Поляковский В.Т.
Эмотивизм. Может ли фальсификат содержать авторазоблачение? Об одном логическом приеме исследования источников, приписываемых временам давним
(Фактически та же версия статьи, что вышла в свет в 2005 году. Кроме того, эту дзен-версию статьи можно рассматривать во взаимодополнении с видеоматериалом - ВП)
Аббревиатуры:
ЕНКК – естественнонаучный культурный код
ПВЛ – повесть временных лет
ПП – просветительский продукт
РМЕШ – российская междисциплинарная естественнонаучная школа
ТИ – традиционная история
Предисловие к версии статьи 2023 года
в привязке в сиюминутной ситуации
Сейчас для представителей российской междисциплинарной естественнонаучной школы (РМЕШ) имеет место период своего рода подведения итогов. Идет подготовка для внедрения ее лучших достижений в систему образования и формирование естественнонаучного культурного кода (ЕНКК).
Все текущие достижения этой школы зафиксированы в статье "Достижения российской междисциплинарной естественнонаучной школы (РМЕШ), в том числе имеющие шансы на позиционирование как достижения мирового масштаба» ([1]),
К одному из таковых можно отнести разработку одного исследовательского приема, одного метода, который позволяет довольно-таки быстро составить мнение о том, является ли данный исторический источник документальным или к нему изначально нужно относиться как к источнику без всяких претензий на документализм. При этом сам ответ на этот короткий вопрос содержит сама структура источника, которая информирует об этом в неявном виде. И поскольку этот неявный вид очень часто сопряжен с неким выбросом эмоций, то подобному методу в целом было изначально предложено дать название «метод эмотивизма». От французского «emotiff» - «эмоциональный».
В сей момент, когда на дворе август 2023, в соавторстве с молодым талантливым публицистом Сергеем Минаевым уже создан видеоматериал по этой теме, он находится здесь . При этом ход работы над видеоматералом показал, что основную текстовую версию нужно будет еще освежить и подтянуть до современного уровня.
Основная часть материала.
Постановка задачи и пути ее решения
Дорогие читатели !
Представьте себе, что перед нами – весьма давнишний, можно даже сказать – древний автор или некая персона, которая себя позиционирует как открыватель этого древнего автора*.
*- Сразу же нужно оговориться, что слово «древний» автор этих строк употребляет согласно одной из исторических традиций, описанных в книге французского историка Бернара Генэ «История и историческая культура средневекового Запада» ([2]), когда оно носит смысл «давний до такой степени, что лишен шансов на какую-либо хронологическую достоверность».
И вот перед этим автором ставится одна занятная задача: создать повествование, текст, решающие определенные информационные и/или педагогические задачи. К информационным задачам можно отнести передачу тех или иных сведений, а к педагогическим – традиционное “historia magistra vitae” (история – учительница жизни, лозунг средневековых историков). И тот осознает, что идеально праведного, идеально достоверного текста ему создать не удастся. Тем не менее, стремление к добросовестности у него мало-мальски развито, и он принимает решение применить один весьма занятный прием. Он принимает решение создать текст, который читателями с не очень высоко развитой критичностью воспринимался бы как чистая монета, а вот читатели попронырливей сразу же бы в нем распознали отдельные информационные блоки, которые свидетельствовали бы о его невысоком уровне достоверности. Ибо..
Ибо у него есть некий набор литературных приемов для того, чтобы сообщить читателям, является ли тот источник, то произведение, которое приписывается его авторству или которое он просто вводит в оборот, не является строго документальным.
Здесь автору этих строк хочется, как для ее версии, которая предназначена для массовых публикаций, так и для ее научной версии, которая могла бы подойти для энциклопедий и для других сугубо научных изданий, было бы неплохо провести некие логические рассуждения о некоторых особенностях средневековых текстов, а также текстов, которые традиционно приписываются древности. Было бы, конечно же, очень неплохо воспроизвести некоторые мысли из трудов других исследователей литературы, и даже учебника по литературоведению. Автор этой статьи надеется, что в следующих версиях они все же появятся.
Сам факт преднамеренной фальсификации отнюдь не обязателен. Если, к примеру, хронист был вдохновлен идеей созданием иллюстраций к истории т.н. древнего Рима, которая родилась у него или которой он просто проникся на порыве вдохновения, то он просто своим поэтическим произведением мог создать поэтическую иллюстрацию к этой истории, он мог ее воспеть, он мог создать некий легендарный образ. При этом он, как поэт и литератор, мог и не придерживаться тех взглядов, что т.н. Римская империя была в действительности. И когда он создавал в своих произведениях некий идеализированный образ этой империи, то он совершенно четко представлял, что речь идет о сказочном образе. Но такое представление об идеализированном сказочном образе могло уже не возникнуть у читателей его произведений, которые это легко могли воспринять как подлинно документальное повествование.
Возможен, конечно же, тот психологический эффект, когда автор этих произведений входил в порыве поэтического вдохновения (или, если сказать покрепче, экстаза) в состояние самообмана. Как показал ход развития мировой литературы в целом, такое состояние самообмана, самоиллюзий в целом для мировой поэзии не было редкостью. Более того, неоднократно многими поэтами мира разных стран часто повторялась мысль о безумии поэзии, о безумии вдохновленной влюбленности и т.д. А задач могли быть при этом вполне поэтическая, не имеющая никакого отношения к истории: создать образ идеальной, с их зрения страны, идеальных, с их точки зрения, людей, идеальных законов, идеальной морали и т.д. Склонность к идеализации не всегда, увы, совместима со склонностью к подлинности.
А дальше подобный прием литературного творчества мог приводить к тому, что мы сегодня называем литературными конкурсами, в частности, к поэтическим конкурсам. Причем не исключено, что настанут такие моменты, когда тематика подобной литературы начнет понемногу расширяться, причем охватывать не только вопросы права, ведения войны, морали, гражданского устройства, но и вопросы науки. То есть, иначе, если кто-то просто захочет воспроизвести тип мышления, или как сейчас говорить более модно, тип менталитета ученых и философов, которые принадлежали к тому типу общества, о котором уже шла речь в ряде произведений. А если еще захочется произвести некие ретрокалькуляционные расчеты… тут уже поле фантазии начнет приобретать некие математизированные очертания.
Только вот маленькая проблема: читатели с определенного момента уже (если не видят в тексте произведения определенных знаков, которые, в общем-то, легко могут быть заметными не для всех) уже начнут это воспринимать не как плоды литературного творчества, а как произведения с претензией на документальность… Или даже абсолютно документальными, что не исключено. И найдется (и реально находился) читатель (а более точно – исследователь) одержимый, который еще захочет продатировать их… Да еще в абсолютной шкале*..
* - Кстати, подобная двуэтапность совсем не обязательна. Не исключен случай преднамеренной фальсификации, как это ни было бы прискорбно.
Итак, плод некой фантазии мог начать постепенно приводить к некоему замешательству в его восприятии. Увы, плоды поэтического безумия одного в сочетании с железной логикой другого начнет приводить к очень интересным, можно даже сказать, занимательным результатам. Не исключено то, что одно мелкое недоразумение может привести к крупному головокружению… Или к крупному замешательству. В любом случае и то и другое красиво описывается немецким словом Schwindel, которому в большинстве немецко-русских словарей, соответствуют, как правило, оба перечисленных русских слова.
Возможен еще другой случай непреднамеренной фальсификации, непреднамеренного самообмана, связанный, к примеру, с написанием истории отдельных стран. Поскольку этот случай ярко проявился на примере истории Руси, мы начнем прямо с истории этой страны.
У летописца имеется совершенно четкое задание: воспроизвести, воссоздать историю Руси, собрав предварительно для этого дела некое количество материалов. Он добросовестно роется во всех доступных ему источниках подряд, выискивая слова с подобным звучанием, и тут его очень серьезно может подвести незнания тех языков, на которых текста написаны или просто с которых они могли быть не лучшим образом переведены. Тогда за название нужной страны, за имя нужного человека может быть принято некое слово, которое на языки оригинала, на котором написан источник, может значит что-то нарицательное. К примеру, то же самое слов rus (раз уже затронута тема Руси) может означать просто деревню, и в отдельных случаях – такое слово может иметь смысл «кормилица». Потому то по мотивам латинских источников историю Руси не особо и поизучаешь… Так же, как, к слову, и историю иудаизма: на латыни iudeo – это просто судья.
Итак… был проиллюстрирован тезис передачи информационных блоков в такой форме, которая могла быть одной группой людей понята одним образом, а другой - другим образом. Иными словами, мог бы при этом сполна соблюден и ярко проиллюстрирован принцип просвещенных и профанов, когда просвещенные об имеющихся знаках или знают или подозревают или догадываются, а профаны знать об этом не могут.
Формы эмотивных сигналов
(формы внетекстовых сообщений)
С точки зрения автора этих строк, перечисленные выше способы передачи информации могли обрести следующие формы:
– формат произведения. Автор мог легко свое произведение представить в рифмованном виде. Тогда в основе восприятия этого произведения мог легко мог быть поставлен принцип безумия любой поэзии, что для читателя образованного было бы вполне достаточным намеком на то, что произведение является плодом вдохновения, безумия и т.д., следовательно, оно не носит характер произведения строго документального. С этой точки зрения был бы очень интересен взгляд на все поэтические или просто рифмованные хроники.
– адресность произведения. У автора источника и его адресатом могли быть резко разные отношения, в том числе такие, при которых они были заинтересованы в дезинформации. Поэтому точность повествования здесь отходила на второй план.
– вставка неких заведомо малореальных, с точки зрения читателя, вещей. Автор или вводитель в широкий оборот такого произведения имел некое четкое представление о менталитете и образовании читателя, потому он легко знал о тех или иных его представлениях, и легко на основании этих представлений мог создать образ чего-то нереального. К этой категории могут относиться, к примеру, упоминаемые в хрониках аномальные явления. Но более часты в средневековых хрониках просто упоминания различных чудес, что можно рассматривать как частный случай упоминания заведомо малореальных вещей (miraculum). Можно также упомянуть вставку в хроники популярных мифов: мифа об империи и мифа о конце света. Очень часто подобные сообщения упоминаются наряду с эффектами головокружения, которые публика испытала (или могла испытать) от ознакомления с такого рода произведениями.
– частным случаем таких аномальных явлений мог бы быть конец света (пример: В семи первых книгах своей «Хроники» Отто Фрейзингенский ведет от Адама до своего времени, а VIII книга предлагает подробный рассказ о конце света. Сама такая композиция произведения говорит о том, что дело заканчивается концом света, следовательно, не исключена такая трактовка всего, о чем идет речь, что все закончилось концом света, следовательно, речь шла о нереальных событиях). Винцент из Бовэ в начале своего «Speculum historiale» заявляет, что расскажет историю мира "ab initio seculi usque ad finem" (от начала веков до их конца) [3]. И действительно, это «Зерцало» кончается эпилогом, в двадцати четырех главах которого речь идет «de ultimis temporibus» (о последних временах… здесь наблюдается интересная игра смыслов: то ли речь о последних событиях, как для времени жизни автора, то ли здесь идет речь о некой конце света как мифологическом образе)
– (частично следует из предыдущего абзаца) придание отдельным персонажам мессианского характера или характера кары божьей (к примеру, подобного типа характер был придан татаро-монголам)
– вставка в текст повествования явных образов, которым приписывается повествование, и наличие неких ссылок на авторитетов и антиавторитетов. К примеру, ПВЛ с ее Нестором-летописцем может служить ярким примером такого. С этой точки зрения структура ПВЛ предстала бы следующей: есть некий реальный повествователь, который создает образ еще одного повествователя, которому и приписывается само повествование. При этом сам Нестор-летописец оказывается в роли созданного образа*
* - из этой же оперы: можно вспомнить об очень частом употреблении в конце многих предложений в латиноязычных источниках слова dicunt – говорят. Что характерно, такое слово шло просто, даже без знаков препинания
– вставка заведомо расхожих, шаблонных сюжетов, постоянное употребление избитых выражений и популярных вводных и слов-паразитов
– приписывание официальным лицам элементов поведения, несовместимых с их формальным саном. К примеру, многочисленные папы-отшельники… Или, к примеру, упоминание монархов, для которых не были бы характерны хорошие манеры
– подчеркнуто частое упоминание имени Бога. Такое упоминание могло легко создавать ассоциации типа "Бог это знает", "а Бог его знает", которые бы имели совершенно четкий смысл: этого знает никто. Или: божья весть в смысле весть, сообщенная непонятно кем. Более подробно об этом - в книге автора этих строк "Трагикомичная история религии и атеизма", готовящейся к печати
– выдвижение на первый план ярко выраженного пренебрежительного отношения к чему-либо (к примеру, когда некоего называют по кличке вместо полного имени)
– подчеркнутое упоминание развлекательно-эстетического характера произведения (к примеру, слов об "услаждении сладкого слуха").
– подчеркнутая патетика произведения, постоянное упоминание высоких слов, лести, образных сравнений. В целом в литературоведении такой прием описания с элементами задействования ведущих сенсорных систем, систем восприятия, называется метафорой. Здесь же надлежит упомянуть такой художественный прием, как аллегорию. Еще хочется добавить, что в риторике прием упоминания чего-либо с приданием упоминающим элементов восхваления называется патетикой. Здесь же хочется упомянуть, что такие литературные приемы, как метафора, метонимия, эпитет, т.е. слова или выражения, употребляемые в переносном значении для достижения большей выразительности называются тропами.
– (в известной степени связанная с вышеизложенным) подчеркнутое стремление к запутанности языка, демонстрация его напыщенности. Особенно такое характерно для латиноязычных источников.
– иногда контрастность придает некое противопоставление реального романтичному. К примеру, при рассказе о крестовых походах очень часто первый период, период общенародного порыва и энтузиазма (до 1300 года по ТИ), противопоставляется второму периоду, где при подготовке походов немаловажную роль начали играть финансовые вопросы. Яркое противопоставление реальное малореальному.
– подчеркнутая политическая тенденциозность, провозглашенная прямо в тексте. К примеру, регулярное выставление в подчеркнуто черном цвете тех или иных лиц или того или иного явления. Такое авторазоблачение своего пристрастия, как правило, всегда является если не осознанным, то подсознательным призывом к недоверию к документальной стороне этого произведения. Здесь хочется упомянуть А.П.Чехова, который сказал, что подлинно художественные произведения могут быть рождены исключительно благодаря хладнокровному отношению автора к его персонажам… Иначе (здесь автор этих строк добавляет от себя) получится склонность к тенденциозности.
– эмоциональность произведения. Подчеркнутая демонстрация своей неуравновешенности, обилие очерняющих, ругательных слов. «Любая неправда лает» – польская поговорка, упомянутая у Стрыйковского, как нельзя лучше демонстрирует эту ситуацию.
– многочисленные посвящения. Делая посвящения, автор хроники указывал явного (осознанного) или неосознанного заказчика своего произведения. Заказчик очень часто оказывался в роли мецената, и созданное таким образом произведение способствовало распространению его славы, а лесть часто весьма неплохо ублажала его слух
– проповедничество оригинальных религиозных взглядов, в частности, суеверия.
– двойной перевод (когда в тексте появляется как само слово иностранного происхождения, так и его перевод на конечный язык)
– (в качестве некоего предположения). Не исключено, что часто такими знаками могли выступать числа, которые имели повсеместную репутацию несчастных. К примеру, такие простые числа, как тринадцать, семнадцать, тридцать один и сорок один. Или? Ряд Фибоначчи, когда перечисляются некие предметы один за другим, имя числительное при которых растет по номеру числа Фибоначчи (два, три, пять, восемь тринадцать и т.д.)
Очень интересно в свете изложенного рассмотреть указания на то, что перед читателями имеет место сокращенный вариант. Ведь если имеет место сокращенный вариант, то текст мог бы быть переделан, и помещенные в этом тексте эмотивные знаки благодаря такой переделке могли бы просто быть убранными (к примеру, знаки об указании характера божьего этого произведения, в годы советской борьбы с атеизмом такое практиковалось). И если с массовый оборот попадает благодаря горе-переписчикам или горе-сокращателям именно такой вариант, то очень легко мог бы иметь место эффект массового оболванивания народа, когда выдавался бы готовый текст без первоначального варианта, который такие эмотивные знаки содержал. Массовый читатель при этом воспринимал данный текст как текст, который автор выдавал за истинный, хотя автор этого текста за истинный его не выдавал.
Весьма очевидно, что при этом переписчик мог сам этих знаков не заметить, или, если и замечал, то он мог об этом написать в предисловии. В любом случае, этот вопрос очень интересен.
Роль эмотивных знаков также могли играть аббревиатуры, лигатуры и пометки на полях. С этой точки зрения всегда неплохо посмотреть на палеографию. К примеру, трактовка улыбающейся рожицы как et могло скрыть несколько иной смысл этого знака.
Применение других приемов могло бы ясно следовать, к примеру, из предисловий к данным произведениям.
При сообщении заведомой лжи, или, иными словами, при создании образа фальсификатора, мог бы работать, видимо ясный и понятный для многих его современников принцип, что недостоверная информация, сообщенная в одном месте, автоматически на себя бы влекла столь же недостоверную информацию, сообщенную в другом месте. То есть, подобного типа знаковые сообщения бы таким образом работали как сообщение читателям о том, что к его произведению нельзя относиться как к произведению строго документальному.
Итак, автор назвал данный принцип принципом эмотивизма (эмотивизм - это слово, с помощью которого, как у автора книги создалось впечатление, принято называть произнесение слов с целью создания эмоционального фона, сюда же входит молчание как выражение неделания общаться). Рассмотреть результаты его применения ко многим произведениям, приписываемым глубокой древности, было бы наверняка интересно.
И... не забываем: все методы естественных наук в исследовании прошлого лучше всего работают для случая дефицита актовых источников. И, собственно, имея перед главами на эти эпохи, они и разрабатывались. Метод эмотивизма - один из наиболее ярких их примеров.
Поддержка канала: 2200 2460 7492 8055 Мир
Литература
1. Поляковский В.Т. и потенциальные соавторы. Достижения российской междисциплинарной школы исследования общественных процессов методами естественных наук (или: российской междисциплинарной естественнонаучной школы, РМЕШ), в том числе имеющие шансы на позиционирование как достижения мирового масштаба, текстовая версия, плей-лист:
2. Бернар Генэ. История и историческая культура средневекового Запада. М. Языки славянской культуры. 2002. Пер. Баевской Е.В. и Береговской Э.М.
3. Vincent of Beauvais, Le Mirouer historial или Speculum historiale. Paris. 1463