Рассказ в двух частях
I Часть
Находясь в великолепном и просторном зале, интерьер которого состоял в основном из белых и розовых оттенков, хотя и золотой цвет тут тоже присутствовал, я сидел в своём роскошном троне. Роскошным этот трон был потому, что переливался цветами всех драгоценных камней, от алмаза до хризолита, да и форма у него была необычная, а ещё ножки и спинка были расписаны какими-то узорами, разобрать которые было трудно. Рядом с троном лежала ярко-красная подушка, на которую я мог поставить свои ноги.
Был жаркий, чуть ли не знойный день, посему один слуга протирал меня бархатным полотенцем, а другой поил из золотого кубка прохладной водой.
– Принесите мне яблоко. Красное и чтобы было самым сочным, – вяло проговорил я, ибо из-за жары сил было немного.
На золотом подносе с обрамлением в виде скрещенных роз мне внесли яблоко. Приоткрыв глаза, я увидел перед собой настолько красное и спелое яблоко, что на мгновение не захотелось его есть, ведь такое произведение искусства не подлежит употреблению в пищу. Но я, всё же, взял его и откусил небольшую часть. Сладкий сок так и брызнул на язык и губы, а мякоть была так нежна, что её не нужно было прожёвывать. Страсть и желание сделать второй укус, чтобы распробовать этот божественный фрукт, охватило сознание. На этот раз я откусил чуть больше, и приятные ощущения снова окутали меня, но теперь с большей силой.
– Приведите мне ту девушку, – продолжая поедать яблоко, сказал я.
Из другого зала вышла девушка с русыми волосами. Тонкие брови, карие глаза, слегка приплюснутый нос, овальное личико – не описать всю красоту её. Одежды на ней не было, и лишь белая ткань закрывала все те места, которые, впрочем, я хотел видеть открытыми.
– Вы меня звали? – нежно спросила она.
Её голос, достигнув ушей моих, заставил меня слегка вздрогнуть и оказаться словно в невесомости. Кровь побежала быстрее.
«Моя» – прозвучало в голове. Её взгляд и вид с каждой миллисекундой пробуждал во мне какое-то странное чувство, которым я явно не мог управлять.
– Подойди же ко мне, – сказал я уверенно.
Она ухмыльнулась и закусила губу. Медленным шагом приближалась она своими тонкими и милыми ножками ко мне. Дыхание сбивалось, на лоб проступил пот, который я поспешно вытер. И вот эта девушка в метре от меня.
– Но ведь мне негде присесть, – наивно сказала она.
Намёк был слишком очевидным.
– Заинька, ты можешь присесть ко мне. Если быть точнее, на меня, – всё тем же уверенным голосом предложил я ей.
И вновь эта улыбка. Она тоже всё поняла.
Лёгким движением девушка оседлала меня. Сердце колотилось неимоверно.
– Думаю, ты понимаешь, зачем я тебя позвал, – проводя рукой по ноге, сказал я.
– Нет, никак не могу догадаться, – последовал кокетливый ответ.
Она заигрывала со мной, и это было понятно. Наши взгляды застыли друг на друге и были проникновенными. Добыча, наконец, попалась в руки к охотнику. То самое странное чувство полностью захватило мой разум. Я уже не владел собой. Руки потянулись к белой ткани, что обматывала её грудь. Ещё секунду и я дотронусь до своей заветной цели. Но… что это? Пустота? Я попытался обхватить девушку, но не смог поймать её. Это не было ощущением, что я обнимаю женское тело, а обнимаю скорее… пустоту.
Глаза открылись. Полусидя, я, как дурак, держал перед собой руки, словно пытаясь что-то взять. Сознание проснулось. Оно обрисовало мне мою комнату и чётко дало понять, что всё это был сон.
– Нет. Нет, нет, нет! Да ну нет, чёрт тебя побрал, проклятый сон! – жалобно простонал я и ударил себя по колену.
Отчаянию не было предела. Куда подевались трон, золото, слуги, наливное яблоко, жара, щипавшая кожу, прекрасная девушка, что я возжелал? Нет, всего этого не было теперь. Вместо них пришли двухкомнатная квартирка, обои с изображениями цветов, которые, впрочем, ничуть красивее их не делали, мебель, просившаяся на покой, окно со следами грязи, в котором виднелась тоска да Россия, и осознание реальности, безжалостно разрушившее все минувшие грёзы.
Я продолжал находиться в неподвижном сидячем положении и состоянии нерешимости. И хотя я уже давно проснулся, ощущение сонливости всё ещё не спадало как с глаз, так и с мыслей. Не хотелось абсолютно ничего, а лишь лечь обратно в скрипящий диван, устроится удобнее и снова увидеть сны. Но нет – этого было нельзя.
В этот момент где-то за стеной со скрежетом отворилась дверь. Это мама закончила свои водные процедуры и шла теперь сушить голову. Этот сценарий и каждое его клише я знал наизусть. Через несколько мгновений она вошла в зал, попутно вытирая голову полотенцем.
– Доброе утро. Опять дурной сон видел? – задала она именно тот вопрос, который я ожидал услышать.
– Ну почему же сразу дурной? Вполне хороший, – смотря прямо на неё, возразил я.
– Ой, знаю я это твоё «вполне хорошее»! Во сне бормочешь что-то, ерзаешь всё, под утро так вообще чуть ли не лунатить начинаешь. А я говорю тебе: надо сходить к доктору и проверить твои нервы. Но нет же – ты как об стенку горох!
– Ладно-ладно, не горячись, решим это дело, – говорил я так лишь с тем намерением, чтобы побыстрее закончить эту сцену.
Дальнейшее утро проходило так, каким оно бывало и вчера, таким же, каким оно будет завтра и через несколько дней, – словом, так, что примечательным его было назвать нельзя. Ближе к восьми часам я покинул квартиру. Мороз немедленно щёлкнул меня по носу, когда я с некоторой сложностью открыл дверь подъезда. Ветер в свою очередь попытался задуваться под одежду. Наваливший за ночь снег со страшной силой замёл дорогу, так что шёл я, словно через зыбучие пески, пытавшиеся утащить куда-то вниз. Но этот тернистый путь я преодолел. Открывая дверь школы, я уже слышал знакомые ребячьи крики и разговоры взрослых, чуял запах чего-то слегка подгоревшего из столовой и, наконец, почувствовал тепло на кончиках пальцев. Сменив обувь, прошёл дальше.
Передо мной стали мелькать люди разного возраста, роста и телосложения. Но все они были мне не так интересны, как человек, сидящий в сжатой позе в конце коридора. Человеком этим был мой друг, впрочем, лишь формально, но имевший, тем не менее, определённое место в моей жизни, – Гриша Самоедов. Как и всегда, он смотрел куда-то в сторону своим монотонно-тяжёлым взглядом.
– Привет, – поприветствовал я его дружелюбно и протянул руку.
Обратив на меня внимание, Гриша протянул свою руку в ответ. Тут я заметил на его большом пальце руки пятно свежей и ещё не застывшей крови.
– Опять за своё? – с некоторым упрёком заметил я ему.
– Привычка – ты же знаешь, – ответил он. Дело было в том, что у Гриши была дурацкая привычка – грызть и точить свои ногти. Я, впрочем, несмотря на свою реакцию сейчас, не упрекал его за это.
– Как ты?
– Мой ответ был и будет один и тот же: пойдёт. А ты?
– Да то же вроде ничего так. Пытался снова вчера перерисовать Фемиду. Думаешь, вышло? Но нет – та же песня. У меня как-то, вот, довернуть не получается. Очертания – есть, идея – прекрасная, но чего-то в этом идеале не хватает. Я вот всё подумываю...
Но я не успел сказать, чего я там подумываю, своему, кажется, мало заинтересованному собеседнику, ибо в эту секунду мимо прошла, а вернее, нежно переступая своими тоненькими ножками, прошагала Катя, девочка с параллели, которая недавно перешла к нам в школу. Она была из тех милейших созданий, про которые парни говорили: "Та самая". Что скрывать – я был влюблён в неё, причём, как мне казалось, больше всех остальных. Это была любовь, смешанная со страстью и влечением, но таким, которое пробуждало во мне зверя. Так что я мало удивился, когда за плечо меня потрепал Гриша, вернув с небес словами:
– Ты бы язык-то так не высовывал.
Этого его замечание заставило меня тут же застыдиться своего поведения, но ещё нелепее было то, что Катя, кажется, заметила моё секундное состояние. По крайней мере, её сверкнувшая ухмылка и надменные глазёнки позволили мне судить об этом. Она прошла в раздевалку, переоделась и направилась к лестнице. Всё это время, пока она не скрылась за поворотом, я сопровождал её взглядом, словно кавалер даму. Этого не мог не заметить Гриша.
– Я как не посмотрю, ты всё за ней.
– Это упрёк?
– Нет, но это глупо.
– Слушай, я уже тебе раньше говорил, что это мой выбор. Я так хочу.
– Пожалуйста. Но разве не находишь всё это глупым?
– Что именно?
– Любовь. Это глупое влечение друг к другу. Нет, я понимаю: люди коммуницируют и взаимодействуют множество веков друг с другом. Но именно коммуницируют – это я принимаю. А любовь... фиктивное. Тем более что Катя? Кто она? Что она есть? Ты не жалеешь вообще, что связываешься с ней?
Я оставил его высказывание открытым. За то время, сколько я был знаком с Гришей, подобные мысли о жизни, чувствах, человеке у него были постоянны. Касательно любви же, у него был на этот счёт отдельный пунктик в отношении меня. Я не понимал, с чем связано его такое негодование в том, что какой-то человек любит другого. По итогу, наш диалог замялся. Вскоре мы встали и направились в сторону кабинетов.
Прошло два урока. Всё было как обычно, но приближался третий – литература. Он обещал быть интересным уже хотя бы потому, что сегодня – хоть и компетентная, но чертовски заносчивая – учительница проверила наши сочинения. Вытекающим из этого факта следовало то, что, как и обычно, нас должны были отчитать по полной. Это, собственно, и произошло.
Ученик за учеником, она чуть ли не оскорбляла нас за наши ошибки, не забывая, впрочем, по достоинству оценивать и положительные стороны работ. Мной учительница осталась довольна, хотя за своё "в течении" я получил нагоняй. Очередь дошла до Гриши. И тут вдруг случилось такое преображение, что все в классе вздрогнули. Словно имея какие-то личные счёты, словно был какой-то момент, когда Гриша совершил что-то недопустимое по отношению к учительнице, она так и въелась, впилась, стараясь как можно ниже опустить достоинство ученика.
– Нет, это просто уму не постижимо, – говорила она на повышенном тоне, – Самоедов, что у тебя в голове происходит? Там какая-то белиберда, прости Господи. И на бумаге то же самое. Столько речевых ошибок, что я просто не могу. Ей-богу, мне хотелось кого-то убить, когда я проверяла это, – тут учительница подняла листки и потрясла ими, после так и бросила на стол. – Всё, я даже объясняться не хочу за это безобразие. Забери!
Почти все взгляды в этот момент были устремлены на Гришу. Тот же сидел, как будто ничего не происходило, будто бы и не было этой публичной порки. Когда его "мучительница", наконец, выговорилась, тот встал и даже с достоинством прошагал к столу и взял свою работу. Но на обратном пути до парты я заметил какую-то особенность в нём. Гриша заламывал пальцы на правой руке, будто у него случились конвульсии, во взгляде было смятение, смешанное с решимостью, выпрямившиеся в линию же губы хотели что-то озвучить – вероятно, досаду. Но всё это вместе, в купе, излучало странную энергию, и когда Гриша прошёл рядом со мной, меня невольно передёрнуло. До конца уроков мы не пересекались, а когда школьный день закончился, и мне захотелось поговорить с ним, я успел увидеть лишь быстро удаляющуюся спину одноклассника.
Домой, сам не зная, из-за чего, я вернулся подавленный. Обстановка в квартире была словно червивой вишенкой на торте реальности. Пыльный пол, отклеившийся кусок обои на одной из стен в зале, запах курева и помой, которые бы давно следовало вынести, жёлтое пятно на холодильнике, в котором мышь ещё не повесилась, но уже искала петлю; холод, кусающий ноги; отколовшийся кусок ванны, неровный стул, – вот она, реальность! Но жаловаться было не к чему – свыкся, тем более это было лучше, чем ничего. В попытке, всё же, забыться, я решил насладиться тем, чем, а вернее, кем наслаждался обычно в такие моменты, когда было тяжко. Открыв на телефоне папку с фотографиями, название которой было "Любимая", передо мной всплыло множество изображений Кати. Стал их рассматривать.
Все они были разными, с разным цветом, разным фоном, но одно было объединяющим – на всех них была прекрасная девушка. Где-то её изгибающийся стан, где-то её смущающиеся личико, где-то её тоненькая ручка с родинками и маникюром, где-то торс и грудь, заставляющие краснеть и желать, – словом, наслаждение следовало из каждого проявления Кати. Я листал фотографии и странно улыбался, а внутри меня всё крутилось и сжималось. И я поймал себя на мысли, что нуждаюсь в удовлетворении какой-то низкой потребности. Рука скользнула по бедру. Очнулся я уже запыхвашимся и всё ещё возбуждённым.
День прошёл незаметно. Ложась спать, во мне взыграла какая-то мысль, которая, однако, ясной мне не была. Вспомнилась сегодняшняя ситуация с Гришей. Мне на мгновение стало жалко его, но ещё больше мне было жутко за него: зная его самокритичность, мне вдруг представилось, что он мог сделать с собой из-за произошедшего. По телу пробежал лёгкий холодок, и я тут же постарался оставить эти мысли, оправдывая тем, что всё вздор.
– А если не вздор? – возразил очень близко чей-то голос.
Я открыл глаза и ужаснулся: своими коленями в меня упёрся Гриша и занёс руки так, будто собирался задушить.
– Что, если не вздор? – повторил он. Я никогда не видел его таким злым.
Я закрыл глаза от страха в надежде, что это спасёт меня.
– Не поможет, – словно прочитав мои мысли, прошептал Гриша. Тут он схватил меня за горло и стал душить.
Страх смерти тут же ощутимо ударил в мозг и пробежал по телу. Я задёргался. Пытался что-то сказать, но лишь хрипел. В голове пробежало: «Дать отпор», но и тут неудача – руки словно отнялись. Всё, что мне оставалось, – беспомощно дожидаться смерти. Вдруг, когда в глазах всё помутнело, и исход становился очевидным, силы вернулись, пробудились во мне. Я сумел поднять руки и начать душить Гришу в ответ. Тот явно не ожидал этого, из-за чего его хватка ослабла. Мы поменялись ролями: теперь я душил его. Но... почему во мне проснулось какое-то остервенение? Мне почему-то непременно захотелось задушить Гришу. Вот только делал я это не из собственного желания, а по какому-то внутреннему приказу. Во мне проснулась жалость и сострадание, только руки уже было не унять. Но что удивительнее, – моя жертва не сопротивлялась. «Ну же, добивай меня. Я тут явно лишний» – будто говорили его глаза. Вдруг я проснулся.
Сознание явно дало понять, что я находился в таком положении, словно взаправду душил кого-то. Вытянутые руки были тому подтверждением.
«Господи. Просто сон» – с некой радостью осознал я. Содержание сна, впрочем, запомнилось мне хорошо.
В школе меня вновь на том же месте встретил Гриша. Когда мы здоровались, он как-то странно фыркнул, словно его в эту секунду укололи в бок. Я это заметил.
– Что с тобой?
– Да так. Вчера неудачно упал на спину, – сказал он вяло и так, будто пытался оправдаться. Причина крылась явно в другом.
– Я же знаю, что это не так, – раскусив его, возразил я.
Тот пристально посмотрел на меня таким взглядом, мол, тебе-то откуда знать наверняка?
– Слушай, я пытаюсь быть заинтересованным. Мне не безразлично, что с тобой происходит. Как лучше желаю.
– Не выйдет, – ответил Гриша как-то обезнадёживающе и резко. – Спасибо, конечно, но тебе это не нужно.
– То есть, всё же неудачно упал? – подсёк я его.
– Да.
Когда Гриша сказал: "Да", его взгляд, как мне показалось, выражал противоположное: "Нет". Что-то авантюрное стрельнуло мне в голове. Мне непременно захотелось сегодня встретиться с Гришей тет-а-тет.
– Гриш, я хочу с тобой поговорить. Мне действительно ты не безразличен. Но обещай, что останешься, хорошо?
С Гришей было трудно в этом плане. Я постоянно хотел с ним диалога, но он то и дело убегал, желая обратного. Однако в этот раз друг одобрительно кивнул. Впрочем, этот кивок имел слишком мало веса. Но я понадеялся на благоразумие и случай.
– Хорошо. Тогда здесь, у школы. После уроков.
Когда в твоей голове есть какая-то чёткая цель, какое-то трепетно ожидаемое событие, время всегда летит чуть быстрее. Так и произошло: восемь уроков, семь перемен, финальный спуск по лестнице, раздевалка, турникет – всё пронеслось перед глазами. Я вышел на улицу и стал ждать друга на лестнице у входа. А снег медленно кружился и оседал везде и на мне в том числе...
Дверь множество раз открывалась и закрывалась, выходило большое количество разных людей, а Гриши всё никак не было. Но вот дверь открылась в очередной раз и оттуда вышла... явилась на свет, выражая изящность в каждом движении, одетая в прекрасное клетчатое пальто, сероватую, а впрочем, замечательную шапку с помпоном, чёрную юбку, с которой игриво заигрывал ветер, ботинки и, ко всему прочему, кожаные перчатки, Катя. Мой взгляд застыл на ней с особым пиететом, а её вдруг нашёл мой. Несколько секунд мучительного напряжения разорвала улыбка, которая метнулась в меня словно кинжалом в грудь. Но вот она зашагала вниз и... медленно начала приближаться ко мне. Да, шла в мою сторону. Своим действием она заставила меня смутиться, а затем ужаснуться. Хотел раствориться прямо сейчас. Со стороны, вероятно, выглядел странно.
– Приветик, – сказала Катя, подойдя ко мне.
– Привет, – ответил я, стараясь не показать волнение, что получалось довольно плохо.
– Кого-то ждёшь?
– Ну д-да, да, жду. Гришу.
– Я видела его возле раздевалки. Он должен скоро выйти. Как я тебе?
Сказав последнюю, весьма неожиданную фразу, Катя изящно покрутилась вокруг себя, демонстрируя своё одеяние. Это её действие было для меня сродни пули, просвистевшей над ухом.
– Ну, как? – повторила она игриво.
Ответ был очевиден, впрочем, пару мгновений я промедлил.
– Знаешь... мне всё нравится, всё у тебя идеально.
Проговорив это, я немедленно обругал себя. Мои слова показались мне такими глупыми и неверными. Однако Катя улыбнулась.
– Спасибочки. Ты сегодня мило выглядишь. Ладненько, пока.
И лёгкой, чуть ли не парящей походкой она зашагала прочь. А я так и остался стоять на месте обескураженный, вновь провожая взглядом Катю.
Что значило всё это? Какой вывод она сделала после этого? Она проверяет меня? Может, она что-то знает? Да и к чему ей знать моё мнение на это счёт? Вопросы теснили мою голову, и ничего, казалось, не может отвлечь меня от этих раздумий. Но боковым зрением я увидел приближающуюся фигуру. Это был Гриша.
– Ты тут? – спросил он.
– Как видишь, – последовал мой ответ, содержащий в себе некоторую желчь. – Я думал тебя не увидеть вовсе.
– Нужно было задержаться.
– Ладно уж, пойдём.
Мы направились в сторону дома Гриши. Располагался он достаточно далеко от школы.
– Так чего ты хотел?
– Ну, как же, чего, – недоумевающе вопросил я, – поговорить с тобой.
– Социальная нужда зовёт? – заметил Гриша с каким-то сарказмом.
– Что? Нет, ты о чём! Просто… скажи, много у тебя друзей?
– Почему мне следует отвечать на этот странный вопрос?
– Потому что… мне просто хочется знать, и всё тут.
Гриша окинул меня взглядом, словно подозревая, что ответ был неправильным, не тем.
– Обхожусь без них, – гордо заявил он.
– Да ну?
– Именно.
– Гриш, я тебе не верю. Я уже давно заметил, что с тобой происходит что-то неладное, какие-то особенности. Вспомнить хотя бы, что произошло вчера. Как ты вообще после этого?
Но мой собеседник промолчал и, как мне показалось, был недоволен этим вопросом.
– Право, – продолжил я, – с тех самых пор, как ты перешёл к нам, ты стал что-то вроде «лишнего человека».
– Доля правды в этом есть.
– Но почему же только доля?
– Ты меня пытаешь? – вдруг отрезал он.
– Нет-нет, что ты. Я лишь… в общем, я хочу знать одно: почему так? Понимаешь ли, если можно так выразиться, я нахожусь в том же положении, что и ты. Ну, то есть, не совсем, как у тебя, но… словом, я тоже чувствую себя здесь одиноким.
– Ты почему-то сильно убеждён, что я одинок. Нет – выдумываешь. Я только стал выше этих низких человеческих отношений.
– То есть, как? – изумился я.
– Легко и непринуждённо. Это не касается простой коммуникации: человек социальное существо, так уж повелось. Я говорю про дружбу, любовь и прочее. Для достижения моих целей мне не требуется эта тяжесть.
– Ты чувства за тяжесть почитаешь?
– Да.
– Но что же за цели тогда такие, что из-за них ты выше… выше человеческой сущности стал?
– Идеал, – с какой-то особенной интонацией проговорил Гриша, – я хочу стать идеалом, что есть у меня в голове.
– А, тогда ясно! Горы свернуть, мир покорить?
– Если ты называешь это так, – да. А почему я это повторяю?
– Не понял?
– Я тебе уж про это говорил многократно. А ты, наверное, запомнить не можешь?
В эту секунду хотелось ответить как-то желчно, но, на своё удивление, мне удалось удержаться.
– Слушай, – продолжил я, спустя некоторое время, – для меня любовь, признаюсь, – одно из главных в жизни. Впрочем, как и дружба, да и все человеческие чувства. Такой вот я не холодный человек. А Катя… мне импонирует. В частности. Но какая же, впрочем, эта любовь у меня? Она не идеальна. Всё, что я хочу, – получить выгоду в виде её тела на себе, если ты понимаешь меня, – здесь я сделал глубокий вздох, осознавая, какое откровение говорю. – Но это, однако, тоже любовь. Такое тоже – к счастью ли, к сожалению – допустимо в нашем мире. А ведь он просто-напросто неидеален. Да и вообще, существует ли всё то, что мы считаем идеалом? Ты же, вот, говоришь, что хочешь стать идеалом, который надумал. И это не воспрещается – пожалуйста, пробуй и становись. Но есть же и предел человеческий; есть же граница у того безграничного, что зовётся «идеал». Может, тогда и не нужно становится… такой букой, – слово «бука» вдруг выскочило из моего словарного запас, чему я был очень удивлён, но другого выражения и подставить не мог, – из-за того, что всё не сложилось по-твоему?
Мой собеседник молчал с минуту, но всё же ответил:
– Удел слабых. Так просто сдаться и сказать: «Не существует»? Нет, это не то. Мы живём сейчас в жалком мире, где все сдаются и говорят: «Я выгорел, я не справился, я разнежился, я хотел отдохнуть и потупить, я себя не долюбил» – всё в этом духе. А в атмосфере, чувствуешь – инфантильность и беспомощность. Как же это низко и глупо – не находишь? Разве в том величие человека? А все стали сахарными и пушистыми, и дела им нет до развития и прогресса. Вместо этого они расселись в своих коробочках и стали мечтать о великом и прекрасном, удовлетворяя, в то же время, лишь основные потребности. Ну, ответь же – в том ли величие рода человеческого? Нет, я хотел и буду жить вопреки этому безумию. Я подчиню себе самому себе. Я буду тем, кого по праву можно будет назвать «созидающим» и «трудящимся», а не «живущим» и «существующим».
После мы молчали до самого Гришиного подъезда. Была пора расставаться, но во мне вдруг вспомнился один вопрос, который – почему-то – невозможно было не задать.
– Слушай, позволь напоследок. Я тебе уже говорил, что меня беспокоит… беспокоишь ты в последнее время. Просто… просто давай чаще общаться и видеться. Ты весь прошлый год был странным, а сейчас стал ещё страннее. Просто и по-человечески, ладно?
Долгий и пристальный взгляд Гриша пытался что-то сообщить. В конце концов, хозяин этого взгляда лишь поднял плечами, мол, может быть.
Я сделал жест руками, который выражал что-то вроде: «Что же, так тому и быть», попрощался и направился домой.
Беспорядочно набежавшие мысли съедали меня по дороге обратно. Я не понимал такого моего рвения к Грише, впрочем, понимал. Мы были братьями по несчастью, людьми, которым довелось сделаться «меньшинством», и в том и был корень нашей «дружбы». Мы приходились двумя маленькими островками, соединёнными ветхим деревянным мостом, тогда как в округе обитали материки. Но даже этого было предостаточно, по крайней мере, мне.
Беда наша была в том, что такого рода отношения долго не протянули бы. Я пытался открыться Грише, хотел, чтобы хотя бы этот человек стал тем, кто закрыл бы мои недостатки и мою социальную брешь, вот только ответной реакции и действия не следовало. Попытки раскопать это были тщетными, однако одно мне всё же удалось понять: всё с этим пареньком было неоднозначно. В Грише сочеталась странная двойственность, которую заметить можно было лишь приблизившись к нему. Он был словно закрытым бутоном: внутри – прекрасный цветок, снаружи – зажатый и непонятный комок. Циничность и надменность проявлялись в нём каждый раз, когда тот говорил, но стоило подобрать заветный ключик для замка к его внутреннему миру, как тут же открывалось уязвлённое, чувственное существо, сострадающее и соболезнующее по этому миру. Такие догадки множество раз проскакивали в моей голове, когда Гриша излагал монолог, писал в переписке или на листке бумаге – словом, всякий раз, когда с ним не вёлся диалог. И всё же до конца быть во всём этом уверенным я не был готов – слишком мало я знал о своём друге.
Прошёл день, и на исходе среды мне вдруг захотелось написать Грише.
«Привет. Как ты?».
Он не ответил. Ответа не последовало и через полчаса. Как будто и не ожидая другого результата, впрочем, немного обидевшись, я лёг спать.
Четверг обещал остаться обычным днём, но под конец случилось потрясение. По окончании всех уроков, выходя из школы, я заметил неподалёку Катю и Гришу, стоявших рядом друг с другом. Ещё утром я видел, как они разговаривали о чём-то, а когда я проходил мимо, каждый из них тактично замолкал. Посчитав тогда это странным, но не придав особого значения, я стоял теперь на лестнице и лицезрел, как они целовались. Ступор и непонимание охватили меня немедленно; как вести себя в такой ситуации, я не знал. Впрочем, гнев, смешанный с осознанием, завистью и неприязнью, проникли в мою кровь в то же мгновение. Я не стал прерывать их – слов бы не нашлось и не напаслось – а стремительным шагом двинулся домой, произнося про себя самые злобные слова.
Пришёл я с полным непониманием, куда деться. Бурный поток мыслей не прекращался ни на секунду. Их содержание было самым гнусным и неприятным.
«Выходит, этот подонок мне врал? А я знал, что его бесчувственность – игра, лишь одна игра. Он хотел отвести моё внимание от Кати! Да, это наверняка! Сволочь! Ненавижу! Да, он хотел отвести моё внимание, ведь у самого была с ней любовь, а может, и больше. Чёрт, мне стоило догадаться, я же знал эту подлюку!».
В этом порыве я схватил телефон и стал писать Грише сообщение. Содержание было не щадящим, обвинительным, грубым. Гриша ответил практически сразу. Он писал, что это всё неправда и всего лишь шутка; что это, на самом деле, Катя подговорила его это устроить и пр. Но воспалённое сознание отрицало всё, да и слог Гриши был скорее «оправдательный», чем «кающийся». Впрочем, все эти детали были ни к чему, ведь факт оставался фактом – меня обманули. Я бросил переписку с Гришей, никак не отреагировав на его «извинения».
Просуществовав с тяжёлой мыслью до самой ночи и даже поплакав пару раз, я улёгся спать. Но уснуть не получалось всё по той же причине. Эта сцена, которой я успел дать название «предательство», всё проворачивалась и проворачивалась в моей голове. В какой-то момент мне пришлось встать с кровати, ведь я настолько сильно волновался, что терял влагу ежеминутно. Стоило мне войти на кухню, опустошить стакан и протереть чешущиеся глаза, как передо мной неожиданно появился… ад. Красный цвет по всюду, несоизмеримое ощущение жара на коже, крики мучеников где-то вдалеке – всё, как принято. Я стал оборачиваться. Было страшно, но испуг засел внутри, словно его заперли.
Медленным шагом, продолжая оглядываться по сторонам и рассматривать как будто привычное пространство вокруг себя, я шёл куда-то вперёд. В один момент я заприметил перед собой куб. Это было небольшое помещение, сделанное из досок, со стеклянной дверью, которая сейчас была открыта. Перед входом стояла лавочка, внутри же, в темноте, был виден чей-то сидящий силуэт. Подойдя ближе и заглянув внутрь, почувствовался странный запах пота, крови и жара. Я приблизился к силуэту, который не двигался, и в лице… узнал холодное спокойствие Гриши.
Внезапно неведомая сила вышвырнула меня из помещения. Дверь закрылась, а лавочка, словно обретя разум, сама по себе подперла её, чтобы окончательно отнять возможность выйти. Я весь застыл, ожидая худшего, и оно случилось. В комнате образовался огонь, который за несколько мгновений окутал Гришу. Я тут же ринулся в двери, пытаясь предпринять истеричные попытки выпустить его. Я кричал и бил, а сам видел через стекло, как мой друг незыблемо сидит всё на том же месте и не шевелится. Его лицо выражало полное безразличие к происходящему. Ни боли, ни страха, ни жалости – ничего.
Я очнулся. Было уже утро, и мой будильник сообщал мне, что пора вставать. В момент пробуждения вопиющая картина всё ещё была в сознании, но скорое понимание нереальности сна быстро обрадовало меня. Словом, было отлично, что этот странный бред мне лишь приснился.
Сегодня Гришу в школе я не обнаружил. Впрочем, его отсутствие меня не сильно волновало. Но вот с Катей я был намерен пересечься. Встреча с ней произошла на одной из перемен.
– Кать, послушай, – обратил я её внимание на себя, – могу я знать, какие у тебя отношения с Гришей?
Она скорчила гримасу, будто не поняла смысл вопроса полностью или я спросил о чём-то сверхъестественном.
– С этим чудиком? Никакие, приятельские – я не знаю. И вообще, как с ним можно общаться? Он злой какой-то, фразы обидные бросает. Не то, что ты – ты, вот, добрый и хороший.
Во мне вдруг сверкнуло две мысли. «Да знаешь ли ты его? Да ты не права ни на грамм, так как смеешь ты такое говорить?» – твердила мысль возражения. Суть же второй я не уловил, но сам их факт сильно удивил меня. Я не понимал, почему они родились после этого инцидента, но других будто и быть не могло.
Почти до самого вечера я снова и снова прокручивал, осознавал произошедшее. Во всём этом происшествии не хватало одной детали, которую я упорно не замечал. А потом вдруг понял: я страшно набедокурил. Я никак не хотел этого принимать, но по-другому быть не могло. Я, поэтичный и летающий человек, был обманут хитрой стервой, в которую оказался влюблён по своей наивности и страсти. Увлёчённый разум упорно не хотел брать на себя вину. И я вдруг понял, как грубо и жестоко обошёлся с Гришей, как единственный мост между нами был обрублен опьянённым мной, и что ничего я не знал о нём. Я немедленно ринулся к телефону, стал строчить текст откровенного, настоящего извинения, но, судя по тому, что в последний раз в сети тот был вчера вечером, это не имело смысла. Вина очень больно царапала стенки души. Больше всего на свете теперь мне хотелось извиниться перед ним.
К сожалению, у меня так и не получится. Мой бывший друг не выйдет на связь ни через день, ни через два, а в следующий понедельник, утром, на первом уроке, классный руководитель, сдерживая слёзы и говоря через силу, объявит, что Гриша будет найден мёртвым в загородном доме.
Продолжение следует...
#рассказы #литература #современная литература #чтопочитать #проза #философия #рассказожизни #современнаярусскаялитература #современнаяпроза #современнаярусскаяпроза