Пишет литератор и журналист Сергей Николаéвич
Вчера весь вечер прощался с Джейн. Эти наши фотографии с ней, возникшие будто сами собой из сундука памяти моего дорогого друга и лучшего летописца эпохи Юры Феклистова…
Ее голос, который всегда у меня в айфоне.
И наконец фильм «Джейн глазами Шарлотты», который я посмотрел только этой ночью. Знал, что она там старая, больная. И не спешил искать его в сети.
Джейн и раньше была не слишком-то озабочена своими морщинами и сединами: что есть то есть. Ничего не скроешь, не закрасишь, не замажешь. А после смерти Кейт ей стало вообще все-равно.
….Вначале была оглушённость. Горем, ужасом, толпой в церкви Святого Роха, собравшейся проститься с Кейт. Помню Катрин Денев в темных очках. Она была рядом. И что-то ей говорила. Как всегда инструктировала. Она ведь в похоронных делах большой спец. Но по лицу Джейн было понятно, что она ничего не понимает из того, что говорила ей Катрин.
Она только вежливо кивала. А вокруг нее на почтительном расстоянии стояли люди, боявшиеся к ней подойти и даже на нее посмотреть. Не боялись только папарацци. Но и они делали своё чёрное дело молча. Почти бесшумно. Как и полагается во время похорон.
Кейт, Кейт, Кейт… Ее старшая, непутевая, талантливая и несчастная дочь от первого юного скоротечного брака с композитором Джоном Барри. Судя по дневникам Джейн, со старшей всегда все было сложно.
И переходный возраст, и тайные обиды на мать, и конфликты с отчимом, и невозможность найти себе место рядом со знаменитыми родственниками, а как следствие — затяжные депрессии и наркотики. Потом Кейт станет прекрасным фотографом. Снимала для глянца звёздных подруг и знакомых матери. Умела быть проницательной, ироничной, находчивой. Ее любили. И когда она покончила с собой, выбросившись из окна, французские газеты поддержали официальную версию о несчастном случае.
Все эти годы Джейн жила с этой болью, задыхалась и кричала навзрыд от боли, она такая всегда улыбчивая, вежливая, воспитанная англичанка. В фильме она выдает это признание даже с каким-то недоумением: неужели она смогла все это выдержать? Но вот зачем-то выжила. И даже ещё выходит на сцену и поет с оркестром. И снимается в фильме своей другой дочери Шарлотты.
Я все время ловил этот ее растерянно-удивлённый взгляд. Очень добрый, любящий и нежный, но как бы с другого берега. Ее снимали то на фоне ее любимой Бретани, то в квартире Сержа Генсбура на рю Верней, то за кулисами концертного зала в Токио — всюду, где требовалось быть по сценарию. Но она была как будто не здесь, уже не с нами и даже не с Шарлоттой. При этом все равно при ней оставался и ее саркастический британский юмор (леденящая душу история про бабушку, которая померла раньше, чем это полагалось для выплаты минимальных налогов на наследство, и за это ее труп продержали год в холодильнике), и западная практичность (вполне бодрые разговоры про своё завещание), и даже неубиваемая joie de vivre - чисто французская радость жизни (достаточно поглядеть, как Джейн выбирала устрицы на местном рыбном рынке). Жизнь брала своё. И побеждала. А потом отступала, как море на пляже в Ля Боле, оставляя на песке множество ракушек и водорослей.
В случае Джейн - это бесчисленные фото, детские рисунки, любительские кадры семейных киноплёнок, кассеты для портативного магнитофона, какие-то поломанные игрушки, флаконы с выдохшимися духами… Она физически ничего не могла выбросить. Даже старые тапочки. Наверное, это болезнь - невозможность расстаться со старыми вещами. О чем она говорит Шарлотте как о каком-то своем тайном диагнозе. Ещё одном! Немного, наверное, постыдном, как и любая другая болезнь, которая причиняет другим неудобство.
Но ведь это ненадолго, извиняется Джейн с грустной улыбкой, вполне готовая к тому, что все эти ее нищие сокровища после ее смерти окажутся на помойке. В конце концов, мы все там окажемся, как шутил мой покойный товарищ и соратник Игорь Свинаренко.
Дочери жестоки к своим матерям. Зачем-то им нужно докопаться до самой последней правды.
Сыграть с ними свою «Осеннюю сонату» в четыре руки. Шарлотта Генсбур - не исключение. Может быть, этот фильм был своего рода местью за отца, которого когда-то безжалостно бросила мать? А может, этой сакральной жертвы потребовал от неё сам жанр документального фильма, где все должно быть по-честному? Без игры.
Камера алчно впивается в лицо Джейн, когда она спустя тридцать лет впервые переступает порог дома Сержа Генсбура. Ловит любую перемену в выражении лица, в этой блуждающей улыбке экскурсантки, которую она надевает, чтобы не выдавать своих подлинных чувств. Но на рю Верней она ещё справилась с собой.
А вот когда Шарлотта стала показывать ей на бетонной стене любительские пленки с маленькой Кейт и Сержем, тут она сломалась.
Нет не заплакала, не закричала. Просто как-то вся разом обмякла, постарела, погасла. Кротко попросила прекратить съёмку, не в силах терпеть больше эту муку. Встала и вышла из кадра. И только вчера появился финальный титр: «The End».
Понравилось? Подпишись на наш канал и читай:
(с) Сергей Николаевич