- Ты чего, Андрэ, такой бледный? Водяру вроде не пил вечером, а, чо такое? - довольный Грибовский сидел в кресле в комнате начкара. Я промолчал, сел, было тепло и хорошо. «Не, Саше не расскажу,” - подумал я. Увидел бурые пятна на полу. Грибовский перехватил взгляд, - Здесь грохнули прапора и пультиста. Зэки кровь отмывали, трупы полтора дня лежали, пока следователи из Москвы ехали... впиталась . Грибовский зевнул, - весной ремонт обещали. Да... зэки тут матерились знатно. Потом был чай, пряники и непонятная музыка с кассеты. А потом затрещал зуммер телефона связи с третьей вышкой.
- Да, чо? Ты там чо, Исламбеков, от мороза совсем охренел? Тут тебе не Хорезм, тут, бля, морозы, - Грибовский разговаривал с часовым с третьей вышки. - Чо, нах, какие следы? Бля, если сменится хочешь, так и скажи! Чего ебанашку изображаешь? Грибовский положил здоровую эбонитовую трубку, - Вроде нормальный узбек, техникум закончил, какую-то шнягу мне сейчас прогнал, говорит на мостках следы идут к нам, а человека нет. Следы он видит, бля!
Грибовский открыл форточку в окне, в комнату хлынул морозный воздух. И тут я услышал скрип снега. Скрип от шагов. Кто-то шёл по мосткам. И шёл он явно к нам.
Грибовский поморщился, - Что за херня... Кто это? Ну-ка, Андрэ, идём, посмотрим. Капитан к жене ушёл, не может.., хотя, хер его знает…
Вышли на крыльцо и посмотрели на мостки, ярко освещённые прожекторами. К нам шли следы. Отпечатки от валенок, машинально подумал я. Валенки скрипели и уверенно двигались в нашу сторону.
Грибовский достал пистолет из кобуры на ремне, вскинул его дулом вверх. - Стоять! Стоять я сказал, бля! После третьего предупреждения стреляю! Стоять, ложись лицом вниз, ноги на ширине плеч, на хуй, руки за голову! Пароль! Пароль говори, сука!
Пароль на эти сутки был «Белоруссия», отзыв «Одесса», в 8 утра для следующего караула он менялся.
Мне стало очень страшно. Я знал, вот чётко знал, что если следы дойдут до нас, то мы умрём.
Грибовский вдруг перестал орать и прицелился, как в тире. Одна рука за пояс, прицел на мостки.
Внезапно стало тихо. Я чётко видел, как ОНО остановилось, раздался скрип снега на льду и следы направились по льду озера к лесу.
Я стоял в одном кителе и вдруг очень замёрз.
Грибовский заволновался: Э, ебанарот! Сюда иди! Сюда бегом! Чо зассал-то? - Саша, не ори. Бесполезно. Давай обратно в караулку, - попросил я. Грибовский молчал. Это был простой и компанейский парень из Тосно, мой призыв.
-Саша, ты чего? Чего? Всё, ушло оно, ушло…
Грибовский молчал. Скрип от шагов мы ещё слышали. Вдруг раздалась автоматная очередь. Фонтанчики снега взвились на льду у отпечатков от следов. - Исланбеков, ебанарот, отставить, отставить! Чурка ебучая! Ты чо делаешь!
С первой и второй вышки заметались лучи прожекторов- это часовые пытались найти причину стрельбы. Столбы света лихорадочно шарили вокруг. По льду, по мосткам. Ярко осветили меня. Я заорал «Белоруссиииияя!».
Завыла сирена внутри зоны. «Бля, контролёры услышали и приняли за внешнее нападение.. сейчас начнётся...»-подумал я. Нападение на ИТК это очень серьёзно, это мы знали все.
Грибовский обернулся от двери караулки: Беги, нах, к узбеку. Давай его сюда! Я сейчас замену этому дебилу пришлю! Мне надо сигналку снять! Сейчас из роты звонить будут, там тоже тревога!
До вышки было близко. Узбек затих. Я подбегал к лестнице на вышку, как вдруг он подал голос: Стоять! Стреляю!
- Белоруссия! Белоруссия!
- Лицом вниз! Вниз, шайтан!
Лежать на тропе караула было неприятно. Наледь, крики узбека «Стоять, стреляю!» Прошло минут десять, подбежали его земляки, начали разговаривать. На землю полетел автомат. Потом два узбека свели по лестнице вышкаря, он молчал. Он потом вообще молчал, так его, молчаливого, и комиссовали по здоровью. Ротный поверил нам. Он был вологодский , поэтому поверил. Ещё недели три нас продержали в 13 роте. Караулы, кино на маленьком экране в комнате отдыха, жареная на сале картошка в пищеблоке у толстого повара Скурату.
Прапорщики рассказывали, что именно в этот декабрьский день, когда всё это произошло, в далёком 1925 году выселяли монастырь. Нескольких монахинь утопили в проруби у мостков, заталкивая баграми под лёд,среди них и настоятельницу. Перед тем, как уйти под чёрную воду, она прокляла палачей, и остров.Остальные сгинули где-то в лагерях.
Что это было, напоминание или морок ночной, не знаю. Только тот взгляд из леса и голос , говорящий мне «Иди» запомнил. Голос был не злой, он был как указание к действию, к жизни. Ведь жизнь, как известно, не любит остановок в пути.