оглавление канала
Божедар гладил меня по плечу и что-то шептал, и шептал мне на ухо. Слов я не могла разобрать, да и не важны сейчас были слова. Я чувствовала его любовь, ощущала ее почти физически, как она окутывала меня сберегающим и теплым плащом. И душа успокаивалась, а сердце переставало щемить. Слезы, будто по мановению волшебной палочки, высохли. Но на самом донышке моей памяти оставалась крупица некоего сожаления о чем-то невозможно прекрасном и безвозвратно утраченном. И я точно знала, что эта сладковатая горечь потери теперь навсегда останется со мной. Я, как после тяжелой и долгой, но хорошо выполненной работы, с облегчением выдохнула. Божедар слега отстранил меня от себя и заглянул в глаза. В его взгляде было столько нежности, смешанной с тревогой, что мне опять захотелось заплакать, только теперь уже от счастья. Я заставила себя улыбнуться. Не знаю, как получилось, но тревога, будто остатки только что прошедшего дождя, вытекала из его глаз, оставляя одну лишь небесную чистую синь, в которой плескалась только любовь.
Он взял мои ладони в свои руки и прижал к своим губам. Вдруг его глаза удивленно распахнулись. Он смотрел на мою левую ладонь, на которой розовел зарастающий шрам. Отвечая на вопросительный и изумленный взгляд, я со скрытой усмешкой проговорила:
- Чему ты удивляешься? Я держала в своих ладонях частичку Вечности. А обычный порез на руке для нее – сущий пустяк…
Не знаю, сколько бы мы еще так могли стоять, глядя друг на друга, словно только что встретившись после долгой разлуки, но позади раздалось кряхтение, какое-то повизгивание и шебуршание. Со всеми этими делами, мы совсем позабыли, что не одни здесь. Это приходили в себя наши, уже надоевшие до смерти, «туристы». Божедар сморщился, как от зубной боли. Тяжело вздохнув, спросил:
- Ну, и что нам с ними теперь делать?
Я пожала плечами.
- Думаю, их нужно развязать, забрать оружие, а там, пускай идут, куда смогут. Мы же не нанимались к ним в проводники. Да и нянькой я быть у них не собираюсь. А дальше… Дальше пускай рассудит судьба. А нам следует двигаться дальше.
Божедар на несколько секунд задумался, потом кивнув мне головой в знак согласия, принялся распутывать веревки на руках, пытавшего перевернуться на спину Ольховского. Я же подошла к Кащею, быстро похлопав по его одежде, извлекла из ножен охотничий нож, и убедилась, что у него больше нет никакого оружия. Он только почмокал губами во сне, словно маленький, но глаз так и не открыл. Божедар уже вынул пистолет из кобуры у Ольховского, и засовывал себе за голенище ботинка нож Александра. Проделав эту нехитрую операцию, мы, больше не обращая внимания на наших «друзей», направились вниз по коридору. Божедар молчал и слегка хмурился. Я хорошо понимала причину его настроения, но что-то сейчас объяснять, расспрашивать и уговаривать у меня не было ни сил, ни настроения, да и особого желания тоже не наблюдалось. Я считала, вопреки тоненькому голоску моей совести, что если люди сами создали себе проблемы, то должны и сами отвечать за последствия. Помочь человеку в трудной ситуации, конечно, святое дело. Но Кащея с Ольховским, увы, при самой большой натяжке, к данной категории я отнести ну никак не могла!
В общем, мы шли по коридору вниз в полном молчании. Я сурово хмурилась, глядя на то, как Божедар мучается угрызениями совести, что мы оставили «бедненьких» одних, можно сказать, на произвол судьбы. Его мучений я не разделяла и, наверное, по этой причине мои брови были сурово сдвинуты. Периодически он сбавлял шаг, внимательно прислушивался к звукам позади нас, и изредка, будто тайком, оглядывался назад, думая, что я этого не замечаю. Затевать с ним сейчас диспут на тему человеческой морали мне ужасно не хотелось. Да и не до того мне было. Я чувствовала себя лимонной корочкой, которую только что вытащили из стакана с горячим и сладким чаем. Только что, еще не обсосали, а просто положили на край блюдца. И на том, как говорится, спасибо. А еще мне ужасно хотелось отдохнуть, пускай не поспать, пускай просто посидеть, немного вытянув и расслабив ноги. Но меня, почему-то, тянуло уйти от места нашего недавнего заключения как можно дальше. И подчиняясь этому инстинктивному желанию, я упрямо брела и брела вперед.
Здесь тоже не было никаких лестниц с высокими ступенями, коридор просто полого опускался по широкой спирали вниз. Чтобы отвлечься хоть как-то от того унылого состояния, которое все больше и больше овладевало мной, я начала прикидывать, на какую же глубину под землю мы уже спустились. В голове, невесть откуда взялась цифра в сто пятьдесят и еще семь саженей[1]. Я принялась пересчитывать сажени на метры, с первого же раза запуталась с сотыми и десятыми, но упрямо продолжала в уме выстраивать цифры в ряд, пока в итоге не получила триста тридцать четыре метра и девяносто восемь сантиметров. Напряжение после арифметических изысканий слегка отступило. Можно было бы продолжить, озадачившись еще какими-то пока не нужными мне вещами, но тут Божедар, идущий чуть впереди меня, внезапно остановился. Постоял несколько секунд, будто прислушиваясь к чему-то. Я, на всякий случай, тоже замерла, и навострила уши. Но увы, ничего, кроме неясных шуршащих и шлепающих звуков далеко позади нас, разобрать ничего не удалось. Было понятно, что где-то сзади плетутся наши «друзья». Но, думаю, Божедара насторожили не их неуклюжее передвижение.
Он повернулся ко мне, и тихо спросил:
- Ты ничего не слышишь?
Честно говоря, подобные вопросы с самого момента нашего выхода из дома, порядком мне поднадоели. И в ответ я просто покачала отрицательно головой. Выждала на всякий случай несколько секунд, вдруг Божедар захочет сам мне все объяснить. Но, увы, он не захотел, а продолжал во что-то вслушиваться, чуть наклонив голову набок. Словно кто-то ему что-то шептал на ухо. Помимо любопытства, которое было вполне естественным в данной ситуации, во мне стало зарождаться некое беспокойство. Я во все глаза таращилась на любимого, но никакой тревоги на его лице не заметила. Только напряженное внимание, будто он боялся пропустить хоть что-то из сказанного ему неведомо кем. Я стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, будто застоявшаяся кобылка, которой не терпится скорее пуститься вскачь. Терпение мое уже подходило к концу, когда Божедар кивнул головой, словно соглашаясь с кем-то невидимым, и обернулся ко мне. Я едва удержалась, чтобы не кинуться к нему с вопросом, типа «ну, что ТАМ сказали?» Сдержалась. Хотя мне это стоило немалых усилий. А он тихо проговорил:
- Я слышу Зов Стража. Еще пока очень слабый. Но он уже начинает пробуждаться, почувствовав посторонних. – Потом грустно посмотрел на меня, и с сожалением, на мой взгляд, достойным более благодарного предмета, чем судьба наших непрошенных спутников, проговорил. – Когда Страж полностью пробудится, я уже ничем не смогу им помочь. – Он кивнул куда-то мне за спину. Хотя, и так было очевидно, кого он имел ввиду.
Я постаралась его успокоить.
- Не бери в голову. Они сами выбрали свою судьбу. И ты, как никто другой, отлично знаешь, что за все приходится платить. А глупость и жадность – самый дорогой товар. – Видя, как он сник, я продолжила более мягким голосом. – Мы с тобой должны выполнить возложенную на нас задачу. В этом весь смысл и цель нашего похода. И потом, ты ведь отлично понимаешь, что мы в любом случае не могли бы позволить, чтобы Кащеи вышли отсюда живыми и здоровыми, прихватив при этом и наши тайные знания. – Мои увещевания на него как-то не подействовали, и тогда, я заговорила жестче. – Божедар, опомнись! Идет война! Она всегда шла! Порой незримая для обычных глаз, но от этого не менее кровавая и жестокая. Ты знаешь ее причины и истоки, и так же знаешь, что у нас только одна задача – выстоять. А для этого порой нам приходиться тоже быть жесткими. Или мы их, или они нас. Другого не дано. Не мы пришли к ним. Они – к нам. А за это нужно платить! Так что, перестань переживать. Каждый получает то, что заслужил. Так было, так есть и так будет!
Божедар смотрел на меня печально и как-то обреченно, что ли. Мне стало его нестерпимо жаль. Он проговорил тихо, так, что я едва услышала:
- Ты себе даже не представляешь, ЧТО происходит с человеком, когда на него воздействует Страж… Я никому не пожелаю подобной участи…
Мне сделалось так тоскливо и одиноко, хот волком вой. Но я постаралась взять себя в руки, и проговорила бесцветным, лишенным всяких эмоций, голосом:
- Знаешь, я всю жизнь жила в лесу, если не считать короткого времени учебы в Ленинграде. Я знаю лес, как свой родной дом. Это единый мир, живущий по определенным законам, вполне себе гармонично, пока в него не вторгается человек. Когда маленький ребенок по какой-нибудь случайности или неведомой насмешке судьбы, вдруг попадает в логово к волкам, они не убивают его. Они приносят ему мясо, и не делают разницы между своими волчатами и человеческим детенышем. А люди… Ты когда-нибудь видел, как охотятся на волков с вертолета? Расстреливают из автоматов в упор, сами оставаясь в безопасности. Без жалости, с бесполезной жестокостью. А после хвастаются своими «достижениями» и трофейными шкурами. Если человек идет с ружьем в логово зверя, рассчитывая на легкую добычу, а там вдруг получает клыками в горло, то я не виню волков. И люди которых они разрывают заслуживают такой участи.
Больше не говоря ни слова, я зашагала вперед по коридору. Меня душили слезы. Отчего? Я бы не бралась объяснить. От безнадежности, от неспособности объяснить, что я чувствую любимому и близкому человеку. Я упрямо стиснула челюсти. Пусть так! Пусть он считает меня бездушной, не способной на жалость. Но, как я ему уже сказала, идет война! «Не люди» без души, без чести и совести хотят одержать верх. И если мы окажемся слабы, они победят. И тогда, все во что я верю, чем восторгаюсь, все, что я считаю правильным и является таковым испокон веку, просто перестанет существовать. Совесть моя чиста. Я это знала, я это чувствовала и верила в это. А Кащеи… Что ж, они сделали свой выбор, и винить теперь им некого.
Я слышала за спиной шаги. Божедар шел за мной, и его печаль и какая-то безысходность окутывала все пространство вокруг, цепляя меня полой своего рваного нищенского плаща. Я даже забыла, что смертельно устала, и хочу отдохнуть. Просто, шла и шла вперед, пока не почувствовала, что, как на стену, наткнулась на чьи-то мысли. Они были странны и причудливы. И я даже сразу не сообразила, что они принадлежат не человеку. Страж пробудился!
[1] Сажень – древняя мера длинны, 213,36 см в современном измерении.