Дело было в конце 90-х. Жила на нашем этаже соседка Танька. Точнее, это для моих родителей она была Танькой, а для нас, в силу разницы в возрасте, тетей Таней. Хотя за глаза мы с подругами всегда звали ее просто Танька-ша*ава. О том, что звание это она заслужила, знал не только наш двор, но и все окрестные. Еще школьницей она, по слухам, отличалась любовью к мальчикам и алкоголю. Ну то есть мальчики там были условные... Вокруг нее постоянно крутились какие-то мутные личности в наколках и с пропитыми физиономиями. От них Танька набралась блатного жаргона и привычек, не подобающих школьнице. Ее выгоняли из класса за мат, ловили курящей в школьном туалете, а уж пьяной по вечерам видели Таньку все: она даже и не пряталась. Кое-как окончив восемь классов, она заявила родителям, что намерена отдохнуть — ну правильно, упарилась! — и уж точно не собирается пока работать. Про учебу дальнейшую никто и речи не заводил, конечно. Мать Танькина часто жаловалась моей бабушке, что дочь пропадает целыми днями неизвестно с кем, да и по ночам не всегда приходит. Родители ша*авы узнавали о том, что доченька была дома, по опустошенному холодильнику или грязным тарелкам, брошенным в раковину.
Через какое-то время, как и ожидалось, Танька принесла в подоле, что называется. Моя мама рассказывала, что, едва родив, девка спихнула сына своей матери и загуляла аж на две недели. А новоиспеченная бабушка бегала по дворам, пытаясь найти кормящую мать, которая согласилась бы покормить новорожденного. Не сунешь же ему кашу в первые дни... Так и жили они: Танькина мать ушла с работы, чтобы растить внука, ее отец надрывался в две смены, а дочь гуляла в свое удовольствие, не просыхая от наркотического и алкогольного угара. Как-то однажды Танька принесла матери пачку денег.
— Держи, — небрежно швырнула она купюры на стол. — Купи Димке одежды и еды. Я теперь нормально зарабатываю. И не смей соседям жалиться, что я дармоедка!
Мать всплеснула руками:
— Это откуда же, дочка? Ты на работу устроилась, что ли?
— Не твое дело! — закончила разговор Танька.
Деньги она стала приносить довольно регулярно. Отец ее пару раз попытался добиться от дочери разъяснений, но та так далеко его послала, что у него руки затряслись. Впрочем, отпора дочь не получила. Отец в их семье вообще был слишком мягким. По словам моей мамы, вечно на нем эти бабы ездят. Конечно, родители Таньки подозревали, что деньги дочь приносит незаконные, мягко говоря. Но деваться некуда.Мальчишку-то надо было растить!
Мать лишь изредка вздыхала:
— Танечка, что же ты делаешь! Ведь накажет Господь!
— Ой, да иди ты со своими причитаниями! — рявкала дочка. — Господь, что ли, вам с Димкой пожрать-то принесёт? Или куртку вон на зиму пацану купит? Нет? Вот и помолкивай!..
Так продолжалось еще какое-то время, пока к Танькиной матери не пришел участковый. Оказалось, что дочь начала промышлять наркотиками среди подростков. Приходила к школе и предлагала ребятам попробовать, ну а потом уж они сами находили ее, чтобы купить дозу.
Мать — в истерику, отец — с инфарктом в больницу, а Таньку — в наручники...
Не в тот же день, к сожалению, ее взяли. Участковый не раз к ним ходил и не два. Все не знал, как к Таньке подступиться, как ее изловить. Так бы и бродил, бедолага, без толку, если бы в школе, возле которой промышляла Танька, не случилась трагедия. Прямо во время уроков в женском туалете умерли две старшеклассницы. То ли передозировка, то ли наркотик банальной отравой оказался. Тут уж ‚милиция зашевелилась — школу буквально в осаду взяли, военное положение, можно сказать, ввели. Диревктору и завучу сперва надавали по шапке — где они теперь, я не знаю. Не исключено, что переехали в другой город и там с дорогой душой продолжают сеять разумное, доброе, вечное. Потом стали допрашивать всех — от пятиклассников до педагогов. Короче говоря, развили бурную деятельность. Хватись они хотя бы за полгода до описанных событий, с наркотиками в школе было бы покончено безо всякой шумихи и показухи. Дело в том, что Таньку и прочих распространителей отравы все прекрасно знали. А они и не считали нужным маскироваться. Вот так мы жили. Теперь вспомнить страшно.
В итоге посадили ее на 5 лет. Отправили на Север перевоспитывать суровым климатом и здоровым трудом. Только не перевоспитали. На зоне Танька заматерела, научилась многому у опытных товарок и вышла совсем другим человеком. Даже не человеком. Настоящей рецидивисткой. Специализировалась теперь Танька исключительно на стариках. Втиралась к ним в доверие, входила в квартиру якобы помочь убраться, окна помыть — и обчищала до нитки. Выбирала она самых кротких и дряхлых — тех, кто и припомнитьто потом не мог, как она выглядела.
Таньку, кстати, так и не поймали. Пару раз вызывали на допрос, но вела она себя нагло, находила тех, кто давал ей алиби, а улик не было. Вот и отпускали ее менты, хотя все знали, что виновна эта ша**ва.
Последней жертвой Таньки стала очень набожная старушка Васильева, вдова ветерана полковника. Вся квартира ее была увешана старинными иконами, их даже в музей просили продать. А еще у нее было много мужниных наград. К ней Танька явилась под видом сотрудника социальной службы. Принесла конфет, опоила бабку чаем с наркотиком. Та и бухнулась без чувств. А Танька собрала ордена, приличные деньги (старухе дети только что привезли), два кольца с бриллиантами, шкатулку из яшмы тонкой работы и пару ценных окладов от икон ХVIII века, украшенных драгоценными камнями. Образа сами она, к слову, не тронула. Нет, не потому, что испугалась Божьего гнева. Просто незаметно спихнуть их перекупщикам было невозможно. А светиться Таньке теперь было нельзя. И так каждая собака на нее глядела с подозрением. В общем, хорошенько обшарив квартиру, Танька вынесла абсолютно все ценное. И когда бабулька пришла в себя, то снова упала с сердечным приступом: до больницы ее скорая не довезла.
С того самого дня жизнь Таньки пошла под откос. Сначала убили ее сожителя. Он сидел за разбой, и в тюрьме его зарезали. Потом Танька сильно заболела — все посыпалось: от почек до суставов. Ходила страшная, худющая... Затем кожную какую-то заразу подцепила — не знаю, венерическую или нет. Да только все мы стали ее сторониться, потому что боялись заразиться. Выглядела она ужасно: кожа свисала лохмотьями и жутко воняла. Так что, когда мать ее нашла труп дочери в постели утром, мы все — не стану лицемерить! — вздохнули с облегчением.
Говорят, когда патологоанатом вскрыл Таньку, у нее не оказалось ни одного здорового органа: все внутренности были точно сгнившими. Я уже была взрослой к тому времени. Помню, после похорон остановила мать Таньки, чтобы посочувствовать, а она мне:
— Да ладно, я ж понимаю, что она получила по заслугам. Когда бабку Васильеву-то ограбила, та ведь приходила ко мне... После похорон.
— После похорон? Как же она приходила? — изумилась я.
— Во сне. Жаловалась на Таньку. Говорила, что не простит ей. Проклянет. Мол, в шкатулке, что унесла Танька, лежали письма с фронта от мужа покойного. Берегла их Васильева пуще своих икон, память о любимом. Не жить, мол, Татьяне твоей. Сгниет заживо! Ну вот... Сбылось все. Только бы на внука проклятие не перешло.
Мать Таньки вытерла глаза, а я обняла ее и подумала, что преступления без наказания, наверное, не бывает.
Понравилось? Не забудьте поставить "палец вверх"