Варвара Петровна вышла замуж уже в возрасте, да еще перед самой войной. Ребеночка родить не успела, муж ушел воевать и пропал. Так и не получила от него ни одного письма, и извещения никакого не пришло. Годы лихолетья в деревне сумели пережить, а мужиков домой вернулось мало. В Полозово их было всего два - Петр на одной ноге, и Савелий однорукий. Инвалиды, неинвалиды, а работать пришлось как здоровым, в том числе и на женском фронте.
Мальчик родился у Варвары Петровны слабеньким, бледненьким. "Не жилец," - сказали в деревне. "И зачем я решилась? - Корила себя мама, вздыхая. - Опоздала я. Да захотелось утешения к старости. Но ничего, выхожу своего Ванюшу."
И Ваня рос вопреки злым языкам, впрочем как и вся ребячья братия, где через одного были родственниками по отцам. Только до этого конечно никому дела не было, население требовало скорейшего восполнения. В школе учились недолго и начинали работать в колхозе. Ваня любил животных и стал подпаском у деда Федора, пастуха. Дед, не имея никакой родни, слыл нелюдимым и молчаливым, но к Ване старался быть добрым,
Лет с двенадцати Ваня пас коров уже один, дед Федор стал тяжел на ноги, круглый год не снимал валенок и больше сидел у своего домишки на завалинке, грелся на солнце. Так и умер он тихо, как уснул и не проснулся больше. А Ване, хотя деда и жалко было, даже стало проще и легче одному. И вот, как-то уже в осень, на дальнем лужке Ване померещился дед Федор.
Стоял он на опушке леса у облетевшей осины, опершись на свою палку, и смотрел на Ваню внимательно. Если бы не взгляд деда, то мальчик мог и не заметить старика. А заметив, Ваня конечно испугался, ноги задрожали, но не подогнулись, а сами пошли к деду. Правда мальчик шел медленно и не сводил взгляда с Федора. Хотел окликнуть его, но не смог, язык словно враз прилип к пересохшему небу.
Чем ближе подходил Ваня к деду, тем видел его все лучше, даже стал различать улыбку на лице, чего раньше никогда не было. Федор вообще не улыбался, наверное просто не умел. Но дальше для Вани случилось непонятное. Мальчик моргнул и провел по глазам рукой, наверное мошка попала. А когда глаза открылись, то никого под осиной уже не было.
- Деда! - Дрожащим голосом тихо позвал Ваня.
Только никто конечно не отозвался. А когда испуганный мальчик все же дошел до опушки, то заметил рядом с осиной кривую корягу. Словно согбенный человек стоял, опираясь на палку. "Показалось," - прошептал мальчик. И в это время на поле промычала одна из коров, окончательно прогоняя наваждение. Ваня побыстрее побежал к стаду, правда холодок или взгляд на спине чувствовал, несколько раз оборачивался, но видел только корягу.
На следующий день Ваня пошел на деревенское кладбище и нашел свежий холмик с деревянным крестом, могилку деда Федора. Зачем он это сделал, и сам не знал, постоял рядом, вспомнил деда добрым словом и вернулся обратно.
- Ты куда ходил? - Спросила его мама.
- На кладбище, - честно ответил Ваня. - Деда Федора проведать.- Правда сын не сказал, что до этого видел умершего на опушке леса.
- Скучаешь по нему?
- Не знаю, - Ваня неопределенно пожал плечами. - Так, как-то...
- Говорят, не надо туда часто ходить, - пояснила мама. - Не натаптывай дорожку на кладбище.
- Почему? - не понял сын.
- Говорят, и все тут. - Мать не знала, как объяснить.- На кладбище на Радоницу ходят, раз в год. - У Варвары Петровны были свои понятия на этот счет.
- Ладно, не буду. - Согласился сын, и действительно больше не ходил на погост, а случай с видением на опушке сам собой забылся.
Прошло несколько лет, и Варвара Петровна умeрла, подкосила ее война и тяжелая работа. Ваня остался один и погоревал конечно. Но жизнь шла своим чередом, особо расстраиваться было некогда. Уход из жизни считался обычным делом, особенно в тяжелое время. И Ваня опять начал ходить на кладбище, помня конечно о словах матери, но ничего поделать с собой не мог. Тянуло парня в это тихое и спокойное место. Так он воспринимал погост.
- Паря, не топчи себе дорогу на кладбище, - предупреждали Ваню в деревне жители.
Тот молча кивал головой, вроде как соглашался, но продолжал ходить. И действительно натоптал вполне видимую тропинку к могилам деда Федора и мамы. У могилы мамы Ваня даже соорудил нечто вроде скамеечки и сидел подолгу.
- Дышится как здесь хорошо, - шептал парень. - Не тревожься за меня мама, все у меня хорошо, спи спокойно. - А потом начинал вспоминать разные мелочи из деревенской жизни, как он считал, интересные маме. - Зорька захромала, за ветеринаром послали. У Звездочки телок родился большенький, бодается. Сено в двух стожках подгнило, осенью плохо просушили. Родник у Крутой горы пересох. Евсей щуку такую поймал, что в лунку не пролезла. Долбили, леска порвалась, так и ушла щука. - Могила деда Федора была недалеко от материной. Поэтому Ваня в полной уверенности полагал, что и он слышит.
К такой странности Вани в деревне привыкли и больше не обращали внимания, а про натоптанную дорожку все же поминали, - видать Ваньша наш туда собрался. Но ему виднее, - и кивали неопределенно вверх. Вообще в бога не верили, помнили какие-то праздники, - рождество, пасху, давно ставшие народными. На пасху конечно красили яйца в луковой шелухе, зеленке, марганцовке. У кого, что было. А крещение связывали исключительно с морозами в конце января.
Как-то раз, рассказывая маме очередные новости, Ваня услышал позади себя чьи-то вздохи и обернулся.
- Здравствуй, Ваньша, - поздоровался Демид, деревенский конюх.
- И тебе не болеть, - отозвался Ваня. - Чего надо?
- А ты это, - Демид явно робел. - С моим отцом можешь поговорить? - Отец Демида умер с полгода назад. Может Савелий был и отцом Ивана. Кто теперь мог сказать.
- А сам что же?
- Да не умею я.
- Ладно, пойдем. - Ваня поднялся со своей скамеечки, не сказать, что с радостью, - показывай, где его могила.
- Вот тут она, туточки, - Демид, здоровенный детина, сильно хромающий на правую ногу, торопясь заковылял между заросших холмиков, явно чувствуя неловкость, - ты уж прости меня, Толмач.
- Толмач? - Удивленно спросил Ваня.
- А как еще. Ты же с мертвыми говоришь, Толмач и есть. Простому человеку такое не под силу... Вот и могилка папашина, будь он не ладен.
- Ты что ж так о нем? Нельзя о мертвых плохо, - попробовал усовестить Демида Иван.
- Кака тут совесть! - Демид еще больше помрачнел. - Деньги спрятал, так и умер... Спроси ты у него, Ваньша, вдруг скажет, куда схоронил!
- Ты чего, Демид?! - Удивился Иван, - Я же только маме рассказываю, как живу, и все. И не знаю, слышит ли она!
- Слышит, как не слышит. Не сомневайся. Вот и моего батю спроси. Ты только спроси, ладно...
- Попробую конечно, только не мешай...
- Что ты, что ты! - Зашептал Демид, - Я отойду и вот тут в сторонке посижу.
Иван постоял у заросшего за лето холмика, не знал, как спросить. Никогда не спрашивал у мамы ни о чем, да и у пастуха Федора. В раздумьях поправил покосившийся крест. И тут птичка села рядом на рябину, поклевать уже подмороженных красных ягод. Клевала и клевала, а потом капнула прямо на могилу отца Демида. А Ваню как по голове чем-то стукнуло.
- Что ж ты Савелий так с родными своими, а? - Иван даже не спрашивал, а укорял, вдруг узнал, где тот спрятал деньги.
Савелий конечно не ответил, да и не мог, а птичка вспорхнула и улетела.
- Демид, - негромко позвал Иван.
- Тут я, - отозвался конюх и прихромал к могилке отца.
- Крест-то упадет скоро, смотри, - Иван покачал шаткую конструкцию за перекладину.
- Поправлю, поправлю, - Демид тут же воткнул крестик поглубже в еще мягкий холмик.- Пока вот так.
- И холмик провалился. Отец что, не любил тебя?
- Как сказать, - замялся конюх, - да, ты сам знаешь, каким он был.
- Знаю, тут вот какое дело...
- Говори, говори, - Демид в нетерпении топтался на месте, понял, что Толмач еще чего-то ждет, на всякий случай добавил, - и могилку поправлю, ты не думай... Сказал что... папаша мой?
- В нужнике деньги твои... - Иван ответил неуверенно, не знал доподлинно, так ли это.
- В нужнике? - Сначала удивился Демид, а потом хлопнул себя по лбу, - Ах дурак, я дурак! Конечно там! - Тут же побежал в деревню, отчаянно хромая, и крикнул не оглядываясь, - Спасибо, Ваньша!
С того дня жизнь Ивана изменилась. За ним закрепилось прозвище Толмач. И к нему пошли другие жители Полозово со своими непростыми просьбами. Демид действительно нашел в нужнике деньги, припрятанные отцом, даже хотел поделиться с Толмачом. Только Иван отказался, знал, откуда-то знал - нельзя так делать и людям надо помогать бескорыстно.
Получалось, что существование ныне живущих каким-то образом зависело от уже умерших.
- Плохо, плохо мы с ним жили... Виновата я перед ним! - Донимала Ивана бабка Евдокия. - Ты уж попроси у него прощения за меня, Ваньша! Без Толмача никак мне не справится.
И Ваня соглашался, шел на кладбище и рассказывал мужу Евдокии, как она горюет без него, винит себя и просит прощения. Одного не понимал Толмач, почему люди сами не могли разговаривать со своими умершими родственниками. Попросить прощения всегда можно, и для этого совсем не обязательно идти на кладбище. Достаточно фотографии ушедшего дома.
Как бы ни было, но Ивану все равно перепадало от страждущих его помощи. Жители деревни не спрашивали, знали, Толмач не возьмет, и просто подкладывали ему под дверь кто что мог. А что могли, как могли отблагодарить жители деревни, - поделиться картошкой, молоком, яйцами, тем чего и самим порой не хватало.
Так прошло несколько лет. К Ивану уже шли не только с просьбами об умерших родственниках, но и обращались при недугах. Толмач и в этом не мог отказать, хотя лечить не умел. Он жалел людей, брал за руку, смотрел в глаза, говорил и говорил, желая им здоровья. Оказывается и простые добрые слова помогали отчаявшемуся человеку. Заговор, так называлось это лечение. И для заговора совсем не надо было знать что-то мудреное.
Домик матери, в котором жил Иван, пришел в негодность. Следует отметить, что Толмач плохо вел домашнее хозяйство, и делать по дому мало что умел. Одно время к нему приладилась Настя, пыталась помогать, но через год или полтора ушла. Когда у молодой женщины спрашивали что, да как, та отмахивалась и ничего не говорила. А у домика матери Толмача скоро провалилась крыша. Ладно его самого тогда не было, да и лето только пришло. Можно было до зимы что-то сделать, найти другое жилье. В Полозово пустые дома имелись.
Только Иван собрал свои скромные пожитки и переселился в часовенку, стоящую у самого кладбища. Демид собрал деревенских мужиков, посудачили они, пришли к Ивану и без всякого разрешения и согласия Толмача отремонтировали часовню. Утеплили потолок, сложили печь и принесли кое-какую мебель. Иван не возражал, сидел в сторонке и молча смотрел, как для него обустраивают новое жилище.
Как бы ни говорили, кладбище тянуло Ваню еще с детства. Люди утомляли его, а тишина и покой на погосте притягивали. Иван теперь приходил ночью на могилку к матери и мог просидеть до утра, вдыхая чистый и освежающий воздух: "Здесь нет никого, и боятся нечего, и некого."
Продолжение ЗДЕСЬ