Когда у Хроматографы спрашивали, не похищали ли её когда-нибудь инопланетяне, она без колебаний провешивала собеседнику крюк в печень. По трём причинам – слишком частый вопрос, слишком невежественный оппонент, и что самое обидное – она не могла с уверенностью сказать, что нет.
Лет в двенадцать она вместе с классом отправилась на экскурсию. Вполне себе трёхдневную, с ночёвкой и выездом на природу. Где успешно и потерялась на второй день, выйдя ночью до ветру из палатки. Искали её с собаками, МЧС и добровольцами. Тщетно – как в воду канула, хотя поблизости ни рек, ни опасных животных, ни подвыпивших туристов с нездоровыми наклонностями не наблюдалось.
На четвёртый день она сама вышла из лесу, поцарапанная, исхудавшая, перепуганная и с кратковременной амнезией. Внятно объяснить, где была, что делала и как вышла обратно, она не смогла. Врачи её осмотрели, но кроме стандартных повреждений – ссадин, шишек и царапин, ничего такого не обнаружили. И отпустили с миром.
Девочка окончила школу, институт, устроилась на хлебозавод технологом. И успешно проработала пять лет, прежде чем на медосмотре она попалась правильному врачу старой закалки. Пожилая врач не действовала по принципу «поднимите рубашку, фамилия, имя, свободен», а произвела осмотр как положено. И если с левым глазом всё было в порядке, то исследование глазного дна правого вызвало вопросы. Оно было слишком неправильным, но неправильность нельзя было назвать болезненной.
Врач доложила куда следует. Реакции, естественно, не последовало. Ну кроме насмешек коллег Хроматографы, которые начали подтрунивать над ней, интересуясь, не было ли у неё чего с заблудившимся Терминатором. Она вдруг вспылила и полезла драться. После чего разговоры поутихли и в основном сместились за спину.
Но врач оказалась человеком упорным. Она своими путями добилась более полного обследования пациентки. В том числе и беседы с квалифицированным психотерапевтом, которая и выявила, что пациентка имеет в глазнице потрясающий оптический прибор, который, ничтоже сумняшеся, в выводах был назван «достоянием страны». Выявить обычным путём это было почти невозможно – Хроматографа была не слишком общительна, а главное – не считала своё зрение чем-то из ряда вон выходящим.
Собранные материалы врач отнесла куда надо и была достаточно настойчива, чтобы там ознакомились хотя бы с обкомовской частью документации. Когда там наконец-то ознакомились, то тут же впечатлились и передали субъекта на исследования. Информация как-то просочилась к Семёнычу, который тут же наложил лапу на скромного технолога ещё до того, как государственные почтовые ящики успели хотя бы оформить заявки на работу с «предположительно инопланетным образцом».
Все дальнейшие нападки ЧОО отражало двумя аргументами – никто не имел такой богатый опыт по работе со странными людьми – раз, и ни у кого не было такого доктора семи наук Зильберманна – два.
Сама же Хроматографа к исследованиям отнеслась вполне спокойно. Только часто беспокоилась – как там без неё дрожжи, закваска и подход? Перестоят ведь. У остальных-то на них такого чутья-то нет. Сыпанут, если что, аммония углекислого и хорош.
А так делать нельзя.
Пришлось спешно организовывать ей встречи по обмену опытом с именитыми булкоделами и знатными хлебопёками. Особой пользы это не принесло – условия для высокой готовки у ЧОО были… не лучшими. Да и подбирали обменщиков для Хроматографы второпях, более ориентируясь на первичные отзывы, чем на действительный навык печения.
Впрочем, Зильберманн подозревал, что даже в оптимальных условиях реакции Хроматографы были бы не ярче. И потому что массовое производство отличается от крафтовой выпечки. Ну и потому что Хроматографа сама была со странностями.
Главное, что эти встречи хорошо объясняли ей и окружающим причины её долговременного отсутствия на рабочем месте. У государства есть обоснованный интерес к долгому и упорному обмену опытом разных специальностей одной отрасли. Почему? Есть такие суровые слова – государственный эксперимент. Будете вникать – сами начнёте участвовать. Хотите? Вот то-то же.
Впрочем, обошлось без запугивания: разве что официально проинформировали руководство хлебозавода. Конкретно - о необходимости сохранения рабочего места за гражданкой имярёк на период проведения мероприятий. Можно даже без оплаты периода отсутствия.
Зильберманн долго корпел над Хроматографой и её правым глазом, но так и не смог сказать, когда его подсадили. Единственное, что он мог уверенно сказать – это был потрясающий по своей технологичности имплантат, сочетающий в себе электронику и нанобиологию. Он был полностью совместим с организмом и без изъянов встроен в обмен веществ. Он рос вместе с носителем и имел все функции обслуживания: омывание слезой, лопания капилляров при перегрузке (хотя данная функция была скорее маскировочной), регенерацией с забором необходимых веществ из крови носителя (из-за чего Хроматографа иногда испытывала лёгкие приступы пикацизма и ела ложку-другую кварцевого песка) и устойчивости к возрастной регрессии.
При этом глаз видел в целом ряде спектров и даже мог произвести хроматографический анализ. Чем технолог и пользовалась, когда у неё возникали подозрения в качестве сырья. Ещё для него не существовало темноты, и куда богаче цветочувствительность. И для Хроматографы слова «двадцать оттенков ночи» были совсем не пустым звуком.
Другое дело, что поделиться таким богатством было не с кем. А слушать про тонкие нюансы цветового изменения хлебной закваски и хрупкую красоту подходящего теста охотников немного. Для этого нужно быть очень влюблённым в массовую выпечку, но такие люди обычно по улицам не ходят – они пекут, смазывают и выставляют на витрины.
Трудно даже представить, каким развитым должно быть существо с таким глазом. В каких условиях оно должно существовать, чтобы у него была эволюционная необходимость в столь изощрённом приборе наблюдения.
А ведь именно его встраивание вызывало у Зильберманна особое потрясение: зрительные центры в мозгу Хроматографы были ощутимо больше и существенно сложнее таких же частей мозга у обычного человека. Изменения были заметны и в структуре других отделов. А уж толщина зрительного нерва правой глазницы прямо-таки кричала о своей ненормальности.
И чем дальше научный отдел забирался в мозг Хроматографы, тем сильнее было впечатление, что мозг с невероятной тщательностью был подготовлен к тому, чтобы взаимодействовать с имплантатом. И единственное, что можно было уверенно сказать, что такими технологиями человечество пока не обладает.
То есть гипотетически, при привлечении неадекватных сил и средств можно было создать прототип такой многоцелевой оптики и даже впихнуть его в глазницу бедолаге-испытуемому. Но при этом имплантат работал бы на других принципах и был бы всё-таки в первую очередь механизмом. С массой оговорок и недостатков.
Но вот изменить под такую штуку мозг носителя, да ещё с глубоким кондиционированием, корректирующим воспоминания с ещё родным правым глазом - это никто на Земле сделать не мог. За это Зильберманн ручался головой и авторитетом Бочкина-Бабочкина, который утверждал, что и в доступном будущем Зильберманн будет считать так же.
Конечно, Хроматографу обследовали психологи, нейробиологи и гипнотизёры. Их интересовало два вопроса. Первый - что всё же происходило в те периоды, которые она не может вспомнить? И второй – нет ли у неё где-нибудь за мозговым отворотом какой-нибудь скрытой программы?
Это обыватель может весело подхихикивать, читая в телефоне откровения очередного похищенца или смотря по телевизору репортажи о тайных сигналах из глубин океана. Ответственные же службы предпочитают знать точно – прилетал к нам кто-то с других планет или нет. И если прилетали – то когда, зачем и где конкретно. И в отличие от обычных скептиков, они не могут отрицать ничего, пока не будет доказано обратного. А отсутствие инопланетян уверенно доказать невозможно – больно вселенная бесконечна.
Бились специалисты долго. Но либо и вправду ничего особенного в тот период с Хроматографой не происходило, либо неведомый экспериментатор умел зачищать память до белого шума, заполняя её отредактированными образами. И что привело научную группу в восторг и ярость - Хроматографа не помнила, как именно она видела до двенадцати лет. События и обстоятельства воспроизводила с приемлемым расхождением, но вот в тонком описании значимых моментов подозрительно путалась.
Но чтобы это заметить, нужно было глубоко и вдумчиво копать. Или знать человека хорошо и долго. Например, при близких контактах третьего рода – в просторечии дружба, женитьба и долгое совместное проживание.
И чтобы этого не произошло, глаз прикрывал маскировочный недуг, прикидывающийся синдромом Аспергера. Почему прикидывающийся? Потому что Зильберманн мог отличить врождённое от наведённого – до лесного исчезновения у Хроматографы был немного другой характер. Но недуг был и хорошо придерживал от чрезмерно близких отношений.
И не проходил он ААА-тест хоть в анфас, хоть в профиль. Недуг только казался популярным расстройством, если в него глубоко не вглядываться. И это ещё сильнее распаляло Зильберманново любопытство. Как и то, что Хроматографа выбрала такую профессию, где её глаз служил хорошим подспорьем. Что это: случайность, врождённая предрасположенность, защитная реакция или скрытая программа? А если программа, то профессия выбрана из какого-то спектра или девушку целенаправленно тянуло на хлебокомбинат?
А там, знаете ли, сыпануть чего-того-другого самое оно – завод-то десятки тысяч людей обслуживает, если не сотни. Но зачем тогда ей такой глаз? Чтобы чего в тесто сыпануть, ультра-глаз без надобности. Разве что для соблюдения дозировки – но для этого хватит и просто точных весов и чуть увеличенного времени перемешивания теста.
Мысль переполошила не только сотрудников ЧОО. И очень аккуратно, чтобы не наводить необоснованной паники, были осуществлены проверки состояния здоровья людей в тех районах, куда поставляли продукцию хлебозавода. По поводу легенды не затруднялись – как раз приспела диспансеризация, и её проведение связали с высадкой медицинского десанта в свете повышения качества и длительности жизни конкретного региона.
И… ожидаемых отклонений обнаружено не было. Ни в ту, ни в другую сторону. Конечно, фотографической точности в показателях не было, да и не все граждане проявили сознательность и прошли добровольное обследование. С другой стороны, они и в обычной жизни ведут себя точно так же, так что статистика вполне сопоставима. Разве что на полпроцента был выше индекс счастья жизни. Но то ли это вкусный хлеб повлиял, то ли просто так уж сложилось.
На всякий случай были проведены выборочные обследования уклонившихся. Тоже без явной симптоматики, на которую можно было бы накинуть единую взаимосвязь.
Загадки, сплошные загадки. И не найдя к ним ключа, в группе со временем начали цепляться к второстепенным деталям, упирая в спорах между собой и отчётах начальству на то, что вот если бы мы именно это достоверно знали, мы бы тогда ух как продвинулись! В вопросе и вообще. И одним из таких факторов стал вопрос о времени появления у Хроматографы видоизменённого глаза.
Здесь мнения разделились – одна часть группы считала, что правый глаз был внедрён существенно раньше предполагаемого очевидного периода. Возможно, что даже ещё до рождения. Или, как минимум, до четырёхлетнего возраста – именно до этого периода Хроматографа могла уверенно себя вспомнить и идентифицировать. И что то происшествие в лесу лишь пробудило дремлющий ультра-глаз к жизни, попутно подправив всю прошлую биографию. Другие же (и Зильберманн иже с ними) считал, что Хроматографа стала собой именно в тот период, когда потерялась в лесу. И что будь у них такие же возможности, человечество, может, лучше жить и не стало бы.
Но интересней точно.
В результате группа договорилась до того, что если в молодой женщине и сидит какая-то программа, то она сидит гораздо глубже, чем пока может заглянуть наука. И вообще – не будем думать о пришельцах плохо. Но наблюдение всё же установить стоит. И булки, пышки и плюшки отныне пропускать через ещё один слой проверки.
Ну а вдруг?
Так что если вы переехали в новый район, а там в магазинах и булочных хлеб чуть вкусней, чем где-то ещё… корочка и мякоть дополняют друг друга, а текстура идеально ложится на язык… и хрустит и пахнет он как в детстве – то к нему явно приложил руку увлечённый человек. Возможно, с настолько намётанным глазом, что способен увидеть лежалую муку ещё до того, как откроют мешок. И может оценить жирность творога без всякого бутирометра.
Почти наверняка качество хлебобулочных будет неизменно хорошим. От раза к разу в течение долгих лет. Но всё же лишний раз скептично понюхать батон перед употреблением лишним не будет.
Ведь действительно – а вдруг?
Вернуться к архиву