Христос учил кротости, неосуждению, но беспощадно обличал религиозных лицемеров. Не стал сопротивляться аресту и казни, но бичом изгнал торговцев из храма. Отсюда двойственность русского понятия святости, о которой пишет профессор Сергей Сергеевич Аверинцев, - святости, представленной иногда двумя крайностями. И на кротком полюсе - святые князья Борис и Глеб.
В Византии таких святых не бывало
Византиец этого не понял бы: как можно причислять к лику святых Бориса и Глеба? Ведь они умерли не за веру, они не более чем жертвы будничного порядка вещей – известно же, что мир во зле лежит и мало ли на свете неповинных жертв!
Между тем их значение в русской традиции религиозной отзывчивости неожиданно велико. Бориса и Глеба веками помнили все. Получается, что именно в «страстотерпце», воплощении чистой страдательности, не совершающем никакого поступка, даже мученического «свидетельствования» о вере, а лишь «приемлющем» свою горькую чашу, святость державного сана только и воплощается по-настоящему. Лишь их страдание оправдывает бытие державы.
Иисус - отнюдь не женственный
Евангельский Иисус, «кроткий и смиренный сердцем», прощающий грешницу, вообще допускающий к себе и принимающий в свою любовь тех, кого уважаемые члены общества и за людей не считают, – это отнюдь не «женственный призрак», как его почему-то назвал Блок и каким его представляло размягченное воображение стольких живописцев и литераторов. Привычки говорить всем без разбора «добрый человек», как у булгаковского Иешуа, у Него тоже нет, и злых Он видит насквозь.
Ярость, с которой Иисус изгоняет торгующих из храма, поистине испепеляющие слова, с которыми он обращается к фарисеям, – ничего себе «женственный призрак»! Мы должны признать правду: не только полный благости лик рублевского Спаса, но и суровые, испытующие, огненные лики более ранних византийских и русских изображений Христа – одно название «Спас Ярое Око» чего стоит! – в равной степени навеяны евангельскими текстами.
Два духовных полюса
Контрасты «кроткого» и «грозного» типов святости на Руси выступают с потрясающей обнаженностью. Одни святые воплощают сильнее один полюс, а другие, соответственно, другой. На глаз видно, как в одном случае преобладает суровость, в другом – ласковость. К одним святым страшно подступиться, к другим – не страшно.
Если святой грозен, он до того грозен, что верующая душа может только по-детски робеть и расстилаться в трепете. Если он кроток, его кротость – такая бездна, что от нее, может быть, еще страшнее.
Это два полюса, лежащие в самых основаниях «Святой Руси». За ними – очень серьезный, неразрешенный вопрос. Вопрос этот многое определяет в русском сознании, в русской истории. На одном полюсе – попытка принять слова Христа о любви к врагам, о непротивлении злу, о необходимости подставить ударившему другую щеку буквально, без оговорок, без перетолкований. Под удар подставляется не только ланита, но и голова; насильник не получает не только отпора, но и укоризны, мало того, жертва обращается к нему с ласковым, особенно ласковым словом. «Братия моя милая и любимая» – так называет своих убийц Борис, и Глеб, когда наступает его час.
Страстотерпцы - чисто русское явление
Борис и Глеб с самого начала – не в деятельной, а в страдательной роли. Страдание и есть их дело, сознательно принятое на себя и совершаемое с безукоризненным «благообразием» обряда, что выражается хотя бы в поведении перед убийцами.
Русские «страстотерпцы» - уникальный феномен, их нельзя назвать мучениками за веру, они - мученики непротивления злу, неповинные жертвы за грешный мир. От них требуется особого рода безответность, даже беспомощность, которая вовсе не обязательна для мученика, с силою исповедующего и проповедующего свою веру. «Страстотерпец» ведет себя как дитя, и чем больше этой детскости, тем чище явление жертвы.
Кротость так уж кротость: тише воды, ниже травы.
Грозные и крутые
Но есть и другой полюс. Грозной святости по преимуществу ожидают от «святителей» – епископов, наделенных церковной властью, которую трудно отделить от политической.
Власть должна внушать страх. Есть русское слово, обозначающее специфически русский вариант жесткости, а потому непереводимое, – «крутой». Святитель Иона был именно по-русски крутенек, как крут был преподобный Иосиф Волоцкий, на свой лад не менее характерный представитель русской духовности, чем безответные страстотерпцы и ласковые ко всем милостивцы. Его аргументация в пользу того, что «подобает еретика и отступника не токмо осужати, но и проклинати, царем же, и князем, и судием подобает сих и в заточение посылати, и казнем лютым предавати», поражает своей пугающей глубиной и подчас неожиданной находчивостью.
А, вам нравятся благочестивые истории, в которых чудо Божие само собой карает виновных и прекращает обман лжеучителей?..