Начало можно прочитать здесь: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10 и часть 11.
– Их нигде нет, я уже всё перерыл. Да и вещей не так много, чтобы пропустить.
– Смотри лучше.
– Сам смотри. И вообще… сваливать пора.
– Значит, остаётся одно – ждать мужика этого или подлавливать на улице. Где он их прячет? Может, в сейфе каком, в банке?
– Где ремонт обуви и где банк? Бред… И вообще, дались эти туфли хозяину?.. Было бы в них что ценного, обувщик давно бы продал и жил припеваючи, а не сидел бы в своей будке с молотком в руках.
***
Они шли вдвоём по вечерней улице, и ему очень хотелось, чтобы она снова оказалась у него дома. А если она сейчас уйдёт… Нет, он её ни за что не отпустит… Лёгкий ветер шелестел подолом её платья, трогал волосы, вился вокруг обоих, подныривая под руки.
– Зайдём на чай? – спросил он и тут же замолчал, не зная, что она ответит. – Мы так хорошо разговариваем, и Вы всегда умеете повернуть мысль таким образом, что… обнаруживается то, чего я раньше не знал или не замечал. А у меня ещё столько вопросов… Посмотрим ещё раз на туфли. Вдруг Вы что-то ещё заметите?
– Замечу, – остановилась Софья. – Замечу, что нам, наверное, пора уже переходить на ты. Или Вы так не считаете?
– Считаю. Полностью согласен и даже рад.
– Тогда можно я буду звать Вас… тебя Михаилом, Мишей? – спросила девушка. – Мигель напоминает какие-то латиноамериканские сериалы, извините…
– Вы так считаете? – переспросил озадаченный мужчина. – Хорошо. Вам, Сонечка, можно всё.
– Считаю, – кивнула Софья. – Только не «Вам», а «тебе», – и улыбнулась.
Они вошли в подъезд и стали подниматься. Наверху хлопнула дверь и послышались быстрые шаги, но вдруг замерли, как будто люди передумали спускаться. Голосов слышно не было. Уже на площадке Соня вдруг вскинула руку:
– Смотрите, дверь приоткрыта. Миша, Вы… ты забыл закрыть квартиру?
Внутри на первый беглый взгляд всё было в порядке. Но когда он вошёл в комнату… Ящики стола выдвинуты, диван зиял раззявленным ящиком для белья, дверца плательного шкафа покачивалась из стороны в сторону, с полок торчали засунутые как попало вещи.
Восьмидесятые годы прошлого века
От порыва ветра хлопнула форточка, и женщина подошла к окну. Деревянная двойная створка заела, и она с трудом захлопнула внешнюю, а затем внутреннюю повернула на шпингалет. С тех пор, как он уехал, в доме, как нарочно, всё ломается. Сначала потёк кран в ванной, потом сломался старенький утюг и начала искрить розетка в коридоре. Стоит ли говорить о перегоревших лампочках. Теперь вот форточка. Может, от влаги дерево разбухло…
Всё лето идут дожди… Ненастье и на сердце. Нехорошо как-то расстались… Она наговорила, конечно, а человек ведь имеет право вернуться домой – туда, где никогда не был, но где ждут родные. Тем более, отец пожилой, нуждается в поддержке. Да ещё он у него такой геройский, участник войны.
Ну да, подумала тут же, а они что же, с сыном, не родные… На глаза снова навернулись слёзы. Она смахнула их мимоходом тыльной стороной ладони, встряхнула головой. Обещал вернуться. Может, и правда?.. Нельзя подавать виду. Кому какое дело, что у тебя в личной жизни. Вон соседка с нижнего этажа, как назло пристала, мол, твой-то где, что-то не видно. За своим бы следила. Как получка, начинает куролесить, весь подъезд дрожит.
Нет, она, может, и поехала бы. На время. Просто, чтобы с ним, чтобы ребёнок при отце. Но, во-первых, она не хочет. Подруга сказала, что дура, что любая на её месте с радостью. А ей просто обидно стало. Значит, пожениться только ради того, чтобы уехать? И потом мама. Она в деревне, при хозяйстве, ни за что не поедет. Да ещё и скажет: вот дочку воспитали…
Женщина вздохнула, задёрнула занавеску, хотя солнца не было. Надо собираться к матери – в огороде и саду работы полно. Сложила две сумки. В одной свои вещи и гостинцы – круг хорошего сыра – в деревне не достать, банку персиков в сиропе – вместе откроют и будут есть. В другую собрала детские вещи. Ребёнок есть ребёнок. Перепачкается в огороде – будет что переодеть. Полезла в шкаф посмотреть бельё и наткнулась на коробку. Открыла и ахнула.
Уехал и забыл свою реликвию. Всё рассказывал, что у них в роду по наследству мальчикам, сыновьям, переходит. В коробке лежал матерчатый чехол. А в нём… Сверху белела записка.
«Ты, наверное, думаешь, что я забыл в суматохе сборов. Это не так. Оставил сыну, как у нас положено. Туфли должны быть у младшего в роду, у наследника. Считай, что это гарантия того, что приеду. Приеду за вами. Вот я пишу сейчас, ещё не уехал, а уже скучаю. Наговорили друг другу всякого. Прости и пойми, что так надо. Целую вас и обнимаю. Люблю».
Она так и села прямо на пол, выронила записку. Значит, любит. Любит. Плечи у женщины задрожали, но она очень скоро взяла себя в руки. Надо было собираться. Она проверяла сумки и улыбалась. Снова делала серьёзное лицо, силясь вспомнить, не забыла ли чего. Но губы опять расплывались в улыбке. Ехать никуда уже не хотелось. Может, остаться… Нет, они же договорились. Давай, давай, подгоняла себя. Сколько времени? Как бы на электричку не опоздать… Оделась сама, потом разбудила ребёнка, умыла, покормила на кухне кашей, намазала на булку варенье. Сын уписывал за обе щеки, перемазался. Смешной…
Они вышли из подъезда в большой спешке. В одной руке женщина несла две сумки, за другую держался сынок. Очень скоро он устал, пришлось взять на руки. Как назло, автобуса долго не было, и когда прибыли на пригородный вокзал, электричка показала хвост. Ну, всё одно к одному… возвращаться. Она вздохнула, стягивая шёлковый платочек с шеи – жарко-то как, да ещё всё бегом… И вдруг услышала из-за спины:
– Не успела что ли на двенадцатичасовую? Смотрю, нос повесила, да ещё с дитём, – сзади стояла полная тётка в платье с маками и ситцевом платке. – Тебе куда ехать-то?
– Разъезд… А что?
– Через двадцать минут другая электричка будет. Третья остановка – большая станция, выходите, а оттуда ещё несколько поездов через Разъезд идут. Крюк сделаешь, зато до вечера доберёшься.
Она поблагодарила тётку и задумалась. А, правда… Почему нет… Всё равно ехать.
…Когда они выходили из вагона на платформу, сын уже почти спал – укачало. Головёнка его моталась из стороны в сторону, курчавые волосы растрепались.
Как нарочно, вокзал был на другой стороне путей. Идти за билетом по переходному мосту, потом обратно… сумки, ребёнок… Она увидела за платформой пригорок и белеющую в зелени лавочку. Хорошо, хоть есть где присесть, подождать поезд.
Других пассажиров вокруг видно не было. Немногочисленные путешественники потянулись нестройной змейкой в сторону моста. Он был довольно далеко. Она устроила малыша на лавке, головой на сумке с детскими вещами. Сын уже вовсю сопел. Надо бежать за билетом. Но как ребёнка оставить одного так надолго? Там ещё очередь поди в кассу…
– Спи-спи, – проговорила женщина, целуя сына в макушку. – Мама скоро.
Вторую сумку подхватила и боком-боком стала спускаться к железнодорожным путям. Под пантолетами перекатывались мелкие камешки, жёсткие травинки кололи ступни. Сумку тащить было неудобно, и она спрятала её в кустах. Ничего, я быстренько, подумала. Составов вроде нет. Да неужели я не услышу…
Пару веков назад…
Донья Инес стояла против света и рассматривала своего сына, сидевшего за столом и уплетавшего нехитрую еду – вареные овощи с жареной птицей. Мясо она купила на рынке в честь именин первенца. Впрочем, сын у неё был единственный, ведь она больше так и не вышла замуж. Тот отломил здоровенный кусок лепёшки, которые ещё хранили тепло домашнего очага. Да, стряпня ей удаётся, нахваливал всегда муж. Как же сын похож на отца…
Высокий, широкоплечий, буйные кудри, серьёзный взгляд. И характер его. Жаль, Алваро не видит своего наследника… Или видит… Женщина перевела взгляд к Святому распятию и молитвенно сложила руки. Сегодня важный день. Сын совсем взрослый, пятнадцать лет.
– Сынок, – проговорила женщина чуть надтреснутым голосом.
– Да, мама, – тут же перестал жевать и поднялся из-за стола.
– Сынок, сегодня я хочу передать тебе наследство твоего отца.
– О чём ты мама?
Инес приоткрыла крышку сундука и из самой глубины извлекла свёрток. Она долго держала его в руках, перебирая пальцами материю, и казалось, что мыслями унеслась далеко-далеко. Так оно и было. Она вспоминала тот день, когда впервые увидела будущего мужа. Он сразу понравился ей, с первого взгляда. И то, как он шёл, и то, как разговаривал с людьми – спокойно, внимательно. И его глаза, и руки. Особенно глаза, по которым она сразу же узнала в нём достойного человека.
А уж когда он показал себя на сцене… Ей почудилось, что её собственный голос летит за ним, предугадывая следующее движение, нанизывает каждую ноту на шаг и поворот. Кажется, до него она так не пела никогда. В первую встречу он не обратил на солистку никакого внимания, держался отстранённо. Это не помешало ей разглядеть в нём человека, который многое пережил, но сумел сохранить себя, выстоять, найти своё призвание. А самое главное, доброго, честного, отдающего всего себя любимому делу и семье. Отдающего… Она отогнала прочь печальные мысли:
– Вот, сын. Это туфли твоего отца, – она бережно положила свёрток на стол и извлекла на свет божий пару обуви. Подросток смотрел во все глаза. – Я сохранила их, сберегла, ведь мне известно, что Алваро ими очень дорожил. Их сделал для него мастер, у которого отец учился кожевенному ремеслу. Твой дед знатного рода, но официально не признал сына, хоть и вырастил его в своём доме. Потому мальчику ничего не оставалось, как отправиться в город и научиться зарабатывать самому, чтобы не сидеть на шее у неприветливого и чванливого родителя. Впрочем, не нам судить о том, что было. В любом случае, твой дед дал жизнь моему мужу и твоему отцу, а трудности закалили его характер и сделали из него настоящего мужчину.
– Мама, но ты никогда не рассказывала об этом! – воскликнул Алваро-младший. – Только о том, что отец был превосходным танцором и смог создать свой собственный театр.
– Именно так, – кивнула мать. – Теперь ты немного повзрослел и готов, я надеюсь, узнать об отце больше. Он говорил, что помогал мастеру шить эти туфли. А ремесленник, можно сказать, стал ему и наставником, и в какой-то мере, отцом. Ведь он не только научил его обращаться с кожей и шить обувь, но и разглядел настоящее призвание Алваро. Кто бы другой позволил своему подмастерью брать уроки танца?! – воскликнула женщина. – Много значит, когда в тебя кто-то верит, когда кто-то помогает и поддерживает… – она вздохнула и присела на край стула.
– Не печалься, мама, – сын опустился рядом. – Я всегда буду тебе помогать! Ты у меня самая лучшая.
Так они и сидели, обнявшись, какое-то время. В печи уже погасли угольки, когда донья Инес проговорила:
– Знаешь, сынок, давай сделаем вот что. Сбереги туфли своего отца и, когда придёт время, передай их сыну. А он потом передаст своему. Конечно, это не монеты, не драгоценные камни, не слиток золота. Но мне думается, что вещь, созданная кропотливым трудом, мастеровыми руками; вещь, в которую человек вложил душу и сердце, гораздо ценнее дорогих безделиц. Захочешь, танцуй и ты. Возможно, в этих туфлях станет танцевать твой сын, если будет у него к этому склонность. Но туфли должны жить.
Наши дни
Он наотрез отказывался вызывать полицию, хотя она и убеждала, что надо зафиксировать хотя бы сам факт взлома и что наверняка опросят соседей, и возможно, кто-то что-то слышал – большая вероятность.
– Помнится, ты говорил, что не любишь, чтобы трогали твои вещи, – убеждала Софья.
Настроение у него пропало, улетучилось. А вечер так хорошо начинался… Мигель бесцельно бродил по комнате, задвинул ящики на место, собрал, что можно было собрать, и с досады швырнул обратно на пол. Руки сжимались в кулаки, сердце колотилось. Да, он терпеть не может, если чужие прикасаются к его личным вещам. Это всё с детства, с интерната, где всё было общим, где на минуту нельзя было остаться одному… Мужчина поднял глаза и тут только понял, что как раз теперь совершенно один – Соня ушла. Как неудобно… Вот же дурак… такая девушка…
Он набрал её номер, но Соня не отвечала. Не раздеваясь, лёг на диван, отвернулся к стене, и вдруг в памяти возникла картинка. Настолько ярко и отчётливо, как на сцене, освещённой широким пятном света софитов.
Он сидит маленький почему-то на траве, кругом бурьян, на одежду налипли колючки. Он трёт заспанные глаза и повторяет:
– А где мама? Она ушла? Где мама?
Потом какая-то комната, много чужих людей. Он боится, он хочет, чтобы скорее пришла мама. Почему она не идёт…
Он провалился в тяжёлый, мутный, вязкий сон. Вспыхивали сцены: незнакомые лица, хлопающие двери, серые стены, бетонные ступени. Он всё порывался выбежать на воздух, но каждый раз перед его лицом с треском закрывалась дверь…
Продолжение.