Стояла в таежной глуши деревня на несколько улиц с деревянным храмом в центре. Впереди раскинулись поля и цветущие луга, а с трех сторон окружали деревню дремучие леса. Жила в деревне добрая женщина по имени Марья. Мужа зимой замела метель в полях, но остались у нее три сына: Елисей, Лексей и Евсей. Старшие работали, ума-разума набирались, а младший, Евсейка, был сама беспечность. Опустит голову в полевые цветы, вдохнет аромат и растечется в блаженной улыбке; заиграет на свирели, кошки и собаки так и замрут, завороженные. Говорила мать, улыбаясь: “Поцелуй твой, Евсеюшка, прогонит любую хворь…”. Да оказалось, не любую.
После гибели мужа Марья занемогла. Еще не старая цветущая женщина превратилась в старуху, исхудав и покрывшись морщинами. Раньше, встав затемно, она топила печь, готовила завтрак, задавала корм животным и хлопотала весь день, а теперь, сделав несколько шагов по двору, обессиленная опускалась на траву. Звали сыновья деревенского лекаря, потом к ворожеям обратились, да все без толку. Решили справляться сами.
Старший, Елисей, отправился в город, к известному доктору. В ногах валялся, денег заплатил, привез к матери. Но не смог доктор определить хворь. Тогда средний, Лексей, пошел к старухе ведунье. "Помоги, бабушка, мама помирает, нет ли обряда какого на исцеление?”. Ворожила старуха, воск выливала, травы жгла. Не помогло. А Евсейка при маме был, по голове гладил, за руку держал, в кресло на дворе усаживал, платком окутывал, ключевой водой поил.
Возвращался однажды Евсей из леса с туеском малины, печальный, задумчивый. Навстречу - женщина средних лет в темном платке. Худая, бледная, словно уставшая, а глаза живые, карие, так и искрятся. “Знаю все. Только не болезнь это, а порча. Извела Марьюшку злая женщина. Но выход есть. Добудь кольцо с кометой внутри… Дальше сам догадайся.”. Евсей так и застыл с открытым ртом, а женщина свернула с тропинки и исчезла, как растаяла.
Рассказал он братьям о странной встрече, а те не поверили. Может, не знали, что такое комета. А Евсею запали в душу те слова. Он-то знал комету. Приезжал в деревню ученый человек из города, родню навестить. Много интересного рассказывал ребятишкам. И про комету тоже. Летит по небу светящийся шар, а за ним хвост длинный дымчатый, так и крутится, так и крутится. Вот только какое ж кольцо может быть с кометой? У многих были кольца обручальные, и с камешками… все не то.
В лесу река протекала. Широкая, мутная. Берега в камыше и кустарнике, омуты с нависшими ивами, перекаты и стелющиеся темные водоросли. Не купались там, а вот рыбу ловили. Щук, карасей и сомов больших выуживали. Пошел Евсей на рыбалку. Не столько рыбу ловить, сколько в который уж раз подумать в тишине. Совсем в последнее время смурной стал. Сел на берегу, протянул удочку. Вдруг видит: на середине солнечные блики кружатся, танцуют, манят, к себе зовут. Скользнул он в воду и поплыл, словно влечет его что-то. А там воронка кружит воду, вода так и крутится, так и крутится, до дна добивает. Затянуло Евсея вглубь, повлекло течение, словно у реки в том месте двойное дно. Несет его поток, и не поймешь, наяву или во сне это. Очнулся наконец, будто проснулся. Лежит на берегу, в траве. Рядом старик старый, будто за сто лет ему, лицо морщинами изрезано, кожа пергаментная, спина сгорблена, а глаза живые, карие, так и светятся, искрятся. Помог он парню подняться, привел к себе. Изба у леса старая, хозяину под стать. Напоив гостя травяным чаем, перешел к расспросам. Слушал, кивал молча, головой покачивал. Потом заговорил, да так, что каждое слово отзывалось трепетом в душе Евсея.
…Выше по течению некогда была деревня, кипела в ней жизнь. В крайней избе жила красивая женщина, вдова с маленькой дочкой. Белокурая улыбчивая Машенька, ангелочек лицом, была матери утешением. Соседи женщину жалели: “Такая красавица, а все одна…”. Шел как-то мимо человек незнакомый, попросился в крайнюю избу переночевать. Пустила его хозяйка. Видный мужчина, росту высокого, чернобородый, глаза карие пронзительные. Сказал, что жил в таборе, но давно от него отбился, сам по себе; идет в город работу искать. Влюбилась без памяти молодая вдова. Имя его не запомнилось, так Цыганом и звали. Месяца два прожил он в доме, с Машенькой подружился, песни ей пел, сказки рассказывал. Перед уходом поклялся вернуться. “Настанет трудный час, жди. Приду, помогу.”. А через несколько месяцев родилась малышка кареглазая, вся в отца. Росли сестры вместе, дружные - не разлей вода, друг за дружку горой. Мать не могла нарадоваться.
Повзрослели сестры. Обе красавицы, пользовались вниманием местных женихов. Приглянулась Маша сыну здешнего пимоката. Парнишка неказистый, но скромный, отзывчивый. Полюбила его Маша всей душой. Семья катала валенки для всей округи, достаток имелся. Свадьбу на осень наметили, но вмешались зависть и злоба людская. Жила в той деревне девица бойкая и заводная, Анна. Давно она заприметила скромного юношу. Сам он, или богатство привлекло ее, кто знает. Узнав, что к свадьбе готовятся, сама не своя стала. Грозилась свадьбу расстроить. Сестренка-цыганочка (имя ее непривычное было, люди Ромашкой звали) проведала о том едва ли не раньше всех, кинулась ей в щеки кровь диких предков. Не однажды пыталась унять односельчанку, вразумляла, но та словно тронулась рассудком. “Сама жива не буду, но ее порешу!”. Отшумела свадьба, решили молодые уехать от греха подальше. Накануне отъезда случилась беда. У пересохшей старицы Ромашку нашли мертвой с размозженным виском. Видели люди, как ссорились девушки, слышали, как проклинала Анна соперницу и сестру ее. Деревенский пастух показал, что ударила Анна супротивницу. Вряд ли Ромашка сама упала виском на острый камень...
…Стихли рыдания над открытой могилой. Подняла голову безутешная мать. Высокий человек в черном плаще, раздвинув толпу, подошел ко гробу дочери. Постоял, вглядываясь. Провел рукой нежно, поцеловал в лоб. Прижал к себе зашедшуюся криком мать. Позже встал стеной у дома Анны, не дал свершить самосуд. “Бог ей судья, люди. Тяжким гнетом будет ей жизнь, но не наше сие.”. После похорон Цыган со своей ладой и новобрачные покинули деревню навсегда. Анна с тех пор лишний раз на улицу не совалась. Постарела быстро, в сорок выглядела старухой, совой в окно смотрела. Тропа к ее дому травой поросла, лишь вездесущие мальчишки отваживались подбираться к ее окнам. Они-то и углядели, как проводила она обряд. А на следующий день умерла ненавидимая и ненавидящая всех старуха. Схоронили ее молча, поросла могила бурьяном.
…“Не держу я зла на нее. Сама себе она жизнь загубила. Что прокляла она Машу, не знал, хотя догадаться мог бы. Слушай внимательно. Найди ее могилу…”. Зачарованный, слушал Евсей, не в силах оторвать взгляд от тонких посинелых губ старого Цыгана, от пергаментного морщинистого лица; свинцовым гудом отдавался в ушах скрипучий голос. Завертелась голова, опрокинуло парня лицом вверх. Очнулся мокрый, словно только из воды, в том месте, где рыбу удил. Слова старика в памяти навсегда отпечатались.
Долго шли братья по течению реки. Нашли деревню. То, что от нее осталось. Нежилые дома и пустующий храм в центре. Нет, ничего там не случилось, - переселили людей. А кладбище осталось. Нашли братья нужную могилу с покосившимся крестом и дощечкой в берестяной нише. А на дощечке - портрет углем. Увидел Евсейка - ахнул. Та самая, в темном платке, с горящими глазами, что о кольце с кометой внутри говорила. Ромашка. Осенило Евсейку: кольцо… водоворот… так и крутится, так и крутится… Не с пустыми руками пришли братья. Принесли цветы: жасмин, пионы, ландыши. Выбрал Евсейка все пионы, ушел. Нашел еле видный холмик, над которым кто-то сердобольный соорудил крест из веток. Положил цветы, встал на колени: “Прости меня, несчастная душа, как я тебя прощаю…”. От всей души простили братья несчастную женщину. Пошли дальше. Только ни избы, ни хозяина-старика не нашли. Ни следа жилья человеческого.
Провел младший сын обряд, как мудреный старик сказал. Ушло проклятие, ожила Марья, вернулась к ней краса. Сыновья женились, внуки пошли. Ближе всех к сердцу матери пришлась Евсейкина дочка, Машенька, лицом с ангелочком схожая. А в том глухом краю Марья не раз бывала. Одна, только одна ездила. С большой сумкой, в сумке цветы. Любимой сестренке, и… той, другой. Молилась за обеих. Души старика Цыгана с матерью оберегали с тех пор эту семью