас прохладной родниковой воды.
— Вот, попей, мой мальчик, это очень вкусная вода!
Она взяла его на руки и влила немного воды в потрескавшийся рот.
Ребенок поперхнулся и удушающе закашлялся. Потом вытянулся во весь рост и затих, закатив глаза.
Акеч поняла: он умер.
Она смотрела по сторонам, не проронив ни слова. Ужас и тоска разрывали нутро.
— Сколько стоят ваши циновки?
— Господин, это самые крепкие на этом рынке, даже детская моча их не испортит. Если вы возьмёте три, я уступлю за два франка.
— Смотрите, какие они большие – тут уместится двое взрослых и ребенок!
Получив два франка, женщина взглянула на ребенка, закрыла ему веки и туго завернула в кусок материи.
— Я скоро вернусь, мой малыш! Куплю керосин и то, что тебе обещала.
Назад Акеч шла медленно и прислушивалась: вот сейчас она услышит плач и кашель своего Баако! Она подойдёт, и он посмотрит на нее своими черными глазами.
И улыбнется, как тогда, в первый раз. Она помнила ту улыбку сына, одну – единственную, после этого он никогда не улыбался.
Маленький свёрток лежал на том же месте неподвижно и был похож на одну из свернутых циновок.
Привязав малыша к спине и укутав от ветра, женщина поспешила к реке.
— Мы тебя заждались! Ты где была так долго?
— Я ходила за керосином, не ругайте меня.
— Как малыш? Ему легче?
— Да, он хорошо поел и сейчас спит.
— Ну, и слава богам, но жрецам все равно надо его показать.
— Конечно, завтра схожу.
Жаркое солнце уходило за горизонт, речной бриз освежал лицо.
Попутчицы делились впечатлениями сегодняшнего дня.
Акеч держала свёрток на коленях и пристально смотрела на жёлтую воду.
Натруженная рука с выступающими венами крепко сжимала игрушку – красную черепаху.
— Много циновок ты продала? – толкнув ее в бок, обратилась соседка.
— Много. Теперь хватит на все.
Автор неизвестен
