Спорить с философами – бессмысленное занятие. Мало того, что в этих спорах не может родиться истина, так могут еще пострадать и сами спорщики, и их уверенность в том, что они знакомы с устройством мира. Ибо каждый философ не только точно знает, как устроен мир (иначе бы он не был философом), но и готов быстро, умно и аргументировано высмеять любого другого знающего, используя для этого прекрасно отточенный скальпель логики и тяжелую кувалду цитаты.
Тем не менее, если вы искушены в тонком искусстве софистики и располагаете изрядным запасом цинизма, то подобные дискуссии могут быть прекрасным времяпрепровождением — развивающим риторику, память и быстроту мышления. При этом следует тщательно скрывать свои действительные убеждения, защищая точку зрения для вас чуждую и абсурдную. В этом случае, когда вас припрут к стене убийственными силлогизмами и завалят грудой цитат, повергающих вашу теорию в прах, вам будет не так обидно.
Итак, представьте себе компанию студентов философского факультета, которые собрались в комнатке общежития МГУ на двадцать втором этаже высотки на Вернадского – философов там селят поближе к Богу. Уже распиты первые несколько порций «универсального стимулятора мозговой деятельности», произнесены традиционные тосты «за философию» и «за Менделеева – изобретателя водки». Ситуация напряженная – все с нетерпением ждут провокации.
Желающих не находилось – каждый понимал, что даже если он скажет, что солнце встает на востоке, то будет немедленно опровергнут десятком способов.
И тут то один из философов изложил собственную теорию, которую вызывающе назвал «субъективный материализм».
«Материализм» – поскольку автор утверждал, что мир материален, а «субъективный» – поскольку он же утверждал, что наши представления о мире и близко не лежали рядом с реальностью, в связи с отсутствием таковой.
Он утверждал, что материя – объективно существующий набор субъективных ощущений, поскольку сами ощущения сугубо материальны. В основу теории были положены две основных концепции – вероятности и неважности. Пожалуй, эти концепции стоит пояснить.
Итак, вероятность. Представим себе некоего субъективного материалиста, который, сидя на подоконнике своей комнаты на двадцать втором этаже общежития, держит в руках пустую бутылку. У всякого пьяного человека в таком положении велик соблазн отправить сей ненужный в хозяйстве сосуд в долгий полет по направлению к земле.
Если бы этот человек не был с субъективным материалистом, то он бы мог утверждать: «Сейчас я отпущу эту бутылку, и она упадет вниз». Однако не таков наш герой. Следуя своей философской концепции он скажет: «Если я отпущу эту бутылку, то она с высокой вероятностью упадет вниз». В чем разница? На самом деле, мы не знаем точно, упадет ли бутылка. Наши суждения о мире эмпиричны – то есть основаны на жизненном опыте. Опыт этот утверждает, что до сих пор, все брошенные нами бутылки падали именно вниз. Это дает нам основания предполагать, что данная конкретная бутылка последует их примеру – но ни в коем случает не утверждать это наверняка. Мы не кидали всех бутылок в этом мире, так что возможно, что свойства падения присущи лишь большинству из них, а отнюдь не всем. Личный опыт всегда ограничен. Кроме личного, мы можем обратиться к коллективному опыту человечества – например, к науке физике, которая утверждает наличие гравитации, сила которой послужит причиной падения. О существовании гравитации нам пишут авторитетные люди в учебниках физики. С высокой вероятностью они правы – однако абсолютной истины нет и здесь. Мы не можем отвергнуть мысль, что все они ошибаются или намеренно вводят нас в заблуждение. Вероятность этого крайне невысока, но существует. Кроме того, мы даже не можем утверждать, что имеющийся в нашей руке предмет является именно бутылкой – вдруг это замаскированный летательный аппарат миниатюрных пришельцев.
Как же жить в мире без абсолютных истин? Очень даже запросто – надо следовать путем наибольших вероятностей. То есть, если под окном кто-то идет, то не стоит рассчитывать на то, что бутылка упадет вверх, а, следуя наибольшей вероятности, пожалеть невинного прохожего и не кидать бутылку. Следовательно, в области бытовых коллизий, когда вероятности близки к 100%, жизнь субъективного материалиста почти ничем не отличается от всех прочих – кроме того, что он всегда должен помнить о возможности ошибки, поскольку даже самая высокая вероятность не стопроцентна.
Особо отмечу, что эта концепция по сути верна. Когда-то я серьёзно занимался разработкой теории надёжности (в 80- е годы в СССР это была практически новая отрасль науки). И оказалось, что для ответственных конструкций ( космический корабль, уникальный мост и т.д) начинает быть важным именно зона низких вероятностей. Скажем с вероятностью 1 случая из 1000 прочность металла из которого изготовлен объект не соответствует заданной производителем. Причин может быть множество( от обычного брака до специфических эксплуатационных воздействий). Но для уникального объекта такое недопустимо. И мы уходим в зоны предположений, что случится если один элемент из тысячи, или ста тысяч, или миллиона вдруг поведёт себя не так как все остальные.
Теория надёжности важна и для фармакологии (пусть это и не моя область). Ведь существует низкая вероятность, что даже хорошее лекарство будет убивать, а не лечить. Но в данном случае речь идёт о жизни людей, и любой производитель должен это учитывать.
В общей теории надёжности создан весьма сложный математический аппарат и теория расчёта, но смысл всего именно в том, о чём говорил пьяный философ, сидя на подоконнике 22 этажа: всё в мире достоверно только с определённой степенью вероятности!
Но вернёмся к нашим студентам-философам.
Кроме вероятности, автор теории субъективного материализма ввёл понятие неважности.
Для иллюстрации этой концепции можно рассмотреть любую абстрактную проблему, например, наличие в природе чертей.
Коллективный же опыт человечества дает нам картину крайне противоречивую. Так, весьма авторитетная книга Библия без малейшего сомнения утверждает их наличие: «…и бесы просили его, чтобы он позволил им войти в них…» – Лука 8, 32. Однако же не менее авторитетный Кант и слышать о них не хочет. И на каждое утверждение о наличии чертей наверняка найдется утверждение равное по весу, но противоположное по мнению. То есть коллективный опыт тоже не дает нам однозначного ответа. Как же быть субъективному материалисту? Трезво оценивая вероятности, он может заключить, что вероятность наличия чертей близка к 50% — ни да, ни нет. В этом случае таковое явление объявляется «неважным» и в дальнейшем не рассматривается, до получения информации, могущей изменить вероятность – например, если наш герой увидит чертей лично. Явление неважное отличается тем, что оно никак не может влиять на наше поведение. Мы не строим свою жизнь исходя из того, что черти есть, или из того, что их нет – мы просто игнорируем данное явление.
То же самое касается и ситуаций, для вычисления вероятности которых нет данных.
Резюмируя все вышесказанное – субъективный материалист относится к миру, как к совокупности субъективных эмпирических суждений, но никогда не утверждает, что мир таков, как ему кажется. Вот такая, вкратце, теория.
Для того, чтобы представить себе воочию действие, которое произвела эта теория на собравшееся высокоинтеллектуальное общество совершенно необязательно быть философом.
Достаточно, например, бросить петарду в курятник. Ибо, как известно, даже твердокаменные последователи учения стоиков могут отнестись философски к чему угодно, кроме как к мнению оппонента. Казалось, что воздух в комнате дымится не столько от выкуренных сигарет, сколько от шквального огня крупнокалиберной логической артиллерии. Тем не менее, опровержения не последовало – как можно опровергнуть теорию, которая ничего не утверждает? Когда стало понятно, что за недостатком аргументов автор теории будет бит большим философским словарем, то отчаянный студент решил подтвердить свою теорию действием, выпустив-таки из рук пустую бутылку, которой жестикулировал сидя на подоконнике. На несколько секунд воцарилась звенящая тишина – все ждали звук ее удара об асфальт. Звука не последовало. Никакого. То ли бутылка упала на что-то мягкое, то ли звук отнесло порывом ветра, то ли она действительно воспарила в небеса.
На этом кризис был исчерпан, и дискуссия перешла к основному вопросу философии – кому бежать за следующей.
Так как же на самом деле устроен мир?
Во-первых, не ищите ответа на этот вопрос в философии – каждый философ отвечает на него только себе и его ответ только ему и годится. Во-вторых, нет никакого «на самом деле» – есть только то, что видишь и чувствуешь сам. Только твои собственные поступки и решения и твоя собственная за них расплата. Остальное – неважно.
