Когда Саня Аксёнов крикнул – шубись! Все пацаны рванули в разные стороны, выдавая рекорды по нормативам, а я остался стоять на месте. Пыль, поднятая от дороги моими убегающими товарищами, скрежетала на зубах. Откуда-то издалека до меня долетел писклявый голос Кеши.
- Дрон, беги...
Я не мог убежать, просто не позволяла гордость или глупость. Как я мог смотреть в глаза Танюхе, когда при всех говорил, что закопаю любого, с кем она будет гулять. Дурак. Пацанская честь святое, а слово и подавно, хотя, пацаны меня, как раз бы поняли, и я понял их, когда они дали дёру. А вот Танюха - другое дело…
Из-за угла дома вышел парень. В нём я узнал местного авторитета по прозвищу Двоечник. За его спиной стояли трое, одетых так же, как и он. В спортивки и майки, демонстрировавшие прокаченную бицуху.
Танюха, променяла меня на мажорика. Замухлона-вшивого, только при родительском капитале. И тусил он с такими же мажорами. Мы с пацанами пробили, где они собираются, пошли на разборку. Мажорики оказались вовсе не дураками – не стали махаться с гопотой, а звякнули Двоечнику, который был “заряжен” за ними присматривать. Позади Двоечника и его пацанов стоял этот, которому я хотел втащить и жался с Танюхой. По тому взгляду, каким она на меня смотрела, я понял, что боится она не меньше моего.
- Вот, этот, здесь пальца раскидывал, - крикнул мажорик, указывая на меня.
- Ты чего бессмертный что ли, я не пойму? – спросил Двоечник.
- Нет, - изображая спокойствие, ответил я.
- А чего на тапки не вдавил вместе со своими кентами?
- Бегать не привык.
Резко выбросив ногу, он зарядил мне в живот и мир погас, затем вспыхнул вновь, но был, как в калейдоскопе разбит на десятки картинок. Кажется, что прошла целая вечность прежде, чем я смог сделать вдох, который тупой болью разлился по животу.
- Ну, ничо, этот навык быстро осваивается, - присев на корточки, с ухмылкой сказал Двоечник. – Кароч, слушай меня внимательно. К пацику этому, ты на километр больше не подходишь и к девчонке его тоже. И чуханам своим скажи, чтобы знали. А то, что не зассал, красавчик. За это я тебя убивать не стану. Всё, братва - расход, - скомандовал он.
Я закрыл глаза и ничего больше не видел. Я лежал, перевернувшись на спину и слышал лишь шебуршание песка под подошвами, которое вскоре стихло. Мажорик тот, наверное, через неделю бросил Танюху. Она приходила ко мне с щенячьими глазками и просила прощения. Только вряд ли её раскаяние могло помочь моей разорванной селезёнке, да и веры к ней у меня изрядно поубавилось. С Танькой у нас получился не совсем равнозначный размен. Я ей своё сердце и селезёнку, а она всего лишь пару раз "взяла на клык”. Ну, и где здесь справедливость?