Читаем книгу "Оттолкнуться от дна".
Начало здесь:
При входе в столовую обязательное громкое «Приятного аппетита!». Это морская традиция. Жизненно необходима в условиях замкнутого коллектива. По свидетельствам бывалых людей, в переполненных тюремных камерах тоже, вопреки бытующему мнению, царят вежливость и порядок. Хотя порядок, конечно, свой, особенный. А корабль еще тесней, чем тюрьма. К тому же день и ночь грохочет движок, и в коридорах висит голубоватая пелена дизельного выхлопа.
Ага, коки сподобились на плов. Сажусь к столу и специальным крючком цепляю стул к полу, то есть, к палубе – слово «пол» в море не принято. Если не прицепиться – будешь ездить по всей столовой.
На столе вместо скатерти – мокрая простыня. Чтоб тарелки не соскальзывали. Плов похож на столярный клей, но, это, пожалуй, самая удобная еда в таких условиях.
Парень напротив, Лешкин сосед по каюте, с пожелтевшим лицом и поникшими усами пьет один несладкий чай с черным сухарем. Морская болезнь. Совсем измаялся. Вторые сутки его рвет и слабит беспрестанно. Еще и Лешка подтрунивает. Едва этот несчастный заснет, Лешка у него бумажку скомканную из кармана тихонько вытащит, да в его же тапку и засунет. Того как прихватит нужда – ни бумажки в кармане не нащупает, ни в тапку никак не вступит.
Юмор в море всегда был своеобразный. В былые времена, рассказывают, как поймают зубатку – зовут какого-нибудь новичка.
— Знаешь, — говорят, — эта рыба умеет свистеть! Вот сунь ей в рот два пальца – и она сразу свиснет.
А рыба эта такая, что древко у лопаты перекусывает. Так что пальцы, как топором, оттяпывало. Не знаю, сказки ли?
После обеда погода поменялась, и над утихающим морем повисло теплое, нежное солнце. Мы в самой южной точке маршрута, в уютных объятьях Гольфстрима.
Судно заметно набрало ход. Мы с Лешкой отдраили иллюминаторы в моей каюте, впуская теплый, наполняющий радостью воздух и предались захватывающей дух забаве. После шторма на море осталась зыбь. Это слово, похожее на слово «рябь», имеет значение, практически противоположное. Рябь – мелкие, как чешуя, волны, образующиеся на поверхности при слабом ветре. Они суетливо мечутся, легко меняя направление. А зыбь, наоборот. Это спокойные длинные пологие волны, остающиеся после шторма. При хорошем ходе они раскачивают судно, как качели. Так было и на этот раз. Наши с Лешкой головы, торчащие рядышком, как две бородавки на вертикальной стене корабельного борта, то оказывались высоко-высоко над водой, то едва не задевали носами вспененную пучину, стремительно проносящуюся прямо у лица.
При этом море отсвечивало такой изумительной зеленью, и теплый ветерок так ласково ерошил нам волосы, что удержаться от смеха было просто невозможно. И мы хохотали, и каждый думал про себя:
— Ну, надо же, взрослые дядьки!
И детский восторг, щекочущий все внутри, смешил нас еще больше. И это было так здорово – смеяться просто потому, что все вокруг так чертовски замечательно!
Потом мы пили чай, и Лешка выбросил в иллюминатор стеклянную банку из-под консервированных слив, купленных в судовой лавке. И вдруг задумался:
— Вот, представляешь, я эту банку только что держал в руках здесь, на свету, в тепле. А теперь она летит там, в кромешной тьме, холоде – там ведь больше градуса мороза будет в глубинных слоях, под гольфстримовской водой. И эта банка будет лететь еще километра три — черти-куда. В мир, который совсем не похож на наш, и в котором нам нет места. Какая она все-таки тонкая, эта пленка уюта на Земле, и мы живем в ней, и можем жить только в ней.
Последние его слова тонут в страшном грохоте, который быстро стихает, переходя в какое-то шипение. Бросаемся к иллюминаторам, и в ноздри ударяет аэродромный запах пережженного керосина. Снаружи все, вроде, спокойно.
Бегом поднимаюсь на мостик, но на трапе меня оглушает второй удар, и в большом окне рубки я вижу стремительно удаляющийся военный самолет.
— НАТОвцы развлекаются, — поясняет мне штурман. – Спаркой пикировали. Мы, когда раньше на банке Джорджес рыбачили, так они своими вертолетами едва не на мачты садились. Однажды, еще курсантами, картошку на палубе чистили, так картофелиной до него, негодяя, докинули.
Я слушаю и смотрю, как метрах в двадцати по правому борту на уровне рубки плывет в воздухе расплывающийся темный шлейф.
Перед сном я пробрался на «бак» – так у моряков называется пространство верхней палубы в самом носу корабля. Пролез в кромешной тьме между якорными лебедками и уселся прямо на палубу, никем не видимый, опираясь спиной на бортик, в самой передней точке нашей посудины. Здесь очень чистый воздух, не приправленный дизельным дымком, и почти не слышно двигателя — только легкий плеск воды, рассекаемой форштевенем там, внизу.
Я смотрел, как взлетают высоко в небо и опадают, как салют, стайки ярких звезд. Организм так привык к качке, что движение корабля не замечается. Кажется: палуба неподвижна, и это они, звезды, влетают и падают, чтобы тут же опять устремиться в темную высь.
Продолжение уже завтра. Подписывайтесь, чтобы не пропустить.
Не забываем лайк!
Книга доступна целиком в электронном виде здесь:
и в печатной форме здесь:
Читаем также первую книгу о приключениях Егора: