Так уж случилось, что безотказный Мальцев отказал. Не смог приехать на дачу в тот судьбоносный момент, когда там объявили перевыборное собрание.
А кризис председательской власти на грядках сложился серьезный. Почти как в смурном, памятном феврале 17-го. Старое правление слазило и роково менялось на новое. Возможную историческую параллель продолжал тот факт, что предыдущий председатель проворовался. А самый первый – уехал в эмиграцию.
Поэтому, не смотря на велеречивые, хоть нестройные отговаривания со стороны племянника, Серафима решила отправиться на собрание. Не учредительное же оно, в самом деле. И точно не дворянское.
Ох и ошибалась же милая старушенция, ох, и дала маху!.. Но прежде, чем поведать о гран фраппе старушки (не путать оное с кофе), хочется рассказать о самой Серафиме.
Биография ее проста и обычна. Серафима Николаевна Львова (это псевдоним) родилась 5 июня 1901 в Петергофе. Воспитание получила старорежимное, строгое. Нездешнее, можно сказать. Образование, в основном, гуманитарное.
Когда Серафима прибыла на площадь, где кроме прочего помещалась детская песочница, домик сторожа и туалет сторожа, там уже столпился приличная толпа.
Можно, вслед за поэтом, отметить, что воздух там был дик и глух, возле вторых ворот. Стол председателя золотился в полуденном солнце. И медленно пройдя меж... ну, не все трезвыми пришли )опять художественная правда)... Серафима без спутника (Мальцева), одна, тихо встала… В тенечке, в общем, встала, возле сторожки.
- Что будет-то щас, - подойдя, полуутвердительно сказала соседка по улице. Та самая, что любит программу «Давай помолимся» и народного телезаклинателя Тетерева-Скубеду.
- Комедия властей сейчас начнется, полагаю, - сообщила Серафима кратко и деловито, как ей казалось. Конечно, могла бы, и охотнее зачитать в ответ отрывок про «Брута и Телля», которые, положим, «проснулись». И меткие наблюдения Коржавина про «власть как страсть» добавить. Но, по неясным причинам, дачные окрестности реагировали на стихи недоумением. Кратость, впрочем, тоже не помогла Серафиме Николаевне — соседка отшатнулась.
Меж тем, собрание началось. И сразу в таком бодром, активном темпе продвинулось, что ой. Жене председателя по имени Гортензия на слова: «У меня по доверенностям всего 7 голосов», проорали из толпы: «А морда не треснет?» А председателю самому влепили эпитет «Пьяница!», не за что, не про что. После чего он действительно, как-то сник.
Но засим председательская чета кинула ответку. Отзеркалив тем, что на предложение внедрить одну дотошную даму в ревизионную комиссию, созданную для проверки деятельности правления, Гортензия почти вцепилась оппонентке в волоса. И напрочь запретила вести видеосъемку собрания группе недовольных жителей, ссылаясь на «какой-то там закон».
«Ах ты, кошка драная!», - отреагировала на этот выпад жена бывшего председателя (не того, что проворовался и не того, что уехал – промежуточного).
Вопль и трепет пронесся по толпе дачников – да, это было слишком. И только разволновавшись, собрание заметило какую-то фигуру, полувыглядывающую из-за сторожки. Там лежала Серафима. Старая дама пытались физически ретироваться с места собрания. Но не смогла - была как залпом, подкошена вербальным выпадом про кошку. И упала в обморок.
- Конечно, бабульку-то на солнце напекло, - прогудела круглая как целлулоидный пупс женщина, известная в дачном бомонде aka Танюшка. - И где этот ее?.. Ботаник хр..в?.. Танюшка-сороковушка недовольно вздернула нарисованные карандашиком брови. – Сто лет в обед, а туда же, по собраниям лазит.
- Да подымите ее уже кто-нибудь, - скомандовал пока не переизбранный председатель. – У нас еще три пункта на повестке, а потом еще… Разное.
Серафиму подняли, усадили на лавочку и потихоньку привели ее в чувство. Открыв взоры, сомкнутые совсем не негой, увы, еще не вполне придя в себя, она пролепетала: «Мерси, же ву мье (спасибо, мне лучше)»
- Живу мое, грит. Мерси. Забыла, где живет, - закачали головами и заохали сердобольные соседки. – Бедненькая. Деменция, наверное, уже. Пойдем, сведем ее до дому.
- А вдруг она эта, опять стихи читать, - усомнился сосед Максимыч, местный интеллектуал. Он склонился над Серафимой, оправил ворот у рубашки камуфляжной расцветки так, будто поправлял бабочку. И прокламировал: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу!»
Глядя на физиономию Максимыча, которая, хоть и была багрово-одутловатой из-за обилия пива и сидров, которые он любил употреблять по вечерам... Но все же, ее обладатель вряд ли преступил опасный возраст тридцати семи лет, Серафима начала смеяться.
Она классически задыхалась, всхлипывая и хохоча, и фыркала (или говорила «фетюк, фофан», но все подумали, что старушенция фыркает). И даже складывалась от смеха пополам, сидя на лавке … В общем, ожила старушка и оживилась. Как и всякий, услышь он такое на пороге своего стадвадцатичетырехлетия.