Небольшой рассказ Владимира Набокова. Всего 13 страниц.
Но этот текст так устроен, что пробраться к финалу будет непросто.
Я сидела, хлопая глазами, в большом недоумении, дочитав рассказ до последней точки. Набоков, вообще, обо мне, читателе, думал, когда писал это предложение:
Далеко, в бледном просвете, в неровной раме синеватых домов, с трудом поднявшихся с колен и ощупью ищущих опоры (кладбищенский кипарис тянется за ними), расплывчато очерченная гора св. Георгия менее чем когда-либо похожа на цветные снимки с нее, которые тут же туриста ожидают (с тысяча девятьсот десятого года, примерно, судя по шляпам дам и молодости извозчиков), теснясь в застывшей карусели своей стойки между оскалом камня в аметистовых кристаллах и морским рококо раковин.
Думал ли он обо мне, втиснув абзац во всю величину страницы и заполнив его сложно устроенными длинными предложениями с невыносимыми простому обывателю сравнениями. Чем он хочет развлечь меня? Неужели, сюжетом, который сочится сквозь пальцы как вода, едва только ты его зачерпнул своим сознанием.
Не-а. Не думал. И не хотел развлечь. И я очень этому рада.
Почему? Ответ прост. Набоков не заигрывает со мной. Не заискивает. Не подстраивается. Он лишь предлагает мне попробовать небольшой кусочек своего обжигающе талантливого “блюда”. Дальше дело за мной. Я, совершенно сытая ежедневным словесным фастфудом, который привил мне короткую память и дефицит внимания, неуверенно мнусь на пороге прошлого века. Если решусь и шагну внутрь, то тут же окажусь в невесомости, восхищенно разглядывая пролетающих мимо “невозможных зебр” и “одураченных слонов” с цирковой афиши, “комаров, занимающихся штопаньем воздуха вокруг мимозы” и “страусовую ляжку арфы” в кафе.
Осторожно подхватит меня вихрь Набоковских слов и тут же бережно поставит на мокрую мостовую в вымышленной Фиальте.
Я увижу Нину “аквамариновым глазом” англичанина с его “упрямым вожделением”. Случайный прохожий, врезавшийся в память. У каждого из нас есть такой.
Я пожму плечами и совсем не удивлюсь Нининой неразборчивости в любовных связях, “ее беспечному, тороватому, дружескому любострастию”. Какое мне дело до ее морального облика. Она, эта “маленькая узкоплечая женщина с пушкинскими ножками” оставит меня совершенно равнодушной. Промчит мимо в желтом автомобиле наперерез цирковому фургону.
Ее муж Фердинанд – “эклектик в плотском быту…”, но, в первую очередь, “венгерец, пишущий по французски”, мелькнет своим “цианистым каламбуром” и жалкой самоуверенностью. Я презираю его, сама не знаю почему, но Васенька, ревнующий Нину к нему, так хочет.
Не будет мне интересен и сам Васенька. Его глазами я смотрю на Фиальту, больше в нем нет ничего для меня важного. Я не успею с ним сродниться, посочувствовать его жене и двум дочерям. Я равнодушно оставлю его на миланском вокзале с газетой в руках.
Меня волнует больше в тексте Набокова бесплотный дух воспоминаний. Вместе мы пролетим над снежным Лужским имением тети, серым Берлином, вокзалом в Вене, гостиницей в Париже, где негде будет разложить “парчовое слово: измена”. 15 лет на 13 страницах, которые разлетятся осколками по закоулкам памяти как только прозвучит слово “любовь”, магическим образом вызывающее солнце над Фиальтой, а за ней смерть.
Ценность сюжета “Весны в Фиальте” ничему не равна. Ее нет. У Набокова сюжет, вообще, может быть любым. Пусть даже “мама мыла раму”. Но то, как он рисует такой обыденный, но совершенно при этом в его руках ирреальный мир, заставляет непонимающе хлопать глазами. Странно. Я никак не могу подобрать “ключ” к его текстам. Любуюсь бабочкой. Вот она сидит на земле, крылышки сложены. Секунду и она их раскрыла. Я в изумлении, этот узор поражает воображение. Шаг ближе, хочу внимательнее рассмотреть. Она уже улетела. Назову ее “Весна в Фиальте”.
Читали? Что скажете?