Есть мнение, что рабовладельческий строй — самый архаичный из тех, что совместимы с государством и классовым расслоением. Сначала возник он, затем по мере развития производительных сил, появился феодализм с крепостничеством, а потом капитализм с механизмом экономического принуждения. При этом всяческие эксцессы с наличием рабства или крепостничества в явно капиталистическом обществе рассматривались как пережитки прошлого. Помнится, на советском истфаке был очень популярен такой анекдот. По улицам Рима движется колонна мятежных рабов и несёт плакат: «Да здравствует феодализм, светлое будущее всего человечества!».
Мнение это сложилось в XIX веке, и оказалось довольно устойчивым. Но археология в ту пору находилась в зачаточном состояний и белых пятен было куда больше, чем теперь. Больше всего внятных сведений сохранилось от античной цивилизации, и субъективное восприятие событий греческими и римскими авторами накладывало сильный отпечаток на исторические концепции. По мере прояснения деталей картина начала усложнятся. Даже в советской историографии с её непоколебимостью к авторитетам стали разрабатывать альтернативные концепции. Осторожно ввели понятие древневосточного общества, которое, вроде бы и рабовладельческое, но роль рабов в экономике не так глобальна, как казалось вначале. И если согласно классической схеме некоторые народы, такие как славяне или германцы в своём развитии рабовладельческий строй попросту пропустили, сразу перейдя от первобытно-общинного к феодальному, то теперь можно было встретить несколько иную формулировку. Именно переход от первобытно-общинного строя к феодальному — самый обычный, магистральный путь развития, а рабовладельческий строй возникает лишь в немногих регионах с уникальными условиями. Пожалуй, можно даже сказать, что именно эти регионы если не пропустили, то как-то очень быстро проскочили феодальный строй. Переход же от рабовладения к феодализму в процессе крушения Римской империи был чистой воды регрессом, коллапсом цивилизации. Это новое мнение было основано на том, что рабовладение в значительном масштабе, а не когда речь идёт, о том, чтобы умыкнуть женщину у соседнего племени и использовать её в хозяйстве, имеет смысл лишь при достаточно развитой рыночной экономике.
В школьном учебнике было написано, что в Римской империи периода упадка рабов начали превращать в колонов, выделять им участки земли, с которых они кормились выполняя ряд повинностей. Так был сделан шаг от рабства к крепостничеству. Но это не совсем верно. В специальных работах по римской экономике, в частности в исследованиях Елены Штаерман, показано, что колонат — очень древний институт, который никогда не исчезал полностью на протяжении всей римской истории, но сохранялся в наименее экономически развитых районах. Крупные же рабовладельческие хозяйства, латифундии, возникали тогда, когда был рынок сбыта для производимых товаров. Когда империя начала рушиться и старые связи разрываться, колонат просто получил второе дыхание. Кстати, Штаерман оспаривает и другое распространённое мнение относительно рабства. О том, что якобы рабам нельзя поручать высококвалифицированную работу, они её испортят. Однако факты говорят о другом. В Риме квалифицированными мастерами часто были рабы, обученные в поместье, а в качестве чернорабочих предпочитали привлекать наёмных работников на один сезон.
В пору классического средневековья с его большой долей натурального хозяйства Европа обходилась в основном крепостничеством или даже более мягкими формами зависимости крестьян. Такая система не даёт больших прибылей, но зато гораздо более устойчива ко всякого рода потрясениям, которых случалось немало. Крестьяне выживают в своём хозяйстве, как умеют, а что с них взять - всегда найдётся. Даже если в какой-нибудь особо несчастливый год деревня полностью вымрет, она быстро восстановится как хозяйственная единица, а до тех пор по крайней мере не приносит убытков.
Новый интерес к работорговле Европа проявляет лишь на границе Возрождения и Нового времени, в пору бурного роста рыночных отношений. Формирующийся глобальный рынок жаждал, чтобы его насытили товарами и требовал рабочих рук. Поэтому работорговля принимает невиданные в древности масштабы. Страны Восточной Европы, не успевшие к разделу заморских колоний (прежде всего Россия и Речь Посполита) реагируют на мировую конъюнктуру ужесточением и расширением крепостного права. Это никакой не пережиток феодализма, а местный немного смягчённый вариант рабовладения под капиталистический рынок.
Рабовладельческий способ производства стремительно набирает обороты, а потом, достаточно внезапно спрос на него исчезает. Что же происходит?
Происходит следующее. Глобальная экономическая система входит в новую фазу своего развития. Рынок насыщается товарами и знакомится с таким явлением как кризис перепроизводства. Если на ранних этапах формирования рынка товары, а следовательно и рабочие руки, очень редко оказывались лишними, и первостепенной задачей было следить, чтобы работники не разбежались, то теперь всё иначе. Конкурентов много, даже небольшие колебания в себестоимости товара могут привести к большому успеху или полному провалу. То и дело возникает необходимость быстро свернуть переставшее быть рентабельным производство. Поэтому вольнонаёмные стали предпочтительнее рабов, которых надо худо-бедно кормить и в отсутствие работы. Лишь в узких производственных нишах ввиду крайне устойчивого спроса внеэкономическое принуждение оставалось выгодным. Самый известный случай — хлопковые плантации Юга США, но были и другие. Например, как фактическое положение вещей рабский труд до 40-х годов XIX века сохранялся в горной промышленности Уэльсах хотя и оформлялся как вольный найм.
Ещё одна особенность новой фазы — рынок для сбыта товаров становится одной из ведущих ценностей. Производители товаров готовы глотки друг другу рвать за новые рынки. В этих условиях ценный рынок сбыта, который не стоит отдавать на откуп местным царькам, разглядели, наконец, и в несчастной Африке. Хищнический вывоз населения с опустошением целых районов посчитали нецелесообразным. Я верю, что знаменитый исследователь Генри Стэнли мог быть искренним гуманистом, но в своих речах он благоразумно обращался к карману британцев: «На Конго живут сорок миллионов человек, и ткачи Манчестера только и ждут, чтобы одеть их. Плавильные печи Бирмингема рдеют раскалённым металлом, из которого можно сделать для них железную утварь и безделушки для украшения их тёмных тел, а посланники Христа жаждут обратить их, бедных тёмных язычников в Христову веру». Эту речь он произнёс уже на исходе XIX века, но такой подход вызревал в умах давно. В 1805 г. появился запрет на вывоз рабов из Африки для британских подданных, в 1815 г. - международный закон, запрещающий этот вид бизнеса. В 30-годы дело дошло до отмены рабства в британских колониях, в 60-е в США. В 70-е -80-е годы европейцы активно способствовали уничтожению или хотя бы ограничению рабства на территории Османской империи.