За окном просыпалось утро, солнечное, теплое, по- июльски щедрое на хорошее настроение. Утро субботы, этим всё сказано.
Михаил потянулся в постели, вкусно зевнул, прикрыв пот широкой, в мозолях, ладонью.
Насте нравились его руки. Прижималась щекой, целовала там, где ладонь переходит в запястье. Смущался жутко. Чего мужику лапы целовать- то.
Вздохнула, пробормотала что- то сонным неразборчивым шепотом.У Михаила теплый, пушистый ком поднялся из самой середины, и такая нежность охватила, аж до слез. " Старею, видимо", - усмехнулся и осторожно, чтобы не разбудить, обнял жену.
Семь лет вместе, а всё ещё не привык. К тому, что вот она, рядом, только руку протяни , и можно дотронуться до всё ещё атласно- гладкого плеча, поцеловать пахнущий чем- то пряным затылок, сгрести в охапку, прижаться, ощутить её всю, до донышка.
А ещё было безумно жаль. Жаль, что так поздно встретились, что не досталось Настеньке ни молодого его куража, когда в силах перевернуть весь мир, ни мужской мощи, ни денег. Было, всё было. Сеть автомастерской, хорошая машина, казино, виски десятилетней выдержки, стройные девушки, похожие на Барби. Ушло, как вода в песок. Сначала половину отсудила первая жена. Потом кинул компаньон. А потом.. Сейчас простой автослесарь на хорошем счету. Жалко было не самих денег, а того, что не может побаловать свою Настеньку шмотками да цацками.
Она смотрела на него из- под ресниц, притворяясь спящей. Семь лет прошло. А солнышко в груди становилось всё больше, шире, прорастая в неё, как дерево в почву, с каждым годом все глубже и прочнее. Он любил обнимать её со спины, прижимаясь, сливаясь в одно целое. Любил её пушистые волосы, улыбку, запах.
А ещё Насте было так жаль.. Жаль, что ему не досталась прелесть её юности, чарующее обаяние зрелости. Жаль, что не будет общего ребенка, ранняя онкология перечеркнула возможность позднего материнства. Жаль, что столько лет провела пусто, страшно, не с тем. Не с ним, с Мишей. Потянулась, прижалась губами к колючей скуле:
- Доброе утро!
- Доброе, милая моя. Спорые ласковые руки потянули вниз бретельки сорочки...
Через час, уняв дыхание, лежали в обнимку, отходя от горячки страсти, согревая, пропитывая друг друга любовью и нежностью:
- Господи, как жаль, что мы так поздно встретились!
- Миш, ты опять за своё? Ну, встретились бы лет на пятнадцать раньше, и что?
- Пятнадцать лет назад я был молод и богат! - дурашливо, как Тарзан, стукнул себя по крепкой груди.
- Пятнадцать лет назад ты был горяч, глуп и к женщине относился, как к призу.
- А ты?
- А я была безнадежно замужем. И волокла своё замужество, как кару небесную: ради детей, ради их, как мне казалось, благополучия. И была категорична, самонадеянна и нетерпелива.
Мы не умели ценить терпение, заботу, идти на компромиссы, милый.
- И всё - таки, как ты меня терпишь?
- Да, язвень ты ещё тот, мне за твою вредность молоко положено. Но я согласна на кофе. Если сваришь. А вот как ты терпишь меня?
- Да уж, трандычиха ты ещё та! Иногда уши закладывает. Но другой мне не надо. Готов страдать морально. За поцелуй и оладушки к кофе, который, так и быть, сварю.
- Всё случается в свой срок, Миш. И наше счастье - тоже. Пошли завтракать.