М. Сюарт (M. de Swart) к Роберту Дарси, 4-му графу Холдернессу (государственному секретарю короля Георга II)
С.-Петербург, 16 октября 1757 г.
Милостивый Государь!
Я ничего не мог узнать о злополучном семействе герцога Брауншвейгского, разве только, что в начале прошлой зимы, Царя Ивана (Иоанн Антонович, 17-ти лет) привезли в Шлиссельбург и продержали там до конца зимы; тогда перевезли его сюда и поместили в доме частного лица, именно в доме, принадлежащем вдове секретаря Тайной Канцелярии, вне города, но в близком от него расстоянии; за ним строго смотрели, также как и за его воспитателем, в продолжение четырех недель, или более, офицер и несколько гвардейцев.
Потом Ее Величеству (здесь Елизавета Петровна) вздумалось велеть привезти его весьма тайно вечерком в старый зимний дворец, где Ее Величество полюбопытствовала посмотреть на него за столом, из особенных покоев, одевшись мущиною и в сопровождении теперешнего своего любимца, Ивана Ивановича Шувалова; несколько дней спустя его снова привезли в прежнее место его ссылки и прислали ему необходимую одежду и белье; впрочем, все семейство в вожделенном здравии, с ним обращаются и держат его на той же ноге, что и прежде.
Так как фельдмаршала Апраксин (Степан Федорович), который иногда получал известия от офицеров своего гвардейского полка, которому поручается это дело, теперь в отсутствии, то нет возможности ничего узнать особенного о положении этого семейства. Все, что относится до этого дела, вполне поручено заведыванию тайного советника Черкасова (Иван Антонович), человека непроницаемого и самого резкого в обращении, кажется, во всей империи, впрочем, совестливого, но не жестокого исполнителя данных ему приказаний.
Остальные вещи этого семейства, которые так долго оставались в Мемеле, и перевезены были сюда летом, так что канцлер (Алексей Петрович Бестужев) ничего об этом не знал, пока я ему не напомнил о них, сперва привезены были ко Двору, и тогда Императрица их раздала жадным лицам, которые ее беспрестанно окружают.
Один Бог ведает, кто будет наследником в случае смерти Императрицы, что может случиться внезапно, и даже не считается отдаленным, судя по состоянию здоровья Ее Величества, которое становится хуже день ото дня; никто не может надеяться на что-нибудь хорошее в этом отношении; никто ничего не ожидает от Великого Князя (здесь Петр III).
Канцлер (здесь А. П. Бестужев) начинает также сомневаться, по моему, с тех пор, как "открылся" мне в своих замыслах, именно: чтобы он мог успеть поставить во главе правления этого Государства Великую Княгиню (Екатерину Алексеевну) и Великого Князя (Петра Федоровича), в особенности с тех пор, как Апраксин (Степан Федорович) снова сошелся с графом Шуваловым (Иван Иванович), который стал известным поклонником его дочери, княгини Куракиной (Елена Степановна); граф даже по этой причине отказался от фельдмаршальской степени, передав ее Апраксину, которого тем и привлек к своей стороне.
Каждый верит, что есть непременно духовное завещание, сделанное в пользу юного Великого Князя (здесь Павел Петрович), за исключением его отца; думают, что граф Шувалов будет назван Правителем, или, по крайней мере, начальником Правительственного Совета, и что таким путем, пользуясь суматохой и беспорядком, неразлучным с таким положением дел, он может простирать свои виды даже до завладения властью собственно для себя.
Все его распоряжения, поступки, кажется, клонятся к такой цели. Главнейшие государственные имущества, железные и медные руды казны, принадлежат ему; монетный двор совершенно предоставлен его управлению и распоряжению; соляной двор, доходами которого платят гвардии, содержат Двор и пополняют собственную кассу Ее Величества, также находится в его руках, и он им распоряжается без всякого учета.
Подушные подати, которыми содержится войско, ежегодно им уменьшаются, так что в скором времени все деньги, нужные для содержания оного, должны, следовательно, войти в конторы соляного двора и перейдут в его руки; он завладел уже целой их половиной.
Он начальствует артиллерийским корпусом; он образовал наблюдательный корпус в 30000 человек, выбранных из самых решительных офицеров и гренадеров, бывших в войске; часть этого корпуса должна, не смотря на препятствия, явиться в столицу для занятия всех стражных мест, пока остальная часть составит цепь вдоль Двины, начиная от Риги и даже за Смоленск.
Это войско подчиняется только одним его приказаниям, также как кирасирский полк, который находится теперь здесь и вполне отдан в его распоряжение. Если у него хватит духа, он не может потерпеть неудачи; но духа-то у него очень мало. Но ему преданы, однако, люди, которые и отличаются характером: таковы Глебов (Александр Иванович) и другие. Кроме того, главные отрасли торговли тоже находятся в его руках. Своей торговлей лесом он разорил области и города Эстонии, Нарву, Пернов, Псков, Новгород и Смоленск.
У него же в руках торговля китовым жиром; оно снабжает казну водкой русскою и французскою и поставляет продовольствие ко Двору; он имеет главную часть торговли с Востоком, с Персией, с Китаем; у него же откуп (рыбной ловли) в Кизляре и в Астрахани; одним словом, он теперь решительно всем управляет, и никогда никто не имел подобной власти; ничто не делается мимо его воли, или против его желания; через него идут все благоволения и милости; ему стоит только привлечь к себе гвардию, что непременно будет в последствии, едва только опростается там место "подполковника".
Все это таким представляется в будущем, что как подумаешь только, то волосы становятся дыбом. Императрица слушает только их, ни о чем не осведомляется и, продолжая жить по-прежнему, буквально отдала Государство на разграбление кому угодно, так что всякий грабит, ворует, делает несправедливости, сам расправляется и берет, что хочет безнаказанно, и никто даже об этом и не заботится. Одним словом, никогда Россия не была в положении столь смутном, более опасном и столь достойном сожаления, как теперь.
Не трудно предвидеть, каков будет всему этому конец. Это Государство совершенно стало бесполезно для своих друзей и презирается врагами; в нем уже нет и тени правоты, чести, доверия, стыда, или справедливости; только и видишь невообразимые чванство и роскошь, которые угрожают полным разорением.
Старинные фамилии и простой народ подвергаются самым жестоким притеснениям от лица новых людей, выведенных из ничтожества, и дети самых именитых семейств принуждены родниться с людьми самого низкого происхождения, но пользующихся милостью.
Единственная надежда (?) их и гвардии возвести вновь на престол Царя Ивана, но я не вижу никакого к тому исхода, пока фамилия графа Шувалова будет над всем первенствовать и власть графа будет ежедневно увеличиваться.
Интрига и любовные похождения Великой Княгини (здесь Екатерина Алексеевна) с графом Понятовским (Станислав Август) сделались известны Императрице (Елизавете Петровне), но она не подает никакого виду, что не предвещает ничего хорошего; она, кажется, даже сказала, что взыщет с Княгини все разом попозже. Ее Величество презирает вполне и Княгиню и Великого Князя, которого в Государстве день ото дня более и более ненавидят.
Так мало осталось от государственных имуществ, что даже не стоит о них говорить. Все их отдали Шуваловым, или их друзьям; отдана даже важная довольно часть их врагам, чтобы заставить их молчать, потому что решительно не хотят слышать ничего дурного про кого бы то ни было из этого семейства. У нас был пример на днях; камергер Воронцов (Роман Илларионович), брат вице-канцлера (Михаил Илларионович), обсуждал открыто за столом, в присутствии канцлера, графа Шувалова и некоторых других лиц, плутовство, плохие поступки и опасные пороки графа Шувалова.
Он высказался напрямки, справедливо, с весьма хорошими доводами и с большой основательностью. Этот разговор произвел много смут и опасений. Императрица напрасно и долго старалась их помирить, и успела в этом только, подарив камергеру одно из своих поместьев, дающее 30000 рублей дохода. Такие примеры здесь сплошь да рядом. Она не имеет ни малейшей власти, и боятся к ней взывать из боязни за самую Государыню.
Ей необходимо всех умиротворять дарами и наградами, она всем и всему потакает. Таким только образом и только этим существует еще это Правительство по какому-то чуду. Имею честь быть.
М. Сюарт к Роберту Дарси, 4-му графу Холдернессу
С.-Петербург, 19 октября 1757 г.
Хотя здесь заверяют открыто, что отступление русской армии из Пруссии (в ходе Семилетней войны 1756-1763), столь позорное для этого Двора, случилось только вследствие недостатка припасов и корму и по единогласному мнению военного совета, но есть тут некоторый тайные извещения, исходящие из верных рук и помеченные в Кенигсберге и Велаве, который замечают, что, но всему видимому, отступление свершилось по приказам, или намеку, присланному отсюда.
В Велаве бургомистр удостоверяет, что когда он находился с фельдмаршалом Апраксиным, к последнему, в его присутствии, явился курьер с бумагами отсюда (здесь из Петербурга); Апраксин прочел письмо, поднял руки к небу, как будто весьма обрадованный, и тотчас велел собраться военному совету, на котором предпринято было дело об отступлении.
Почти наверное, думают, что граф Шувалов, который уже с год в весьма хороших отношениях с Апраксиным, тайно выпросил у Государыни такое приказание, или даже лично сам послал внушение в таком смысле фельдмаршалу; последнее мнение, кажется, преобладает, и даже уверяют, что граф так поступил на том основании, что Ее Величество уже два, или три года, каждое лето подвергается частым и опасным припадкам; граф предвидел повторение припадков ныне летом, что и подтвердилось самым делом; потому он, в случае смерти Государыни, пожелал иметь по близости Апраксина и его войско, хотя бы на границе, или в самой России; он и внушил ему из предосторожности прибегнуть к предлогу, чтобы отступить и вернуться сюда.
Здесь чрезвычайно раздражены против фельдмаршала, и точно, он, вследствие своего возвращения сюда, подвергнется величайшей (порке кнутом?); и если Ламберт (?) не подвергся еще этому наказанию, то наверное его не избегнет.
Восьмого числа этого месяца Императрица подверглась в своих покоях снова апоплексическому удару, но не столь сильному, как в Царском Селе; на другой день она усилилась показаться Двору, но ей бы держаться стоя, или ходить по своему обыкновению, она принуждена была сесть, под видом игры в карты; но с ней сделалось дурно, и она велела себе прописать только бобровой струи; поверите ли, для чего? чтобы заставить подумать всех, что она страдает только истерикой, потом она удалилась.
Здесь пытались также, как уверяют, по крайней мере, вернуть сюда профессора Гаубиуса (Иероним Давид). Ничего не мог я еще узнать нового о тайном договоре, который заключается между дворами Венским, Французским, Русским и (по видимому) между Шведским, о чем я уже имел честь Вам передавать в письме 23 августа…
Великий канцлер (здесь Бестужев) волей-неволей, вовлекся в партию французскую, отчасти вследствие общего к ней стремления, отчасти из основательного опасения подвергнуться падению из-за их усилий; он, однако, немного успокоился в этом отношении действиями Саксонского Двора, который, посредством супруги дофина, заставил передать ему те наказы, которые даны были послу об этом предмете; но он все таки этому не доверяется. Его превосходительство ясно мне в этом открылся, и сильно старался уверить меня (он повторял уверения несколько раз), что, не смотря на все предыдущее, он сердцем за Англию, и едва только минет необходимость щадить Францию, он не упустит случая восстановить дела с Англией на прежнем основании.
Утверждение договора о помощи между Двором Венским и Великим Князем (здесь Петр III) произошло десятого числа текущего месяца, и посланник датский, кажется, совершенно потерял надежду добиться обмена герцогства Гольштейнского на графства Ольденбургское и Делменгорстское.
Совершенно верно, что русский флот удалился в шведские пристани только по тому, что опасался появления английской эскадры в водах Балтийского моря; едва осталось довольно народа на кораблях, чтобы привести их в эти пристани, так что даже офицеры принуждены были заменять в манёврах матросов; большая часть последних умерла на море, а остальные, составляющие меньшую часть, были перевезены в весьма болезненном состоянии в больницы.
Во всем флоте недавно только набрали достаточно народу для семи кораблей, которые, под начальством вице-адмирала Полянского (Андрей Иванович), употреблены были на перевоз припасов и корму в Мемель.
М. Сюард к Роберту Дарси, 4-му графу Холдернессу
С.-Петербург, 28 октября, 1757 года
Милостивый Государь!
Русская Императрица выразилась не совсем ласково в прошлое воскресенье, говоря об Апраксине и о тех, которые старались его оправдать, именно, о графе Шувалове. Она выразилась так: "Это изменники. Их, вероятно, подкупили". Вот от чего и произошла мнимая болезнь графа Шувалова, который старался, однако, снова попасть в милость, назначив смотр и парад своему наблюдательному корпусу; но это не произвело, кажется, должного впечатления.
Есть даже лица, которые думают, что выше сказанное выражение "навеяно" Государыне, чтобы заставить подумать министров заинтересованных государств, что она действительно возмущена бесчестным поступком Апраксина (вывести войска из восточной Пруссии).
Великий канцлер очень против него ожесточён, но желал бы лучше, чтобы его оставили в Риге и назначили лучше Комиссию, чтобы разобрать дело там, нежели вызывать Апраксина сюда. Эти два лица всегда были весьма близки и доверчивы друг к другу, как Вам это не безызвестно; но теперь, говорит великий канцлер, нечего опасаться, чтобы Апраксин сказал что-нибудь ему во вред.
Я тоже этого желаю и не думаю, чтобы дело Апраксина зашло далеко, благодаря царствующей здесь безнаказанности, и тому, что Ее Величество до того обойдена и осаждена членами Шуваловского рода, что она не может ни жить, ни быть покойной без них; она сама сказала при всех, что эта кампания стоила ей до девяти миллионов; я вполне этому верю, судя по числу простаков, в руках которых перебывали дела, или скорее по числу тех лиц, которые должны пользоваться от этих дел.
Между тем у армии нет ни чулок, ни башмаков; она нуждается во всем и находится теперь в положении более бедственном и стеснённом после своей пресловутой победы, нежели в каком была после великого и удивительного поражены, бывшего при знаменитой Нарвской битве.
День ото дня более и более об армии говорят. В то время как я пишу, получил из дома посла Венского Двора записку следующего содержания:
"Г-н Кемпель вернулся из армии; он сделал нам такое описание ужасного положения, в котором она находится, что мы ничего хорошего не ожидаем. Пошли туда, хоть Тюреня, или Конде, и они не в состоянии будут ничего предпринять, и чтобы помочь стесненным обстоятельствам, надобно сначала послать туда армию, так как другая почти доведена до ничтожности, или до незначительности. Все это останется между нами".
Имперский генерал-лейтенант Сент-Андре (командующий сардинской армией) просил свой Двор вызвать его из этой армии, говоря, что он не хочет долее разделять подобный позор и подобное бесчестие.
Два тайных сообщения Кейта Роберту Дарси, 4-му графу Холдернессу и английскому послу при прусском дворе сэру Эндрю Митчеллу по поводу удаления и взятия под стражу канцлера Бестужева
Петербург, 4 марта, 1758 г.
Здоровье императрицы (здесь Елизаветы Петровны) находится в очень хорошем состоянии. Бывший канцлер Бестужев до сих пор содержится под строгим надзором в своем собственном доме. Там же происходят частные заседания Комиссии из лиц, которым поручено произвести над ним следствие. Никто еще не знает, какая участь готовится несчастному министру, хотя все вообще склонны думать, зная доброту Императрицы, что над ним лично не будет произведено никакого насилия.
Падение его несомненно следует приписать совокупным усилиям французского и австрийского послов, хотя все дело было еще задолго подготовляемо его врагами при Дворе; непосредственным же поводом к его падению были переговоры его с Великой Княгиней (здесь Екатериной Алексеевной), следы которых открыты, как предполагают, в бумагах фельдмаршала Апраксина, захваченных в Нарве и привезенных, с месяц тому назад, в Петербург.
Уверяют, что все дело было подвинуто быстрее, как только французская сторона узнала, что я уже на пути в Петербург; это мнение подтверждается тем, что Бестужев был взят под стражу в тот самый день, как в Петербурге было получено известие о моем прибытии в Ригу.
Как бы то ни было, но, прибыв сюда, я нашел, что французская сторона пользуется исключительным влиянием при Дворе, и что два посла, Эстергази (?) и маркиз де л’Опиталь, распоряжаются и Двором и городом. Они прибрали заодно к своим рукам и Великого Князя (Петр Федорович), с целью отвратить его от Великой Княгини (Екатерина Алексеевна), имевшей на него большое влияние.
Предполагают, что виновник этой перемены некто Броксдорф (?), который ловко втерся в доверенность Его Высочества, поощряя его во всякого рода невоздержания. Великая Княгиня жаловалась на него Императрице, но, к несчастью, ее жалобы не были услышаны, так как враги Великой Княгини позаботились ложными доносами внушить Императрице дурное мнение о ней, отчего в настоящее время положение ее при Дворе далеко незавидное, а дня два тому назад Стамбке, министр Великого Князя по делам Голштинии и верно преданный Великой Княгине, был взят под стражу под тем предлогом, что он состоял в тесной дружбе с бывшим канцлером и даже будто бы вел с ним тайную переписку со времени его заключения.
Таково положение дел в Петербурге. Ваше лордство сами изволите видеть, что теперь не время вступать в какие бы то ни было политические соглашения с этим Двором, и я твердо решился хорошо осмотреться кругом, прежде чем приступить к чему-нибудь подобному.
От Кейта к английскому послу при прусском дворе Эндрю Митчеллу
С.-Петербург, 30 марта, 1758 г.
Дорогой сэр!
Я имею удовольствие сообщить Вам, что состояние здоровья Императрицы вполне удовлетворительно. Нижеследующий рассказ, я полагаю, есть верное изложение того, каким образом было устроено падение государственного канцлера (Бестужева).
Когда здесь было получено известие о моем прибытии в Варшаву, французский посол отправился к вице-канцлеру (М. И. Воронцов) и объявил, ему, что времени терять нечего, и, вследствие этого, настоятельно требовал, чтоб вице-канцлер и его друзья употребили всевозможные средства для низвержения графа Бестужева, угрожая, в противном случае, если они не согласятся с его предложением, отправиться прямо к Государственному Канцлеру, открыть ему все и даже соединиться с ним…
Устрашенный этой угрозой, вице-канцлер вошёл с ним в соглашение, и с тех пор он и его сторонники при Дворе принялись за дело, и немедленно постарались разными окольными путями очернить Бестужева перед Императрицей, и тем нанести ему последний удар.
На одном из придворных выходов французский посол, воспользовавшись удобным случаем, подошел к руке Императрицы, и под предлогом, что он восхищается материей на ее платье, шепнул ей на ухо, что при Дворе есть лицо весьма опасное и для Правительства и для нее лично; что он счел своим долгом предупредить ее об этом, и что это лицо есть не кто иной, как канцлер Бестужев.
Это открытие весьма встревожило Императрицу, и она не замедлила сообщить о нем своим приближенным, которые все в один голос советовали ей взять под стражу Бестужева, что и было исполнено два дня спустя.
Взятие под стражу Бестужева твердо упрочило господство французской стороны при Дворе, и сам вице-канцлер (здесь Воронцов) пляшет теперь по дудке французского посла. Канцлер Бестужев переносит свое несчастье с большой твердостью и вызывает своих врагов доказать хоть одно из взводимых на него обвинении. Следствие над ним поручено производить трем лицам: Князю Трубецкому (Никита Юрьевич), фельдмаршалу Бутурлину (Александр Борисович) и графу Александру Ивановичу Шувалову.