Говоря о Шамсабаде, никак нельзя не останавливаться на истории его школы, без малого существующей вот уже ста лет. Сначала школа располагалась в нашем доме – этот период охватывает довоенные, военные и послевоенные годы, - позже колхоз построил деревянное здание – среднюю школу, благодаря которой наши односельчане перестали ходить в соседнюю деревню Хосров, в котором находилась школа, где преподавали девятый и десятый классы. Из окрестных деревень все стекались туда учиться в старших классах. Эта школа просуществовала до 1970 года – к юбилею вождя колхоз построил совершенно новую, современную каменную школу из двух зданий, с прилегающими постройками, в числе которых были учебные мастерские, музыкальные и иные кружки, а также чайхана-кафетерий, где можно было за копейки неплохо подкрепиться между уроками. Разумеется, РОНО, не говоря уж о партии, тоже были активными участниками строительства и запуска новой школы, ибо приуроченная дата указанных товарищей обязывала ко многому, малейшее промедление в сроках строительства могло закончиться потерей партбилета, и не только. Что бы там ни было, уже класс Ислама, ранее нами упомянутого, был первым первоклассом в новой школе, куда перебрались со старой школы аккурат к 22 апреля. Между двумя школами расстояние не превышало двухсот метров, так что переезд особых проблем не вызывал.
Не школа, а военное формирование
Шамсабадская сельская средняя школа была оборудована в материальном и учебном плане так, что даже через сорок лет многие современные школы ей позавидовали бы, такова была современная школа того времени. В химическом кабинете практически было все, что даже я, однажды выучив формулу, получил порох. Когда он по моей неосторожности вспыхнул, пришлось приложить немало усилий, чтобы предотвратить пожар. Но это совсем другая история. Кабинет анатомии был переполнен колбами со спиртом, внутри которых кого только ни было – кунсткамера настоящая. «Вооружена» была школа так, что могла вести бой с небольшим подразделением противника – два автомата ППШ, один РПД, десять АКМ, пять винтовок Мосина, три карабина, пять ППГ Ф-1, пять ППГ РГД-5 и несколько штык-ножей. Разумеется, все они были учебным оружием. Тем не менее, вооружение производило неизгладимое впечатление на мальчишек. Да и не только на нас. Часто можно было понаблюдать, как взрослые играют с оружием – на это нужно было получить особого разрешения директора Ибрагимова. С именем т. Ибрагимова связано все, что имеет п о з и т и в н о е отношение к школе – начиная с ее первого кирпича, и кончая до его пребывания на этой бренной земле. Почти сорок лет. По совместительству т. Ибрагимов был еще и моим отцом. И ружпарк находился в его кабинете – огромный железный сейф с лязгающими дверцами, которого обслуживал единолично товарищ Маилов, учитель НВП, в звании старшего лейтенанта. Забегая вперед, скажу, что, пусть это даже будет нескромно, но я был любимым учеником товарища Маилова. Военное дело меня очень привлекало, мне даже предрекали блестящее милитаристское будущее. Иногда я обращался к учителю Абилю, его звали именно так, как поручику, или обер-лейтенанту. От такого обращения он получал удовольствие, и требовал, чтобы остальные тоже немедленно изучали сравнительную таблицу воинских званий Советской Армии и вермахта , или, хотя бы царской армии. Никто, конечно, в то время такой таблицы не мог видеть, ибо я лично ее создавал путем длительных наблюдений за формой военных из кинофильмов и поисков в библиотеках. А когда товарищ Маилов стал капитаном, я обратился к нему как «господин штабс-капитан», что вызвало у него такой поток положительных эмоций, что он тут же меня зачислил в любимчики.
Стадион
Территория школы составляла около пяти гектаров. Футбольный стадион был любимым местом наших односельчан до сорока лет. Футбольные матчи района, заметьте – района, проходили на нашем стадионе. Ранее я уже описывал, в каком состоянии находился районный стадион, и кто за него был ответственен. Это тоже было иронией судьбы – у одного брата так, а другого – совершенно наоборот. Старший брат Вахид расхищал народные средства, и считал это нечто само собой разумеющимся, а младший – Захид, поступал так, как должен поступить истинный коммунист, и вообще, как человек, имеющий Совесть. Все в интересах народа, все для народа. И это не пустые слова. Я пишу эти строки, будучи уверенным в том, что ни один человек не поставит мне упрек в том, что я соврал или преувеличивал роль своего отца в истории нашей школы. А история нашей школы – это история людей, их воспитание и образование, их избранный жизненный путь, в конце концов, их совесть. Во все этой истории немаловажную роль сыграл мой отец Ибрагимов Захид, именем которого дорожит все, кто когда-либо в своем жизненном пути сталкивался с ним.
История нашей школы – это и история моего отца. Его образ может, должен и будет проходить через всего повествования о школе. Я это к тому, чтобы не подумали, мол, отца выводит на первый план и прочее. Во-первых, он и так на первом плане, во-вторых, память об отце важнее, чем вся человеческая история вместе взятых. Это касается всех. Каждый должен помнить об отце. Не идеализировать мертвецов, да-да, мертвецов, а быть достойными памяти отцов, которые, как правило, дорожили нашими именами большими, чем собственными.
Так вот, ясно, что стадион предназначался не только для «олимпийских» игр. Здесь проводились все мало-мальски крупные мероприятия как школьного, так и сельского, а иногда и районного масштаба. Периметр школы, а также стадиона, «огибал» в два ряда ровно посаженные деревья – аврешум, отличный строительный материал. Еще тогда отец планировал лет через двадцать, «когда эти деревья станут большими», использовать их в строительстве еще одного здания школы – еще большего, еще более современного. Волейбольный стадион находился на стыке футбольного и с забором местного жителя Ягуба, более известного в народе как Дали Ягуб, якобы названного в честь воинов знаменитого народного героя-эпоса Кероглы. Некоторые эту позицию не разделяли, утверждая, что, почему тогда не сам Кероглы, а дали, о чем мы убедимся несколько позже.
Сад
Особо стоит останавливаться на саде школы. Он был разбит по специальному проекту. Сад охватывал почти одну треть территории школы. По нему проходили асфальтированные дорожки, стояли беседки, скамейки. В саду росли тутовые деревья, ткемали, персики, абрикосы, вишня, черешня - одним словом, все. Проще было перечислять, что не росло. А весной, когда расцветал сад, каждый мечтал умереть в этом саду, именно так люди себя представляли рай на земле и под нее. Один яркий пример свидетельствует в пользу сада. Когда в село приехала высокая комиссия из Министерства по анонимному письму, якобы все так плохо в школе, а его директор вор и жулик, председатель комиссии, оказавшись в саду так и изрек : «Мы попали в рай еще при жизни. Такой «вишневый сад» свидетельствует о многом ...Этот «онанист» оправдал свое имя …» Может не так говорил, но суть сводилась к этому – никто не стал никого и ничего проверять, поскольку до этого были не одни проверки, и ничего не подтверждалось. Поговорим о нем отдельно и чуть позже. Даже о том, как «вишневый сад» был вырублен варварски и беспощадно. Тем же негодяем.
Товарищ Титов
Мы были еще октябрятами, но наша пионерская организация уже носила имя … Германа Титова, второго человека после Юрия Гагарина. Сейчас мы удивляемся, порой даже искренно, явлениям тех времен, но как так оказалось, что сам товарищ Титов символизировал нашу пионерию, я решительно никакого внимания не обращал. Подумаешь. А вот Терешкова в прошлом году проездом у нас останавливалась. Ничего особенного. Когда я стал пионером, пионервожатая мадам Рая сделала меня ответственным по сбору посылок для т. Титова. Были такие традиции – т. Титов присылал нам письма, открытки, аэрокосмические снимки и прочие символы освоения космоса, а мы отправляли ему фрукты. А учитель русского языка помогал сочинять ему сопроводительные письма. Все были довольны, все были счастливы. Каждый год, самого отличившегося ученика отправляли в Артек. Я так и не попал в это число. Отец не позволял. Так и говорил : «Любое повышенное внимание к вашим персонам автоматически принижает мой учительский, директорский, коммунистический авторитет. Вот, например, ты – он тыкал мне в грудь, - ясно, что ты самый лучший в школе. А попробуй я пойду на поводу учительской комиссии о том, чтобы в следующий год тебя отправить в Артек. Знаешь, что начнется ?» К тому времени мы об очень многом хорошо были осведомлены, потому и соглашались с нашим отцом. Он был Сталиным местного масштаба.
Он так и заявлял : «У честного начальника в коллективе не может заводиться крысы и черви. Если и попадется, тем хуже для этого подлеца». Он окружил себя верными, честными и порядочными людьми, которые, впрочем, сами шли к нему. Но все-таки, крыса, которая долгое время прикидывалась овечкой, нанесла исподтишка моему отцу несколько ощутимых, промежуточных ударов, от которых отец, хоть и устоял, но был крайне разочарован в человеческой низости. Тем более, когда речь идет об учителе.
Муэллим
«Муэллим» по-азербайджански означает «учитель». В свое время это слово насколько было небезосновательно идеализировано, что стало употребляться не только по прямому назначению, и оно стало нарицательным. Стали называть уважаемых людей «муэллим», то есть, если ты высоконравственный человек, совестливый, честный и порядочный, и отец твой такой же, да упокой Аллах его душу, значит, ты заслуживаешь быть названным учителем. Учитель – это не только профессия, это призвание, это состояние души. Это потом, когда пороки стали нравами, когда все стало наоборот, муэллимами стали называть взяточников, казнокрадов и прочих подонков. А словом «уважение» стали подменять такое уголовно-правовое понятие как «взятка».
Кстати, Захид означает «аскет», и отец, вполне оправдывал свое имя. Он был самодостаточным человеком и никогда ни к чему не претендовал. Ему всегда все хватало. Даже когда ничего не было. Он часто размышлял и улыбался. Это я сейчас понимаю.
Его учительский состав во многом ему подражал. Он был ходячим примером. Его взгляд был одновременно спасательным и испепеляющим. Работать под его началом было для многих высшей честью. Шлейф уважения за ним тянулся еще со времен войны, когда он, будучи сам учеником, начал учительствовать. Такое «бремя» несли и его отец, отец его отца и т.д. Нарушать традиции отцов никак и никогда не выходило в наши планы. По традициям, если ты совершишь нечто неблаговидное, обвинят в этом твоего отца, который, может быть умер еще лет пятьдесят назад. Кто на себя возьмет такую ответственность ?
У него были настоящие друзья. В том числе и женщины. Мать никак его не ревновала. Как можно ревновать святого ? Он уже тогда своим жизненным примером давал повода подумать так. Таких и после смерти канонизируют. Но отец смеялся над невежеством в любом его проявлении и утверждал, что бога нет. А коммунист – это атеист по убеждениям. Верующий коммунист – это нонсенс. Он всегда ведет двойную бухгалтерию. Правда, потом он отступил немного под воздействием обстоятельств от своих убеждений, ибо считал, что если убеждения вдруг оказываются неверными, лучше от них отказаться, чем тупо придерживаться догматов. Но одной истине он никогда не изменял – никогда белое для него не было черным.
Друзья
Первым и железным его другом был Шакир-муэллим. Мы вскользь о нем говорили раньше. Отец Шахина. Товарища Мамедова. Они дружили, чуть ли ни с детства, хотя отец был почти что на десять лет старше. Шакир-муэллим был учителем русского языка в начальных классах. Он насколько относился с уважением к моему отцу, что иногда он его считал своим разноутробным братом. Мы все его боялись как огня. А бояться учителя – это необъяснимый феномен для меня до сих пор. Я до сих пор оглядываюсь, когда закуриваю – боюсь, что вдруг Шакир-муэллим меня заметит. Это будет моей последней сигаретой. В этой жизни. Как его не бояться ? Наши отцы в беспощадности к собственным детям, да и ни только, как будто соцсоревнования устраивали. Сломанные ребра, руки, раны на головах, не говоря о каких-то там ссадинах и гематомах – это было проявлением отцовской любви к своим сыновьям, что никак обществом не возбранялось. Считалось, что только из-под огненной палки выходят почтительные дети. Теория спорная. Если я об этом вспомню еще раз, то обязательно расскажу, что такое отцовская любовь.
Шакир-муэллим хорошо играл на таре. Есть такой струнный инструмент. От него и наверное произошла ги-тара. Личность была музыкальная. Тонко чувствовал красоту и мерзости бытия. Потому и сошелся с отцом, что вместе и наверняка вдоволь смеяться над преходящими ценностями, не отрываясь от смысла вечности. Внешне это проявлялось в играх в нарды – они могли целыми сутками бросать зары, философствовать и приближаться к истине. У Шакир-муэллима была «тройка» - Жигули», он всегда возил отца, куда бы тот не захотел. И это делал с удовольствием. Никто никогда не мог упрекнуть Шакир-муэллима в том, что он проехал мимо и не остановился. Он подвозил всех и куда надо и никогда денег не брал. Предложивший ему деньги рисковал быть катапультированным. Теперь сын Шахиня чтит память отца так, как будто испытывает чувство вины. Это и верно. В лихие годы Шакир-муэллим погиб в ДТП. А Шахиня не смог присутствовать на похоронах. У него были причины более, чем уважительные. Но, тем не менее. Я тоже не хоронил отца. Причин у меня не было никаких. Но об этом в следующей главе. Брат рассказывал, как наш отец плакал навзрыд на похоронах друга, что иной профессиональный плакальщик позавидовал бы. Люди, повинуясь какому-то скрытому инстинкту, подхватили эмоции отца и стали «бить в грудь и рвать одежды». Никто не ожидал подобного «отступления» от моего отца, что было воспринято и оценено по критериям высшей нравственной оценки.
В этом списке вторым я обозначил бы Муса-муэллима. Он был завучем и учителем химии. Его созидательная жестокость поражала воображения многих. Его за глаза называли гестаповцем, а после выхода «Семнадцати мгновений …», вообще Мюллером, хотя последний в этом фильме никак свое зверство не проявлял. Муса-муэллим одновременно мог избивать пять нарушителей школьной дисциплины. Он мог, конечно, и больше, но таких случаев я не помню. Он мог всю школу построить и подвергнуть линчеванию, никто не посмел бы сопротивляться. Авторитет учителя был выше авторитета бога, и это было неписаной аксиомой. Впрочем, бог никогда в нашей школе авторитетом не пользовался по известным причинам. Не знаю, как отец допускал подобных проявлений, ясно одно, он поощрял подобную методику, а может, сам и был ее автором. Дисциплина в школе поддерживалась любыми способами. А вызов родителя в школу означал одно – этого ученика дома ждет адские мучения. Потому и нарушители молча переносили бесчисленные удары Муса-муэллима, который за короткий период времени стал неплохим боксером и стал выступать на соревнованиях. Было характерно, что его болельщиками были его «живые куклы», на которых он отрабатывал свои удары. После того, как Муса-муэллим сдал на КМС, отец, видимо, запретил ему бить учеников, чтобы не быть обвиненным в уголовном преступлении. Пусть даже боксер-любитель, но, все равно он не на равных с учениками. Многие были разочарованы без его железной руки, но успевали выпускаться. Вообще, школьные выпуски многих спасли от Муса-муэллима, которые, наверняка о нем сейчас вспоминают, - и я в этом глубоко уверен, - только добрым словом.
Муса-муэллим часто обедал у нас. Он был очень интеллигентным и образованным человеком. Он обожал свой предмет и умел втолковывать его в головы даже самым бестолковым. В этом он считал свою главную задачу. Ответственность за поддержание дисциплины любой ценой, идеально сочеталась в нем с творческим отношением ко всему, что он имел отношение. Он читал «Фауста» наизусть, останавливался, делал глоточек водички из стаканчика, спускался со сцены, брал за шиворот какого-нибудь провинившегося в нарушении тишины, выводил в коридор, а оттуда выбрасывал в неизвестном направлении. Возвращался, очень культурно извинялся, и продолжал с «места разъединения». Скорее, он напоминал Гиммлера, чем Мюллера. Он к нам каждый день приезжал из Хосрова, и, видимо, в один прекрасный день, это ему надоело, и он трудоустроился в свою сельскую школу, тем самым избавив нас, подрастающих «кукол», от его хорошо поставленных ударов …
Учитель физкультуры Музаффар-муэллим в то же время преподавал нам анатомию. Крепкого телосложения, с очень приятным лицом и хорошим чувством юмора, он был нашим любимцем. Он тоже иногда наносил точечные удары, но вовремя и поделом, да так, чтобы никто не обижался. Он одевался идеально и с иголочки, что многие ему завидовали. Я тоже. Получилось так, что каждый раз, когда я глажу брюки, вспоминаю Музаффар-муэллима. Он сделал много для развития спорта в школе и даже в селе. С отцом он, конечно, не дружил, слишком явные возрастные были особенности, плюс вопрос о подчиненности, которые мешали им быть на короткой ноге. Но то, что Музаффар-муэллим был проводником идей отца и гордился этим, это уже установленный факт. Даже сейчас, когда уже все в прошлом, когда я встречаю Музаффар-муэллима, он тот час же вспоминает моего отца, и говорит о нем так, как будто он находится в соседней комнате. И пытается уловить во мне нечто отцовское, а уловив, тут же становится другим, более сдержанным. Он, таким образом, до сих пор отдает дань уважения моему отцу … Тогда была одна неприятная история, связанная с моим дядей – Вахидом, который был предспорткомитета. Не знаю, как и сколько, дядя отправился под конвоем в ИТК усиленного режима, а Музаффар-муэллим на два года спецкомендатуру. В народе это называлось «химией». Условное осуждение с обязательным привлечением к труду в местах, определяемых органами. Этим местом оказался Сальян. А после возвращения «с двумя годами за спиной», отец снова взял его в школу. Для Музаффар-муэллима такой шаг был проявлением высшего доверия к нему, которого он старался оправдывать всю жизнь.
Музаффар-муэллим старший брат Маарифа, о котором мы упоминали ранее.
Что касается Акиф-муэллима, этот товарищ для меня всегда был темной лошадкой. Хотя был близким товарищем и другом отца. Видимо я его боялся, потому до сих пор, сужу о нем субъективно. Акиф-муэллим был видной персоной, если не ошибаюсь, он преподавал математику и алгебру, но мне не выпала честь быть его учеником. Во многом и благодаря нему поддерживалась дисциплина в школе. Его подвела страстная любвеобильность к вновь прибывшей учительнице Эльмире, которая резко выделялась на фоне других своей эксцентричности и экстравагантности. Помните моду начала семидесятых ? Ну, как можно ее забыть … Короткие юбки, декольтированные груди, перекатывающиеся попки … Эти феномены в лице, груди и попки Эльмиры вывели Акиф-муэллима из сексуального равновесия! Да тут святой бы не устоял ! Короче, там был целый роман, достойный пера какого-нибудь знаменитого городского бездельника, а не моего, закончившийся явным провалом для влюбленных сердец. Эльмиру отец депортировал туда, откуда она свалилась на нашу голову, а Акиф-муэллим вернулся в свой родной очаг – к Сахиле-муэллим, которая простила ему его мартовско-котовские эквилибристики, и дала последний шанс. Акиф-муэллим не подвел, и через какое-то время оказался в райкоме партии. Сначала инструктором, потом третьим секретарем. Распад Советского Союза Акиф-муэллим встретил уже вторым секретарем райкома. За это время сделал много для нашего села. Например, асфальтированная наша сельская дорога целиком и полностью на совести Акиф-муэллима. К этому времени уже партия была насколько коррумпирована, что начался ее распад. Вольно и невольно Акиф-муэллим и ему подобные приложили для этого много усилий. Помню, после выхода «Спрута», слово «мафия» стала проникать и в наш лексикон. Тогда Акиф-муэллим, собравший нас в сельском клубе, так и заявил : «Мафия хочет развалить Советский Союз …» Причем ударение он сделал на букву «и». И так повторил несколько раз, чтобы до нас, баранов, дошел смысл сказанного. Только через несколько лет он признался, что оказывается мафией были они сами, того даже не подозревая …
В последний раз, когда я видел Акиф-муэллима, он мне напомнил Хрущева – брошенного и покинутого. Запомнился и белый цилиндр - любимый головной убор южных коммунистических рабовладельцев и плантаторов…
Не так-то просто забыть идолов и их символы.
Не друзья
Брат Акиф-муэллима, Ягуб-муэллим, стал таким считаться условно после его распределения в соседнюю деревню – Тофиги. Он был учителем литературы и азербайджанского языка. Когда жизнь расставляла акценты, стало ясно, что Ягуб-муэллим больше тяготеет к административной работе школьной деятельности, чем простому учительствованию. Он сам себе установил, что он никакой не учитель, а может быть, вообще, прирожденный директор. С этого времени у него начались амбиции реализовываться во имя оккупации заветного кресла. На каком-то мероприятии, местные, как принято говорить сейчас, красиво подставили Ягуб-муэллима, что тот с треском оказался вообще за школьными реформами, в то время повсеместно проводимыми. Выручил брат – Акиф-муэллим, вторсек, - на то и брат, - что Ягуб-муэллим оказался в нашей школе. Его нереализованные больные амбиции вновь с яркой вспышкой вспыхнулись, когда он в первый раз зашел к директору школы Анвер-муэллиму, чтобы представиться. С этой секунды кресло Анвер-муэллима начало скрипеть и шататься. А в скором времени Анвер-муэллим был равноудален от «центра управления», рычаги которого уже были сконцентрированы в руках Ягуб-муэллима. Первым делом новоиспеченный директор приказал снести несущую стену между кабинетом физики и учительской, и за счет уменьшения размеров учительской, построить кабинет … секретаря директора школы. И чтобы ни один, слышите, ни один не посмел к нему заходить без одобрения, и ведома секретаря. События развивались так, что скоро вообще народ перестал заходить к нему в кабинет, превращенный к тому времени в обитель какого-нибудь местного импотентного султана. Управлять людьми оказалось слишком трудным и недоступным для ума Ягуб-муэллима искусством, да плюс объективные обстоятельства, когда все приходило в упадок. В том числе и учреждения, несущие людям свет и добро. Последнюю нравственную категорию интерпретировав по-своему, Ягуб-муэллим перестал быть таковым и переквалифицировался в грабителя народного добра. По словам Джулу, его верного помощника и калдыря , по-совместительству и завхоза школы, они даже снимали стекла с рам, чтобы продавать налево. Не говоря уж о центральных поставках для нужд школы инвентаря и прочего. Однажды Джулу признался в том, что он по поручению директора поехал за новыми партами и столами. Там же, по поручению того же директора, он все продал на месте, ничего не вынимая из склада. А бабки поделили. Позже Джулу кончил трагически – погиб в ДТП. После Ягуба, уже не муэллима, наша школа представляла собой древние античные развалины…
В новейшей истории Шамсабада, во имя возвращения статус-кво, Ягуб-муэллим написал книжонку, о которой как-то мы обмолвились. Он решил увековечить память сотника Мухтара, врага армянского народа во времена геноцида, и добился издания книжки. Ну, какая эта книга, если даже неизвестно, кто ее издавал. Конечно, я не отрицаю труд, который автор вложил на создание своего детища. Но никто этот труд не признал, то ли по невежеству, то ли от зависти, то ли потому, что никто не поверил написанному. Но Ягуб-муэллим не отступил перед неизбежным поражением, отдаем ему должное, он добился, что Шамсабадской сельской школе присвоили имя Мухтара-эфенди, и отлили его бюст в подозрительном металле прямо во дворе школы.
В детстве я увлекался пародировать взрослых. Часто меня к этому принуждали старшие ребята. Какие-то способности к этому у меня, несомненно, были. Однажды увидев, что идет Ягуб-муэллим, мерзавец Нузрет, ровно старше меня на пять лет, вынудил меня под страхом быть убитым, изображать походку Ягуб-муэллима, и как он курит. Ягуб-муэллим ходил странно и затягивался еще страннее. Быстро прикурив, я сделал петлю и оказался за учителем метров за пять, и стал ходить в такт его шагам и затягиваться сигаретой, изображая его точь в точь, как позже мне расскажут. Толпа тут же стала ржать и хлопать ногами. Ягуб-муэллим очнулся от раздумий, - он всегда ходил задумчивым, - покрутил головой и увидел меня. Я же, дурак, уже вошедший в роль, ничего не замечал. А очнулся от того, что испытал сильную боль от оплеухи. Совершив болевой захват моего правого уха, Ягуб-муэллим потребовал признаться, чьим сыном я являюсь. Признание было смерти подобно, но я не мог соврать учителю. Сказал, что я второй сын Захид-муэллима. Тот отпустил мое ухо, внимательно взглянул в мое лицо, чтобы удостовериться, что это так, и не иначе, и проговорил : «Иди, я разберусь с твоим отцом». После этого, я еще метров сто, под хохот этих негодяев, почти что полз за учителем и умолял не говорить отцу ни слова. То все сокрушался и проклял неизвестных мне лиц, и их отдаленных родственников по материнской линии. В итоге я его уговорил, что все сам расскажу отцу. Учитель поверил мне, но обещал проверить. Я честно выполнил свое слово, все рассказал отцу. Тот расхохотал и потребовал, чтобы я повторил свой номер. Я второй раз никак не хотел компрометировать учителя, но под тяжелым взглядом отца, повторил номер. Отец долго еще смеялся, но наказал больше так не делать. Я дал слово и сдержал его.
Сахиб-муэллим был отличным математиком. Таких учителей мало. Что бы он ни говорил, я запоминал тут же. Его способ втолковывать правила и формулы меня устраивали – он буквально кричал и орал, когда разъяснял новую тему. Одновременно показывал на доске. И тут же требовал, чтобы мы повторяли. Я тогда понял, что лучше всего я осваиваю проблему, если об этом громко мне кричат в оба уха. А еще лучше, если хорошенько дать по ним. Да так, чтобы я действительно уразумел. Ну, точно как у осла. У Сахиб-муэллима это получалось. Он также преподавал геометрию. Благодаря его методике я неплохо ориентировался в этих предметах. У него была еще одна особо опасная добродетель – он был, и по сей день остается честным человеком.
Анвер-муэллим был историком и обществоведом. И тоже был очень любвеобильным. От впадения в нежелательную крайность его сдерживала уголовная ответственность. Он сдерживался с последних сил и сдержался. Все для него и других кончилось благополучно. Тупость учеников, неспособных разобраться в таких дисциплинах как его, его разочаровывало. Он вынужден был каждый раз меня вызывать к доске и влепить «пятерку». Я как-то самостоятельно расшифровал слово «комсомол» на полях учебника. Анвер-муэллим заметил это и давай расспрашивать всех – что такое «комсомол». А мне велел молчать. Ясно, что никто не знал. Тем более, сейчас если задать этот вопрос. Тогда он с пафосом раскрыл значения этого слова – «Вы все комсомольцы, как вам не стыдно» - и торжественно поставил мне вторую за урок «пятерку». А на перемене вызвал меня и сказал : «Ведь я сам до сих пор не догадывался, даже не думал, откуда появилось это слово …» Тогда я его добил окончательно : «Анвер-муэллим, тогда немедленно снимите этот лозунг между двумя зданиями с огромными буквами на кумаче - «Молодежь ! Совершайте революционные шаги!» - за призыв к революции могут и поставить к стенке прямо под лозунгом». Анвер-муэллим внимательно посмотрел на меня, взял меня за шею, и буквально понес до места «предполагаемого расстрела», - он был очень сильным, - и приказал немедленно залезть наверх и сорвать антисоветский лозунг. Я выполнил приказ.
Я обожал нашего Фирудин-муэллима. Он преподавал русский язык и часто выходил за рамки программы. Он нас не учил только русскому мату. Видимо, за все время его трудовой деятельности учебники ему надоели. Он заходил в класс, тут же рисовал мелом на доске круг, потом из него «делал часы», «устанавливал время», и спрашивал : «Сколько время?» В каком учебнике есть такое задание ? Правильно, только в жизненном учебнике. А, как известно, в школе к жизни не учат. А зря. Учил нас – парней военной терминологии, чтобы мы в первых порах не сплоховали в армии. Учил, как познакомиться с девушками на увольнении. Много чему он нас учил. Когда проходили «Мать», я спросил у него, что такое в выступлении героя (Пашки ?) словосочетание «нравственная родина». Он объяснял долго, но я ничего не понял. Я и сейчас ничего не понимаю.
И не подруги
Конечно, чуть раньше я немного перегнул палку, говоря о женщинах-друзьях отца. Никакими друзьями они с ним не были, разве что все они относились к отцу с величайшим уважением, доходящим, порой до исступления. Женщины, как правило, обожают и влюбляются в авторитетных мужчин, начальников, даже в негодяев, но - обаятельных. Да и в необаятельных тоже. Авторитет отца умело сочетался с его авторитарным способом управления людьми. Он был, если хотите, военным демократом – любил порядок и дисциплину, при этом не прочь был участвовать в любой компании любых уровней. Но часто тяготился своим авторитетом, поскольку его присутствие всегда сковывало людей, и он старался в лишний раз не высовываться. С женщинами он держался в известном расстоянии, ибо отлично понимал их суть. К каждой из них он относился исключительно дифференцированно, давая им понять об исключительности каждой из них. Имея женской логики и будучи женщиной, тут нетрудно быть влюбленной в такого мужчину. В то время в таких явлениях я совершенно ничего не понимал, но то, что моя мама часто служила «жилеткой» для некоторых дам из педагогического «драмкружка», я помню отчетливо.
После знаменитой Эльмиры, почти каждый год в нашу школу по распределению попадались какие-то вертихвостки в обличии учительниц. Отец быстро с ними «расправлялся», не допуская доведения дела до нежелательных результатов. И начал жаловаться на современные нравы. Помечтать о пенсии. В его-то возрасте ? Он понимал, что превращается в препятствие. А что мог он поделать ? Жалобу писать ? Учителя тоже вырождались – все больше попадались, кто учился за взятку, то есть сами ничего не знали. «Диплом купили, и все тут» - бурчал отец. Хорошо, что отец не дожил до наших дней.
Во всем отца поддерживала, даже когда он оказывался неправ, Алмаз-муэллим. Она также преподавала грамматику и литературы и была асом в своем деле. Из-за уважения к ней, я выучил наизусть всю грамматику родного языка. Но отказался учить наизусть поэтов, писавших на фарси или арабском. Их переводили обычно не до конца, и значение многих слов отсутствовало в словарях. Я спекулировал этим и тут же задавал подлые вопросы, типа, что это означает, а это что такое. А откуда Алмаз-муэллим, или все учителя Азербайджана могли об этом знать ? Неоткуда. Тем не менее, в конце четверти, у меня стояли, на этот раз незаконные «пятерки»… Она была очень импозантной женщиной. С мужчинами ей не везло. Она была очень недоступной. Как цитадель. А малым калибром на цитадель не идут. Потому и никто не рыпался. Алмаз-муэллим активно вмешивалась во все сферы общественной, политической и иной жизни, потому и ее побаивались. Она могла выступать в интересах любого обратившегося к ней лица. Для нее не существовали преграды в виде властных структур или этических рамок. Если она была уверена в своей правоте, а она, как правило, всегда была права, тогда лучше к ней на глаза не попадаться. Она переписывалась со всеми партийными и советскими инстанциями всех уровней и добивалась своего. Без нее мой отец не смог бы многие свои идеи претворить в жизнь. Она оправдывала своего имени – резала правду-матку в лицо любому чиновнику. Железная леди.
Эсмира и Эсмиральда приезжали к нам из райцентра, расположенного в десяти километрах от нас. Им уже было за двадцать, и честно говоря, я не помню, как они в нашей школе оказались. Эсмира была пионервожатой, и скорее, ее устроили по блату – ее отец приходил родственником жене моего старшего дяди Вахида. Она и ходила как одуванчик, все боялись, что вот-вот, сейчас ветер ее унесет. Эсмира постоянно пряталась от отца, боясь высунуть нос в его присутствии. И это похвально. Эсмиральда была математичкой, и била учеников кнутом из кизила. Обе были достаточно красивы и благородны, чтобы не взывать зависти и непокоя. Отец относился к ним как к собственным дочерям, ибо у него не было дочери. И даже не знал, как с ними обращаться из-за отсутствия опыта. Звал их часто «сынок». Они тогда краснели под общий смех, а отец даже не замечал, почему смеются. Ему потом объясняли, но он все равно продолжал свое. Не мудрено было, что даже Эсмиральда в последнее время старалась ходить по «темным сторонам» школы. Когда отца перевели с повышением в райцентр, он «взял в охапку» с собой Эсмиру и Эсмиральду. Говорят, они вышли замуж, и вроде у них все в порядке.
Плохой
Дальнейшие события
Эти события имели место быть до восьмидесятого. В этом же году я попытался покинуть школу под видом поступления хоть куда-нибудь. Авторитет отца давил на мои уже тогда разраставшиеся непомерные амбиции. В целях назидания остальным, он часто меня порол публично. За нарушение дисциплины, разумеется. Тогда я уже был влюблен одной своей однокласснице и не мог терпеть подобную компрометацию. Но вдруг мне повезло – отца перевели с повышением – директором Агдашского педагогического училища. И я остался добивать свой срок.
За освободившееся директорское кресло началась битва стервятников. Несколько учителей, в том числе и Х., в течение месяца, забыв о совести и школе, ездили в райком, роно, исполком, даже в Баку, с взятками, чтобы добиться заветного кресла …
Через месяц нам стало известно, что директором школы назначен т. Х.
Он же наш Антигерой.
Ради этого он продал свои новые «Жигули»-2101 бежевого цвета.
Свою деятельность на новом посту он начал с того, что велел … вырубить «вишневый сад», заявив, что здесь будет новая школа. Действительно, школу начали строить. Но через несколько лет. Народ крутил головой, мол, деревья можно было срубить и за сутки до строительства. Но – классика. А она – из жизни.
И ружье выстрелило. Его холуйство перед партийным и иным начальством, сначала было «оценено по достоинству», а когда критическая масса перевалила отметку, было решено дать ему пинкой под зад. Он слишком прогибался, чтобы в один прекрасный момент вообще не разгибаться…
… Отец никак не хотел покидать нашу школу, свое детище. Как никогда ему подходила поговорка о том, что лучше первым в деревне, чем вторым в Риме. Хотя он никогда не страдал тщеславием и честолюбием. Он был учителем по призванию, а не по должности. В жизни я никогда ни от кого не слышал, чтобы его имени произносили раздельно – только Захид-муэллим. Кто не понимает, поясню, что, быть сыном этого человека и не соответствовать его имени – это накладывать позор на имя своего отца. Вассалам !
Это было в 1980 году. На наш район был назначен первый секретарь райкома товарищ Ибрагимов. Он был полон сил, и собирал команду. Ему приглянулся и мой отец – такой же неподкупный, честный и порядочный коммунист. Он предложил отцу должность директора Агдашского педагогического училища, славившегося как рассадник взяточничества и скрытого порока. Отца моего вряд ли можно было называть борцом с нечистью, но он, поверившись своему тезке, и заручившись его поддержкой, дал согласие.
Первым делом, отец прогнал всех преподавателей этого училища поголовно как заразившихся свиней. Даже садовника изгнал в шею, за поборы и попращайничества с родителей студентов. За их места набрал учителей со всех сельских, в том числе и городских школ. За время своей педагогической деятельности, отец практически знал всех учителей района – и порядочных, и подонков. Даже зная характер и философию моего отца, некоторые, чтобы попасть в вакантные места, предлагали ему большие деньги. Позже Эсмиральда признавалась, что она занимает место, которое могло стоит для Захид-муэллима в пятьдесят тысяч рублей, если бы он захотел продать эту должность! А он взял ее просто так, «за мой выпавший зуб», горько шутила она. Получилось так, что все оргмероприятия совпали с вступительными экзаменами, но отец не дрогнул. Он вовсе вошел в раж, как гроссмейстер принимал участие во всех экзаменах, беспощадно зарубая тупоголовых абитуриентов, мечтавших за взятку попасть в училище. В августе восьмидесятого года в училище было принято всего десять процентов студентов от планируемого числа.
В сентябре все республиканские газеты объявили о дополнительных экзаменах на Агдашское педагогическое училище. Республика хлынула в наш район. Отец лично выбирал лучших из лучших. Скоро о нем начали говорить везде.
Редко бывали дни, когда к нам домой в деревню, не приезжали какие-то люди с взятками – то деньгами, то барашками, то вовсе однажды с буйволихой. Беременной. По просьбе отца этих данайцев разворачивали еще на дальних подступах к нашему дому, так что мы так и вкусили сладости запретного плода, хотя всегда жили в нужде.
Первая фаза борьбы против взяточничества для двух Ибрагимовых закончилась внезапной смертью первого секретаря. Экспертиза быстро установила, что первый был отравлен. Отец явно испугался и перенес первый инфаркт.
После выписки, он был вызван к новому первому секретарю – Алмаз Гаджиевой. Ее нельзя было называть женщиной. Во-первых, она даже не походила на мужика, чтобы сказать, что она скорее мужик, чем баба. Она как будто попала в двадцатый век из каменного века. С нее можно было срисовать самку неандертальца с неолита. Лицо у нее была волосатое, ноги кривые, а отвисшие сиски доходили до пупка. Без содрогания и отвращения нельзя было смотреть в ее сторону. Как такое животное могло оказаться в рядах КПСС, известно только Сатане. И, пожалуйста – первый секретарь. По словам отца, в темном ее кабинете сидели все новые – прокурор, начальник милиции и предрайисполкома. Не мудрустувая лукаво, Алмаз сразу взяла быка за рога : «Устанавливается такса для поступающих в училище – три тысячи рублей с каждого, с каждого, слышите ? – никаких одаренных и прочие глупости. Что касается зачетов, экзаменов, семестров – это на Ваше усмотрение. Двести поступающих в год – шестьсот вынь да положи. Дальше делайте, что хотите. С этого дня Вы в новой номенклатуре …»
Не удивительно, что после этого разговора отца второй раз отвезли в больницу с вторым инфарктом. Он там пролежал четыре месяца. За четыре месяца он написал тридцать заявлений об увольнении. Ни одно не было удовлетворено.
Как раз в это время дядя был взять под стражу и находился в СИЗО в городе Кировабад. И отец, бросив все, разрывался между двумя семьями, следователями и СИЗО.
Видимо Дьявол в лице Алмаз пытался, если не мытьем да катаньем свернуть с пути истинного моего отца. Дело дошло до того, что отец был приглашен в ЦК республики. Когда он признался, что у него даже нет костюма, чтобы не опозориться перед товарищами, тут же был вызван знаменитый в Агдаше спекулянт. Тому было дано поручение немедленно достать соответствующий костюм для товарища Ибрагимова. Тот обещал принести через полчаса. Когда он принес пять пар костюмов разного покроя и цвета, отцу было предложено выбрать любой. Молча повинуясь, отец взял первого попавшегося костюма и пробормотал : «Все равно у меня нет денег». После примерки тут же в кабинете, Алмаз заявила пафосом : «Это Вам, товарищ Ибрагимов, подарок от райкома партии за многолетний труд»…
Через несколько дней после возвращения из Баку, отец был снять с должности, и назначен директором «восьмилетки» села Тофиги, расположенного ровно в восьми километрах от нашего села. Негоже брату зека руководить педучилищем.
Костюм «а-ля Алмаз» он носил почти десять лет. Добротная была вещь.
Эпилог
Прошло с тех событий много лет. Мы выросли и разлетелись. Отцы и матери состарились. Отец снова вернулся в свою школу. До конца продолжал свое призвание учителя. Хотя и с той школы уже не оставалось ничего, но он был счастлив снова потрогать эти стены. Услышать гул детей. Открывать снова учебники. Он до конца отдавал весь себя детям. Истинный Учитель испытывает постоянную потребность передать свои знания ученикам. Какой прок, если он унесет с собой эти знания в могилу ? Но в последнее время он больше молчал, чем говорил. И это естественно. Слова перестали иметь значение, они обесценились. Людей охватила доселе невиданная эпидемия – преклонение золотому тельцу. Все стало измеряться деньгами. Пороки стали добродетелями.
Отец жестом вызвал меня к себе и прошептал : «Вот ты возвращаешься снова в Россию. Мы больше не увидимся. Я знаю, это мой последний год. Возможно, тебе дадут телеграмму или позвонят, что я уже умер или умираю. Неважно. Во-первых, я постараюсь, чтобы тебе не сообщали. Во-вторых, если и это случится, я тебя заклинаю, плюнь ты на все, и не приезжай. Это мой тебе наказ. Плевать, что подумают. Ты выполняешь мою волю. Здесь больше нет ни одного человека, мнения которого можно было бы прислушаться или дорожить. Все в погоне за деньгами или выживают. Смерть – это счастье. Это – облегчение. Нам негоже впадать в массовую истерию, когда все вокруг теряют головы, и не только. Смерть не повод, чтобы ты бросал все и мчался меня хоронить. Твои братья рядом. Тем более, не успеешь, - усмехнулся он, - меня закопают раньше, чем ты получишь телеграмму. И не делай трагедию из этого. Живи, как велит тебе твоя совесть …»
Правда, потом звонили мне мои родные, и с сожалением сообщали, что отец хочет видеть тебя перед смертью, говорит, что не хочет умереть, не увидев меня. А я отшучивался, мол, если ему не суждено умереть, не увидев меня, значит, он никогда не умрет. А потом, я не хочу видеть своего отца на смертном одре, в объятиях Азраиля.
Вот так. Отец не хотел умереть, не увидев меня.
А я не хотел увидеть его, чтобы он не умер …
2
