Пушкин с трудом выдвинулся из разваленных кирпичей и штукатурки, обрушенных после выстрела пушки. «Твою-же мати» – выругался он по- украински.
Стряхнул штукатурку с кучеряшек и огляделся. Вдалеке бухала артиллерия.
Негоже отроку прятаться и проявлять малодушие – вспомнил он из какой-то читанной им в лицее дребедени.
Но все же было немного жутковато.
Есть упоение в бою – бормоча это, он вышел из здания на валу и прошел к высокому обрыву над рекой. На валу стояли пушки. Старые трофеи, ещё с до-Наполеоновских. Они были направлены на юг. Но бухало где-то с севера.
Он присел на холодный чугунный лафет. Положил руку на литой с завитушками ствол. Так было спокойнее, какое-никакое оружие.
Людей не было. Свистели и перекликались птицы. Пробивалась первая весенняя трава. Но в городе стояла незримая метафизическая тишина.
Казалось, людское начало исчезло или растворилось из города. Что-то странно надвигающееся висело в воздухе.
Его ясный ум с трудом давал этому названия.
В опасностях он не привык бегать. Стой, где стоишь или сиди – где сидишь, подумал он и ещё раз провел рукой по приятному, стариной отдающему, стволу пушки.
Артиллерийские гренадеры были незримо с ним.
Как он здесь оказался – и куда было идти дальше?
Дальше пока не было. Впереди был обрыв, за которым угадывалась река.
Простор осторожно открывающегося пространства смотрел на него.
Леса, в которых бродил Муромец и шалил Соловей стояли снизу. Но сейчас и там было пусто. Похоже, и те сбежали – подумал он.
Рогдай, Ратмир и доблестный Фарлаф, оставив распри ускакали.
Он продолжал сидеть на древнем валу, сотканном из спрессованных временем вибраций войны и противостояния, стойкости и обороны.
Крепость и защита ему были сейчас нужны.
Как же он сюда попал? – Поток времени, который он мог вспомнить, прерывался отдельными вспышками, похожими на взрывы, которые продолжали происходить то ближе, то удаляясь.
То он видел себя маленьким мальчиком, учащимся плавать на Десне, на песчаной отмели у берега, поранившего коленку острой ракушкой. То вставала языческая горка над Соротью, раскинутое небо с бесконечными стадами белых облаков. То поток незнакомых ему людей в Михайловском, вереницей кружил по его дому.
Отдельные эпизоды. Отдельные листы, заметки.
Но его натура требовала движения. Он не мог долго оставаться на месте.
Он прошел по валу вперед, спустился по крутой тропе вниз к реке.
Потом снова поднялся. В глубине между деревьями стояла церковь. Не церковь – белокаменный собор. Опоры требовала его душа. Он вошел. Пространство храма отрезало его от беспокойства, но храм был странно пуст. Непривычно пуст. Людей не чувствовалось и здесь.
Вдруг собор словно зашатался. Стены поплыли. Незыблимость опоры земли и неба раскачивалась как кадило священника перед глазами. Со стен вот-вот, казалось, поползут разные, не отсель вышедшие создания. Стало душно.
Потом начали проноситься видения людей. Они летали в воздухе, были воздухом, были без плоти. Бесы? Нет, они не грозили и не требовали ничего с души. Они были как картинки в книге – отдельными вырванными листами летели и кружились по пространству собора. Плоские изображения разных лиц, тел, в разных позах, разных одеждах. Молчащие. Вырванные листы из книги жизни парили, медленно вытягиваясь к куполу. Они были мертвы.
Прерванное время висело в церкви.
Последнее убежище в безмолвном храме пытались они обрести. Но не было пастыря. Он один стоял перед этой воронкой распадающегося времени. Только один он мог – о боже дай силы – сделать какое-то действие, им до конца ещё не осознанное.
Он выскочил из церкви как пробка.
Город был пуст.
В городе стояла тишина, все та же, не благостная тишина молитвы, а мертвая тишина, мертвящая душу.
Это становилось все невыносимей.
Дуэль, стреляться. Мне брошен вызов – закричал он. Накатывающий вал тупого безлюбья безмолвно ворочался в слышимом горизонте, то приближаясь, то отступая. Вызов был брошен – но никто его не поднимал. Противника не было.
Вал и пушки стояли перед ним.
Жажда дуэли не унималась. Руки чесались, хоть пушку заряжай, так хотелось пистолета. Но дуэль на пушках была бы смешна. – Хотя почему бы и нет. Залепить ядром в лоб – забавно.
Он на удачу забежал в разрушенное взрывом здание, из которого выбрался вначале – это оказалась библиотека. Одинокий портрет какого-то кучерявого классика криво висел, грозясь упасть на куске оторванной штукатурки – но пистолетов не было.
Могли бы в библиотеке и музей сделать. Пол жизни за пистолет. Пол царства.
Ненависть и желание драться пульсировало в нем. Желание броситься в бой на невидимого противника, вызов которому взрывался неистовостью уничтожения.
«Перунов вал встает над мрачной бездной» – вдруг пришла к нему строка.
Тут что-то в нем незримо перевернулось. Стоп-кадр остановил мгновение.
Строчки плыли бирюзовой каймой по прохладному бархату неба. Накат вдохновения поддерживал его и двигался с ним, как волна, не знаемая берегов.
Душевная волна гармонии катилась вдаль, обретая слова, которые он спешно записывал на лист найденной полу-оборванной бумаги.
Страдания в лице Вечности видел он.
Безумие людское видел он. Людей, забывших, что они люди видел он. Потерянная честь, потерянная совесть и твердость, и благородство, и сострадание – качались на разных чашах.
Исковерканную Землю, поруганная и ненужная щедрость которой все равно давала опору пришедшим на неё людям. Молитвы праведников, которыми от века до века держался этот мир. И грозную силу, завистливую красоте, видел он.
Что мог он – одинокое зерно во вселенной, играющей в великую непостижимую игру?
Но утлое суденышко души стремило бег, гармонией строк поддерживая движение.
Красотой существующей вопреки – наполняя парус.
Держаться больше было не за что. Из зерна, отвергая хаос и муть, источался свет.
Зерно не умерло. А давало всходы. Как и было написано в одной старой, книге…
Лист со строфами выпорхнул, подхваченный порывом ветра…
Он снова прислушался – Дуэль была за ним.
Незримые секунданты – аплодировали.
( Лето 2022г. )