Я никогда не верила, что так случится со мной. Если даже случится — не верила, что окажусь как все, что сразу поддамся, выдохнусь, испугаюсь. Я действительно поддалась не сразу. Я испугалась — до спазмов в животе, до того, что едва не обмочилась, — ещё до. Ещё на пороге. Так что, когда мне впервые поставили нейролептик, было уже не до борьбы. Наоборот — это был провал в небытие. Побег от страха. — Ты моя дичь, дичь, детка… — шептали с соседней койки. Этот шёпот был единственно реальным в первую ночь. Когда я пришла в себя, то не сумела открыть глаза. Никак не могла вспомнить, что нужно сделать, чтобы вокруг появилось что-то кроме черноты. Когда наконец справилась, никак не могла разобрать, что за белизна надо мной. На периферии мерцал ослепительный огонь, в нём разрастался скрип половиц, вились неясные тени… Долгое, долгое время спустя в памяти всплыла фраза из какой-то книги: «потолок, такой белый, какой бывает только в больницах». Я поняла, что это потолок, и вспомнила, где я. Что-то кольнуло внизу, и я обнаружила, что у меня есть… рука. Плечо. В него-то и ткнулась иголка. Очнувшись в следующий раз, я открыла глаза сразу. И заорала. Тот, кто склонился надо мной, мгновенно зажал мне рот. — Тш… Не бойся меня... Расплывчатый силуэт убрал руку. Я сжалась, вцепилась в одеяло, хотела закричать снова, но только разевала рот, захлёбываясь и забыв, как разговаривать. — Чего ты орёшь? — ровно спросил он. — Я познакомиться пришёл. Показать, как тут что. Дыхание чуть успокоилось, зрение почти пришло в фокус; я вгляделась в гостя. Это был не мужчина, как показалось вначале; почти мой ровесник, мальчик со шрамом через бровь. — Не таращься так, неприлично Я Анон. Тебя как звать? — Бе… Белла. — Ну, привет, Бемби. Аккуратно, так, что не скрипнули пружины, Антон сел на кровать. Вытащил сигарету. — Ты не куришь, так? Я молча кивнула. — Смотри. Вот так зажигаешь. Он вынул коробок, чиркнул спичкой и, прикрыв ладонью, зажёг сигарету. — Вот так затягиваешься. Потом… выдыхаешь дым. Медленно... И снова. — Ты мне зачем это говоришь? — прошептала я. — Чтобы ты не сошла с ума. Здесь всего два квеста: искать сиги и прятать таблетки. Если будешь вести себя тихо, они не станут тебя особенно пичкать. Научишься прятать то, что велят проглотить, — не сквасишься раньше, чем родители тебя отвоюют. Они ведь тебя не бросят? Внутри поднялась волна, обжёгшая горло, — словно глотнула очень горячий суп. Я не видела отца больше месяца; надеюсь, он действительно сражается за меня. Антон тактично молчал, давая мне время. Я смотрела, как он курит, и отстранённо думала, что даже не чувствую запаха, хотя обычно курево на дух не переношу. Наконец я выдавила: — Ты давно тут? — Как тебе сказать… — Он потушил сигарету о край панцирной сетки, сунул окурок в карман и усмехнулся: — По-разному. А ты, значит, впервые. Как залетела сюда, такая разноцветная? Я на автомате потрогала зелёную прядь. — Мне пытались смыть, когда привезли. Сказали, что это чернила на волосах, надо отмыть… Антон хихикнул — шрам через бровь скривился гармошкой; к горлу вновь подкатила тошнота. — Где туалет? — пробормотала я, вскакивая. Повело в сторону, по всему телу разлилась дикая слабость. Я упала бы на пол, если бы Антон не подхватил и не повалил меня на постель. — Тебе что кололи? Врач говорил? Я помотала головой, фокусируясь на точке на потолке, стараясь только, чтобы мир перестал вращаться. — По ходу, фенимап. Из-за него давление падает, и не можешь встать. Погоди. Лежи. — Не уходи! — прохрипела я, попыталась схватить его, но промахнулась. — Я сейчас, — ответил он удивлённо и мягко. — Подожди чуть-чуть. Не знаю, сколько продлилось это чуть-чуть — я снова отключилась. Пришла в себя от того, что Антон легонько тряс меня за плечо. — Попробуй-ка. Он помог мне опереться на спинку кровати и сунул в руки жестяную кружку. Внутри оказалась бурда, похожая на чернила. Я сделала глоток и тут же закашлялась. — Глотай, не плюй! — быстро велел Антон. Я проглотила, думая, что если он не отойдёт — меня стошнит прямо на него. Но меня не стошнило, а после третьего глотка даже стало легче. — Это потому что давление поднялось, — кивнул он. — Не переживай, тут только ударная доза кофеина, ничего такого. — Что это?.. После ядрёного пойла хотелось постоянно сглатывать, чтобы перебить металлический горький привкус. Антон смотрел насмешливо и довольно. — Чифирь. А тебя, видимо, ночью привезли? — Да. Кажется... — Это местное развлечение, — хмыкнул он. — В три ночи завозить, раздевать до трусов и всё изымать. Я съёжилась, вспомнив, что всё ещё в одном белье. Порадовалась, что не успела выскочить в туалет. — Антон… А где взять одежду? — Анон. Не Антон, — поправил он. — Тебе халат разве не выдали? Посмотри под подушкой. Я неловко повернулась и вытащила из-под себя подушку. Под ней и вправду оказалось что-то ситцевое и цветастое. — Вот тебе и одежда. — Отвернись... Антон (Анон?..) передёрнул плечами и отвернулся. Я завернулась в халат; он пах чем-то химическим и едким. — Не забудь крестик поставить, — глядя в потолок, посоветовал Анон. — Крестик?.. — Чтобы следить, сколько ты тут. — Чем поставить? У меня даже ручку отобрали... — Ногтем. Смотри, по штукатурке очень легко, когда ноготь острый. Когда подстригут, конечно, сложней. — Подстригут?.. Я чувствовала себя попугаем, повторяющим чужие реплики. Анон вздохнул. — Нянечки стригут ногти раз в неделю. Ведь никто не даст ножницы в копытца такому маленькому Бемби… Ну, не морщись так. Не бойся. Будь паинькой, и всё будет хорошо......За неделю Анон научил меня курить, переводить видения из-под век на стену, зарабатывать на сигареты и ориентироваться в таблетках и капельницах. Сёстры почти никогда не говорили, что тебе капают или колют, но у Анона была своя система меток: фактура, цвет, ощущения, в худшем случае — вкус. Иногда на вкус таблетки были такими, что лучше не пробовать вовсе. Правда, еда в столовой была не многим приятней. Когда я отодвинула жидкую перловку, Анон покачал головой. — Ешь, Бемби. Раз тебе не положены передачи, придётся есть здешнюю пищу. Если отощаешь, привяжут к койке и будут кормить через зонд. Через зонд кормили девочку-анорексичку из соседней палаты. Во время обеда ей в нос совали прозрачный шланг и проталкивали, пока он не доходил до желудка; пару раз шланг выходил через рот. Потом через этот шланг заливали питательную смесь, похожую на розовую жвачку. Я дёрнулась и запустила ложку в перловку. Уж лучше каша. — Молодец, Бемби, — похвалил Анон. — Хочешь вечером почитать? — Почитать?.. — Надо попросить у медсестёр книгу. Они могут дать, если мы им поможем... Я так изголодалась по чтению, что была готова на что угодно. Анон улыбнулся. — Тебе понравится. Это было ужасно! Ради сигарет мы мыли полы в туалетах и в столовой, но ради книг пришлось менять утки лежачим бабушкам. К счастью, они оказались тихими; только у самой старой были синие волосы, а у её соседки — всё тело в тёмных разводах, будто она обмакнула палец в коричневую гуашь и решила порисовать по себе. — Гуашь? Бемби, ты тут уже семь дней, а всё ещё такая наивная… Ну, вообще-то уже не такая. По крайней мере, теперь я знала, что делать, когда Охотница кидалась с шёпотом: «Дичь, детка! Ты моя дичь!». Знала, как обмануть медсестёр и выкурить больше дозволенной за вечер пачки. Знала, что, когда Мусорщик идёт собирать в туалетах пепел, туда лучше не лезть... Я даже научилась засыпать при белом ночном свете, а таблетки наловчилась прятать под язык, а потом сплёвывать в унитаз. Жаль, с капельницами такого не проделаешь. С другой стороны, они даже помогали держаться: настроение после процедуры поднималось, на время я переставала замечать здешние запахи, утихал монотонный, постоянно сопровождающий меня гул. Единственное, что по-настоящему угнетало, — у меня по-прежнему не было связи с внешним миром. Запрещали свидания, и передачи тоже. Если бы не Анон, я бы точно предприняла вторую попытку; в конце концов, иногда нянечки позволяли нам стричь ногти самим. Но Анон вытаскивал из пучины не хуже капельниц... В те три дня, когда его не выпускали из палаты, я чуть не околела. Накануне мне поставили новую капельницу — врачиха сказала, что её будут ставить раз в неделю. Я пролежала с иглой полночи (по крайней мере, так показалось). А с утра, как только разрешили встать, шатаясь, побрела в коридор. Но Анона не было, и на завтраке он тоже не показался. Когда миновал обед, мне полегчало, а он так и не появился, я принялась методично обходить палаты. За этим занятием меня и застукала медсестра. — Кого-то ищешь? — Анона, — кивнула я, пытаясь сообразить, упоминал ли он свою фамилию. — Антона? — переспросила сестра. — Анона! — с досадой ответила я, на что она заметила: — Ну-ка не горячись. Никакого Анона на этаже нет. И Антона тоже. Я примолкла, не понимая, зачем они его прячут. Не могли же его так быстро выписать? Перевести?.. Куда он делся?! До вечера я не находила себе места. С утра выскочила в холл, но Анона снова не нашла; зато медсёстры теперь следили за мной в оба глаза. Следующие дни были самыми ужасными — до тех пор, пока я наконец не проснулась и вновь не увидела склонившийся надо мной силуэт. — Ано-он… Где ты пропадал? — чуть не плача, пробормотала я. — Оказалось, что я тяжело переношу новый препарат. Вот и не выпускали из палаты. Ты чего, Бемби?.. Не надо, не надо плакать......На следующий день, когда мы мыли полы в комнате релаксации, в приёмный покой промчались сразу трое сестёр. — Что это у них стряслось? — Анон плюхнул тряпку в ведро и сел на перевёрнутый табурет. — Поди, конвойного привезли... Хорошо. Будет у кого доставать сиги и прочее. Так и оказалось. Я поражалась всеведению Анона. А ещё — его хамелеонистости. Он словно подстраивался под меня и в каждый момент вёл себя так, как мне хотелось. Правда, выпытав обо мне всё, он так не и рассказал о себе, ни разу не позвал в свою палату, хотя ко мне в гости ходил регулярно и порой незамеченным пробирался даже после отбоя... Спустя неделю мне снова поставили новую капельницу. В прошлый раз после неё я чувствовала себя скверно, но сносно. В этот раз вертолётило не на шутку. Я едва-едва выползла к обеду, удивляясь, что Анон не зашёл ко мне за всё утро. Но его опять не было в столовой; не было нигде. Наверняка ему тоже в очередной раз дали тот препарат, и ему снова плохо... Наверняка. Только почему же это опять приключилось ровно тогда, когда мне так одиноко, так нужна поддержка?.. Отчаявшись, я обратилась к нянечке: — Скажите, в какой палате лежит Анон? Нянька уставилась на меня, как на жирафа. — Такого нет. — Тёмненький, невысокий, — настаивала я. — Ему назначили новый препарат, скорее всего, просто не пускают пока из палаты, и... — Нет такого! — повторила нянечка. — Иди к себе. Нечего шататься! — Лучше не спрашивай обо мне никого, — озабоченно покачал головой Анон, когда через два дня снова появился в коридоре — бледный и какой-то почти прозрачный. — Я ведь говорил тебе, Бемби, мне просто плохо после того препарата... — В какой ты палате? — дрожащим голосом спросила я. — Как твоя фамилия? Я ничего не знаю о тебе! Они говорят — такого нет… Когда ты так пропадаешь, мне кажется, я тебя выдумала... — А как же, — усмехнулся он, невесомо поглаживая меня по щеке. — Ну хватит. Я же тут... Пойдём лучше покурим, расскажешь, как твои дела....В своё девятнадцатое утро в палате я проснулась от его прикосновения. — С днём рождения, Бемби. Я не успела ответить, как его рука скользнула под одеяло и, нащупывая мою, прошлась по животу и бедру. Мне стало щекотно и неловко: я жутко растолстела на анимине, бока тряслись, как желе. К счастью, под халатом этого было не разглядеть, и мне не хотелось, чтобы Анон узнал, каково это на ощупь. Но он, казалось, совершенно не обратил внимания: втиснул что-то мне в руку и отошёл. Я сжала подарок. Нечто совсем небольшое, похожее на твёрдую сигарету... Я осторожно вытащила предмет на свет и убедилась в своей догадке. — Это чтобы ты могла и дальше вести дневник. Всё-то он обо мне знал — и про день рождения, и про дневник. Я сжала в кулаке пластмассовую ручку и потянулась к нему. Анон нагнулся и с улыбкой похлопал меня по плечу. Мне так нравилось, что он часто улыбается, даже несмотря на то, где мы. — В ней нет чернил. Просто дави на бумагу, а когда вернёшься домой, подсветишь фонариком и всё прочтёшь. Одевайся... Сегодня у нас праздничный завтрак. Я покосилась на него озадаченно. — Не волнуйся. Всё в рамках приличия. В столовой Анон жестом фокусника пронёс руку над моей тарелкой, присыпав кашу белым порошком. — Это героин? — задохнулась я. — Типун тебе на язык, Бемби! — возмутился он. — Это сахар! Он показал мне обрывки бумажной трубочки, в каких сахар подают в кафешках. Смял их и кивнул на кашу: — Считай, что это праздничный торт. Ешь. Не то отощаешь, и будут кормить через зонд. Я прыснула и принялась за кашу; жаль, сахар совсем не чувствовался. Перед отбоем я долго провозилась, ища подаренную ручку: с утра спрятала её так, что теперь не могла найти. В итоге решила, что поищу завтра, и, выждав, пока свалит Мусорщик, мы отправились курить в туалет. Я устроилась на разбитом кафельном подоконнике, Анон прислонился к стене, но почему-то даже не закурил. Дождавшись, когда я брошу сигу в унитаз, он взял меня за руку и стянул с подоконника. — Не сиди на холодном. Детей не будет. Я фыркнула. Иногда он говорил совсем как папа у меня в голове. Анон не торопился отпускать меня. Помедлив, переплёл свои пальцы с моими и подался вперёд. Я не сразу сообразила, что происходит, а потому не успела отшатнуться. Губы у него были шершавыми, как ладони, и с привкусом чифиря....Пятью минутами позже я лежала в кровати, думая об Аноне, слушая шёпот Охотницы и шаги в коридоре, потихоньку задрёмывая, проваливаясь глубже, глубже… — Афанасьева? Передо мной стояла незнакомая, рыжая медсестра. — Собери вещи перед завтраком. Тебя переводят на пятый этаж. — А что?.. Почему?.. А… — По назначению доктора, — оборвала сестра. — Спи. Я ворочалась всю ночь, думая, как же буду общаться с Аноном. Вход на другие этажи был закрыт. Слать письма? Не вариант. Перезваниваться? Не выйдет… Я вертелась и вертелась, стараясь только не впадать в панику. Не было слёз, протеста, чувства несправедливости. Страх, один только страх, что я вновь останусь одна... Периодически я нащупывала в углу наволочки секретное оружие — успокаивающую зелёную капсулу. Но принять не решалась: я не могу отрубиться, мне нужно обязательно встретиться с Аноном до того, как меня заберут... Я выбралась из палаты, как только погасили ночной свет. Он как будто знал, что я жду: тенью шагнул навстречу из ниши у холодильника. Я метнулась к нему и выпалила: — Меня переводят! Анон нахмурился, сжал мои руки. — Когда? — Сегодня! — отчаянно прошептала я. — На пятый этаж… Ты знаешь, что там? — Отделение галлюциногенных расстройств, — задумчиво ответил он. — Н-да, Бемби, ты попала... — Анон! — Я вцепилась ему в плечи, прижалась к груди, чувствуя, как наконец подступают слёзы. — Как я буду без тебя? Он помолчал. Осторожно обнял и, покачивая, как маленькую, ласково прошептал: — Не волнуйся. Я всегда с тобой. Я всегда в твоей голове, Бемби...