– Говорил мне дядя, не ходи в шахту, но куда там, мне денег много надо было, а так сидел бы сейчас в теплом кабинетике, бумажки перекладывал, – хрипел Иван. Голос он давно сорвал, когда звал на помощь, кричал, что жив. Все еще надеялся, может кто услышит. Хотя, понятно, никого не было и быть не могло. Живого.
Он вновь скрупулёзно провёл инспекцию своего тела. Пальцы ног нормально двигались, значит, не парализован. Хотя утверждать бы не стал, может ему мерещится. Башмаки твёрдые, противоударные, внутри ноге чуть свободно, но не настолько, чтоб ёрзала, иначе натрёт. Следующее действие, напряжение мышц икр, сработало. Попытался пошевелить коленями, бедрами. А вот тут уж никакой уверенности, получилось это сделать или нет, никак не понять. Может, только шорох породы, чуть слышный, подтвердил. Или это было не шуршание, а его собственное дыхание? Сколько он здесь лежит? Давно наверно. Холодно ему. И страшно.
Ещё неизвестно, посчастливилось ли ему, что остался жив. Может, лучше было сразу умереть?
Безотчётный протест всколыхнул так, что почудилось, будто подпрыгнул. Видно, и впрямь дёрнулся. От непереносимой боли в спине помутилось сознание. Иван завопил, с озлоблением рванулся что есть мочи вперёд, вверх, заревел, захлебнулся слезами, завыл.
Рухнувший на него угольный пласт не сдвинулся. Истерика тянулась не слишком долго. Бурные рыдания прекратились, из носа текло, а утереть не было возможности, всхлипывания добавляли боли в спине.
– Распустил сопли, тряпка, – прошипел Иван, кашлянул, снова дернулся и, невозможно поверить, смог немного шевельнуть правой рукой. Этот резкий рывок окончательно лишил сил, он вырубился.
Очнулся от шума. Звук был посторонний. Радость, что его нашли, мгновенно накрыла теплом, но оказалась пустой и, мало того, Иван густо покраснел. Почувствовал, как щеки заалели, стало жарко им и ушам, никто этого видеть не мог, да и тьма кромешная, но ему всё равно было стыдно. Он напрудил в штаны. Горячий ручеёк тёк по ноге в ботинок. А когда процесс закончился, он заорал.
– Какого хрена? Кого мне стыдиться? Чертей, что устроили эту дрянь или святых, которые, может быть, смотрят на меня? Эй, Николай угодник, не желаешь помочь? Мой батя, тёзка твой, в тебя свято верил, заступником называл, байки рассказывал, что ты по земле ходишь, людям помогаешь. А под землю слабо забраться, а?
В исступлении, не осознавая себя, Иван левой рукой отгребал угольную крошку и кричал, хрипел, бормотал:
– Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает, – отталкивая осыпающийся каменный уголь.
Жирный горный антрацит при выработке радовал бы шахтёров своим качеством. Он бы проблёскивал прожилками на солнце, долго бы разгорался, и затем также долго горел, давая тепло людям. Сейчас Иван боялся и ненавидел этот антрацит, эту угольную пыль, что лезла в глотку, эти зловещие шорохи, когда он замолкал, этот треск, изредка раздающийся где-то поблизости. Порода жила своей, непонятной жизнью. Да, она чаще всего поддавалась настырным суетливым существам, а когда они становились слишком уверены в себе, мстила, наказывала их, опуская каменный кулак кому-то на голову, или на спину.
Теперь он лежал без движения, обессиленный бессмысленной борьбой и едва дышал от непреходящей, невыносимой пульсирующей боли в спине и правой руке. Сил, чтобы рыдать или шевелиться не было, осталась только тоска. Сдаться надо было давно. Смириться. И сразу боль утихла.
– Не шевелись, мы сделали тебе укол.
– Как вы меня…
– Не разговаривай, береги силы, тебе они понадобится.
– Дядя? Но ты же…
– Отдыхай.
В следующий раз он очнулся от стука собственного сердца.
Иван кое-как приподнял плечи. Всё-таки его усилия не пропали даром. Оказалось, он каким-то образом смог левой рукой из-под себя отгрести немного угля. И да, ему несказанно повезло, что он упал лицом вниз, а котомку с фляжкой и тормозком не потерял.
Теперь у него появилась цель. Надо было сумку подтащить, чтоб сподручнее забрать воду. Пить хотелось, но он старался не думать о воде. Котомка тоже оказалась засыпана породой. Рукой двигал осторожно, терпел боль, почти на грани потери сознания. Дышалось трудно из-за давления пласта, и оттого, что пыль лезла в горло. Однако остановиться он не мог, боялся снова уйти в забытье и снова увидеть призраков. В прошлый раз ему привиделся умерший дядя Петя. Он ясно видел, что тот ставил ему укол и сразу перестала болеть спина, ясно понимал, что тот не один, а с другими людьми. Он слышал их разговоры, горели лампы. Не может быть, чтобы ему это привиделось.
Едва пальцы нащупали пряжку котомки, рука его затряслась, а сам он ткнулся лбом в уголь и расслабился. Иван лежал, успокаивая дыхание, уговаривая себя, «потерпи, немного осталось» и при этом улыбался.
Наверное, он задремал или забылся.
Как долго вытаскивал из котомки фляжку, не помнил, зато сильно заволновался, что надо открыть, а одной рукой несподручно. Аккуратно, медленно вращал фляжку, держа крышку в зубах, но всё же сплоховал, крышечка выпала и подкатилась под него, а он замер, боясь, пошевелиться. Выдохнул, успокоив дыхание и сделал пять глотков.
А потом долго не шевелился, опасаясь выпустить фляжку из руки. Боялся всего, вдруг он поставит фляжку неудачно и прольёт воду, или забудется и всё выпьет сразу, или больше не нащупает фляжку. Его одолел какой-то панический страх, он так и держал драгоценность, пытаясь сообразить, как ему поступить, мысли метались, пока рука не начала трястись. И тогда пришло простое решение. Он зубами зажал баклажку за горлышко, а левой рукой, чуть впереди себя вырыл для сосуда гнездо. Установил её, несколько раз спохватывался и проверял, на месте ли.
Много позже, когда жажда казалась невыносимой, когда понимал, что накатывает безумие, что вот-вот может отключиться, делал один глоток. Воду держал во рту долго, перекатывал и заглатывал. Этого глотка было мало. Очень. Он даже отворачивал голову, чтобы не «видеть» фляжку, хотя видеть ее разумеется не мог.
Там, в сумке, придавленной породой, лежал тормозок. Между двух толстых ломтей чёрного хлеба было разложено несколько пластов розоватого с прожилками сала, рядом в пакете лучок зелёный и два огурца. Крепких, хрустящих, с пупырышками. Со своего огорода. Жена всё старалась ещё чего-нибудь добавить, то яиц варёных, или картофелин, или курицу жареную, а Иван на женушку порыкивал, что вот вернётся из забоя, тогда и поест как следует.
Зря он о еде задумался. Тормозок был недоступен. Фляжка всегда лежала сверху.
– Нет, врёшь, не возьмёшь! – прохрипел Иван, – мы вятские, мужики хватские, не из такого выбирались.
Спина не просто болела, горела огнём и одновременно её вроде как не было.
Он снова провёл инспекцию. Решил делать это всякий раз, как вспомнит. Пальцы на ногах шевелились. Пальцы правой руки, придавленной его телом, слегка поскреблись. Шея старательно поворачивала голову.
– Значит, буду шевелить левой рукой, мышцами и мозгами, — сообщил Иван мраку. – Главное, фляжку сберечь.
Он протянул руку вперёд и слегка влево, не сразу нащупал, встревожился, пошарил, ощутил края горловины, облегчённо вздохнул и принялся себя откапывать.
Левая рука оказалась свободной случайно, он, видимо, пытался ею прикрыться от обвала. Из-под себя понемногу стал выбирать камни, отгребал крошку, стремясь добраться до правой руки. Получалось медленно и безрезультатно. Сбил пальцы, порезал о края камней, когда задевал порезом, шипел, но продолжал копошиться. В результате пальцами правой руки стало возможно подталкивать мелкие камушки.
Думал ли о чем-то, кроме того, что в данную минуту делал, не помнил, то никак не мог ухватить зловредный кусочек породы, тот все выскальзывал и удалить его становилось самым важным на свете, то вдруг замирал, застывал, что-то бормотал и улыбался. Несколько раз замечал за собой, что просыпается, значит засыпал. Он больше не чувствовал стыда, когда приходило время освобождать мочевой пузырь.
– Глядишь, так породу под собой размою и выберусь, – проворчал он, когда в очередной раз пришлось расслабиться и произвести процесс, – хорошо, что среди спасателей баб нет, а мужики поймут.
Теперь, когда кисть правой руки стала активнее шевелиться, Ивану казалось, что он близок к победе. Легче лёгкого было бы приподнять грудь слегка и вытащить руку, да вот беда, едва он приподнялся, как резкая боль вырубила его. Сколько он пробыл без сознания, неизвестно. Когда очнулся, повторять попытку не стал, резь в спине не утихала, но хотя бы не была так невыносима.
Очень осторожно, почти не дыша, он снова стал выгребать из-под себя уголь. И говорил, говорил, говорил.
– Главное, что? Чтобы вода ниоткуда не хлынула, иначе захлебнусь. И чтобы ещё пласт не свалился, похоронит тогда совсем. И чтобы метан не просочился, а то начнут меня откапывать, искра, и он рванёт. Или просто задохнусь. Или с ума сойду. Сейчас вслух говорю, а это симптом, ничего хорошего, но хоть пока к себе не обращаюсь. Как начну с собой, словно с посторонним говорить, значит, хана мне. Типа хи-хи. Не, я лучше буду стихи читать, все, что помню. Спасибо, мать заставляла учить, да и самому нравилось.
Он вытаскивал из-под себя породу, отбрасывал в сторону, спал, впадал в забытьё, очнувшись, снова отгребал уголь. А когда добрался до ладони правой руки, засмеялся тихо, хрипло. Пальцы напомнили сардельки, распухли и были холодными, едва шевелились. Иван воспрянул духом, озаботился привести руку в норму. Он старался как можно чаще сгибать пальцы, немного двигал кистью и мечтал откопать руку, вытащить из-под себя, растереть как следует.
Воды во фляжке оставалось меньше одной трети. Случайно затронув себя за подбородок, понял, что отросла борода.
– Скоро закончится вода, – сообщил он мраку, – тогда я умру. Жалко Тоню, она надеется, что я вернусь. Как она справится одна с покосом нынче?
Теперь он больше спал. Спать ему нравилось. Сны были яркими. Он был полон сил, обнимал свою ненаглядную дочуру, тискал жену, и они строили дом.
Проснулся он от резкого звука. Медленно приподнялся. Всё та же тьма.
Что могло его потревожить? Иван весь превратился в слух, дыхание затаил.
– Глюк, – выдохнул он и засмеялся.
Оказывается, он кое-чего всё же добился. Его правая рука была до локтя свободна! Она жутко болела, по ней ползли кусачие болезненные мураши, и не ползли, а маршировали, но рука ощущалась живой!
Теперь Иван выгребал из-под себя породу, более усердно.
Ему казалось, что ещё мгновение и он вынырнет из-под пласта, который его придавил, сразу встанет и пойдёт домой. К жене и дочери. А потом придёт в отдел кадров, уволится. И никогда больше не вернётся на шахту, никогда не спуститься в забой и уж тем более, никогда не станет первопроходцем. Больше никогда.
Боль прекратилась или он ее не чувствовал, избитые о камни, оцарапанные пальцы руки кровоточили, но видеть этого он не мог.
Дыхание стало прерывистым, он часто кашлял, дважды его скручивала страшная судорога, он бился и хрипел от боли, желая выпрыгнуть из своего раздавленного тела, лишь бы прекратилось это мучение. Сил кричать тоже не осталось, он тихо скулил на одной ноте, а когда спазм прекращался, он то ли плакал, то ли спал и мечтал больше не просыпаться.
Последний глоток воды оказался слишком большим, он едва не захлебнулся, чуть не выплюнул, но справился, проглотил с трудом. Крышку так и не нашёл, откинул, видно, с углём. Фляжку положил рядом с головой, сложил руки под грудью и как мог, расслабился.
– Я сделал всё, что мог, простите меня все, кого обидел.
Иван на сей раз очень долго находился в сознании, видимо вода придала сил. Он припоминал всё, что хорошего случилось в его жизни, улыбался, сожалел, что так и не смог совершить какого-нибудь глупого геройского поступка. О жене и дочери уже не думал, а потом и вообще больше ни о чем не думал. Сознание медленно угасало, летело в какие-то странные светлые дали, где было просторно и тепло.
PS
Его отыскали через день.
Он почти полгода провел в больнице. После реабилитации он ещё семь лет работал в шахте первопроходчиком, пока шахту не закрыли.
Автор: Надежда Майская
Источник: https://litclubbs.ru/articles/34293-chtoby-vyzhit.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: