Старик представился просто – дядя Ваня – и поинтересовался: «Ты чей будешь?» Именно «чей» – так всегда спрашивают старики.
– Авзянской, что ли? – несколько разочарованно произнес он, когда я представился.
Калугины – авзянская фамилия. Кагинцы недолюбливают своих соседей, жителей Авзяна, называя их почему-то «мякинниками»… Я сидел на остановке в Каге, ждал свой автобус. Кагинские старики приезжих любят: им можно рассказать то, что односельчане слушать уже не станут – слышали сто раз…
Дядя Ваня был при параде: на его стареньком пиджаке красовались наградные планки. Вчера было Девятое мая. Праздничный дух еще не выветрился, и, как бы оправдываясь, старик произнес:
– Я вчерась Ильнура поминал, брата…
Видя мое недоумение, дядя Ваня рассказал мне эту историю.
Это была осень сорок второго. Оборонительные бои под Сталинградом… Сидел гвардии рядовой Ваня в траншее, прислонившись к глинистой стене, и гонял грязным ногтем вошь под мышкой. «Баньку бы», – подумал он и невольно улыбнулся. Ваня вспомнил свою свадьбу, которую сыграли за месяц до войны. Кагинские свадьбы очень самобытные. Главный ритуал – это когда в конце гульбища молодых отправляют в баню.
– Иди-иди, Ваня, погляди на медвежонка, – крикнул Ванин кум и тут же получил шлепок по лысой голове пухлой ладонью кумы Лукьяновны.
Племянник Вани, пятилетний Митяй, услышав про медвежонка, незаметно пробрался к бане и, открыв дверь, остался совершенно разочарованным.
– Нет там никакого медвежонка, – говорил он потом всем, обиженно шмыгая носом. – Там голый дядя Ваня с тетей Валей.
Ваня насторожился: сначала он подумал, что это свиристит ветер в ольшанике. До боли знакомые звуки накатывали волнами и растворялись один за другим, смешиваясь с сопением дремавшего рядом сержанта Сарматова. «Курай», – мелькнуло в голове у Вани. Значит, рядом земляк. Ваня высунулся из траншеи: звуки доносились с другого ее конца.
– Курай! – крикнул Ваня и тут же наткнулся на хриплый окрик сержанта Сарматова.
– Ты че, Вань, кур-то вспомнил?.. Пригнись, малохольный.
– Так курай же! – закричал Ваня и выскочил из траншеи.
Он не обращал внимания на грозно-матерные выкрики с требованием вернуться – все это проходило как бы сквозь него. Ваня просто шел вдоль траншеи, понимая, что бежать нельзя, – это верная смерть.
Немец как будто растерялся, никак поначалу не реагируя на выходку Вани. Потом, видно, решил поиграть с эти странным русским, который зачем-то гуляет по огневому рубежу: одна пуля просвистела над Ваниной пилоткой, другая воткнулась в землю в метре от него, подняв клубы пыли… На Ваню нашел азарт. Он рванул на себе воротник гимнастерки и заорал во всю глотку:
Эх, маменька родная,
Судьба моя голодная!
Возьму в руки я дуду
Да и по миру пойду!
Орал Ваня частушки и, приплясывая в полуприсядочку, раскинув руки, приближался к концу траншеи.
Оханьки и аханьки,
Моя милашка махонька.
А я – добрый соколок,
Ее в поле уволок.
Выстрелы с той стороны прекратились: очевидно, немцу стало просто интересно, чем все это закончится.
Звук курая становился все ближе. Еще парочка притопов, потом прыжок – и Ваня, как куль с мякиной, свалился в траншею прямо под ноги кураиста.
– Земляк! – радостно произнес он и рассмеялся.
Тот не обратил на него ни малейшего внимания, продолжая выдувать из своей тростниковой трубки какую-то заунывную мелодию, сопровождая ее низким гортанным звучанием. Он покачивался из стороны в сторону, сидя на корточках, запрокинув голову и опустив глаза.
– Земля-ак, – выдохнул Ваня радостным шепотом.
Он стал разглядывать лицо кураиста. Широкие скулы, несколько приплюснутый нос и высокий лоб с большой залысиной. Трудно было сказать, сколько ему лет…
Ваня закрыл глаза. Звуки курая, протяжные и колдовские, отзывались болью в его душе... Очень хотелось жить. Но через четверть часа, а то и раньше, он запросто может попасть в число неживых…
«Наша настоящая родина – на небесах, в небесном Иерусалиме, а здесь, в земном мире, мы в гостях», – бывало, говорила мать Вани. Если это так, если он, Ваня, и другие люди на этой земле – всего лишь квартиранты, тогда умирать не страшно. Тогда война – штука очень удобная и даже необходимая. Плату за квартирантство Хозяин потребует уже на небесах… Там, в этом Иерусалиме небесном, уже давно Ванины отец и мать. Там – дед Архип, старый ворчун, который выпорол маленького Ваню за то, что тот вступил в пионеры. Все-таки не зря его раскулачили… Там, наверное, и Сашка Зауральский из комитета крестьянской бедноты, который по ночам в бывшей церковной школе гнал самогонку на продажу. Ну а заправляет там, надо полагать, поп-Иван – так кагинские пионеры дразнили сельского батюшку, отца Иоанна. Он не обижался, любил их, недомыслишей, жалел и всегда брал с собой на рыбалку. «Кто украл хомуты-ы-ы?!» – громко басил батюшка от подножья горы Маяк, что на крутом берегу Белой. «Ты-ты-ты…» – отстреливала эхом скала напротив.
Познакомиться едва успели. Ильнур – так звали кураиста – родом оказался из деревни Исмакаево. А это уже больше, чем просто земляк: по старой Екатерининской дороге от Каги до Исмакаево – верст двадцать пять, не больше. Стали было искать общих знакомых, но не успели: по цепочке дошла до них команда готовиться к атаке.
…Солнце, как будто испугавшись, тут же спряталось за огромную тучу. Она висела так низко, что казалось, если встать на цыпочки, то можно достать до нее и ополоснуть руки, как из умывальника.
– Бисмилла рахим… – прохрипел Ильнур, сложив ладони лодочкой.
Ваня судорожно сглотнул и попытался вспомнить хотя бы одну из молитв, которые в детстве слышал от своей матери.
– Богородице Дево… – прошептал он сухими, плохо слушающимися губами.
Дальше – словно память отшибло.
Это была самая первая в его фронтовой жизни атака. Скрежет металла, буханье разрывающихся снарядов и рев мужских глоток. Жуть смертная.
Ваня и Ильнур рванули в атаку вместе.
– Кто украл хомуты-ы-ы!!! – орал Ваня словно ошалелый.
Ильнур бежал молча.
Яркая вспышка, оглушающий хлопок, и какая-то страшная сила швырнула Ваню в сторону. Сразу стало тихо. Боли он не чувствовал – он просто понимал, что ему больно.
Ваня лежал на спине и смотрел в небо… Зачем эта туча заграждает путь в небесный Иерусалим?.. Сейчас занавесь откроется, и можно возвращаться на родину… Зря, ой зря он дразнил попа-Ивана и побил однажды свою Валентину, когда та спрятала от него самогонку…
Мысли прыгали, и между ними как бы включался звук. Сначала Ваня стал слышать собственное дыхание, потом грохот боя. Он повернул голову и увидел Ильнура. Тот лежал в нескольких метрах, уткнувшись лицом в землю. Его курай, подоткнутый под онучу английского ботинка, был переломлен надвое.
Танк вынырнул, словно из-под земли. Уже подбитый, он, как в предсмертной агонии, то бросался из стороны в сторону, то делал круг на одном месте. Сквозь клубы черного дыма появлялся и исчезал крест на бронированном боку.
Лязгая гусеницами, танк мстительно надвигался на Ильнура. Ваня из всей мочи стал кричать, но, кроме хрипа, ничего выдавить из себя не смог, попробовал приподняться – тело не слушалось… Ваня зажмурился. Через мгновение сквозь грохот и пальбу он услышал хруст человеческих костей. Танк прошелся по Ильнуру и вмял его тело в непаханую землю.
Три месяца Ваня провалялся в госпитале. Ногу сначала хотели ампутировать. Сквозь тяжелую дремоту Ваня слышал два голоса. Один визгливый, с явно еврейским акцентом, другой приглушенный, как будто простуженный. Обсуждался уровень ампутации. Ваню покоробило слишком спокойное, даже равнодушное звучание этих голосов. Потом появился баритон. Первые два голоса сразу же вытянулись в строго почтительную тональность. Баритон долго ощупывал Ванино колено и наконец произнес: «Попробуем…»
Позднее Ваня узнал, что третий голос принадлежал легендарному хирургу Вишневскому, изобретателю знаменитой мази, которая используется в медицине до сих пор. Так она и называется – «мазь Вишневского». Русский человек все гениальные открытия делает или из любопытства, или из-за постоянной нужды. На фронте была постоянная нехватка заживляющих средств.
По выписке из госпиталя Ваню отправили служить в штаб батальона, назначили охранником резервной телефонной станции. Там, в полевом штабе, Ваня случайно наткнулся на список без вести пропавших бойцов батальона. Среди них значилось имя Ильнура. Напротив – адрес и данные: «БАССР, Белорецкий район, деревня Исмакаево, дом без номера, с края третий, женат…» Ваня направился к комиссару батальона и доложил, что Ильнур, его земляк, вовсе не пропал без вести, а погиб в бою. Но молодой комиссар, совершенно ошалевший от всей этой канцелярской неразберихи, слушать Ваню не стал, да еще влепил ему трое суток ареста за то, что рядовой обратился к нему не по команде, как положено по уставу.
Со своей резервной станцией Ваня дошел до Берлина. Как и все, расписался на Рейхстаге и даже побывал в кабинете Гитлера. После немецкой капитуляции солдаты ходили туда, как на экскурсию. Больше всего Ване понравился огромный полукруглый стол фюрера, сделанный из красного дерева. Настоящее немецкое качество, искусство плюс чудеса механики: открываешь ящик – сбоку шпенек, щелк – и еще три маленьких ящика выскакивают. Ваня оценил работу и даже чертежик накидал на пачке американских папирос, чтобы сделать такой же и в Каге, – там Ванины этажерочки стояли почти в каждой избе.
Домой Ваня вернулся летом сорок шестого. До боли знакомым запахом встретила его Кага, вернее, целым букетом запахов: это и цветущая сирень, и перепрелый навоз, и дымок от черных бань.
Гулял Ваня две недели. Отходил столько же. «Вода мертвая, вода живая, вода ключевая», – приговаривал он, до умопомрачения парясь в бане и обливаясь то холодной, то горячей водой, пока по всему телу не разливалась сладкая блажь. Методика деда Архипа. «Похмель выходит», – бывало, говорил он.
Примерно через месяц Ваня пешком по старым охотничьим тропам отправился в Исмакаево. Он решил рассказать жене Ильнура, что ее муж вовсе не пропал без вести, а геройски погиб под Сталинградом. «Молодая же еще, замуж, может, выйдет, – думалось ему. – А так – ждать будет: вдруг Ильнур в плен попал и теперь срок тянет, боится сообщить домой, пуще того – в госпитале где-нибудь лежит, памяти лишенный».
К вечеру Ваня пришел в Исмакаево и нашел этот «дом без номера, с края третий».
Сахиба, увидев человека в гимнастерке, сразу все поняла. Она рухнула на земляной пол, обхватила голову руками и, покачиваясь из стороны в сторону, стала что-то причитать по-башкирски. Ваня, не сказав ни слова, вышел из избы.
…И каждый год Ваня, заколов борова, по русскому своему простодушию отправлял Сахибе огромный шмат сала, чтобы дети ее не померли с голода, особенно в послевоенную разруху.
И каждый год Ваня на Девятое мая первую стопку выпивал за великую Победу, ну а вторую – непременно за Ильнура, которого считал своим братом, хотя знаком с ним был всего-то пятнадцать минут. Но эти минуты перед первой атакой стали самыми дорогими в его фронтовой биографии… Ну а Сахиба так замуж и не вышла. Одна поставила на ноги троих детей.
Вот такая история… Дядя Ваня хотел было поведать еще какие-то подробности, но подошел мой автобус. Я побежал занимать место и уже через окно «пазика» увидел, как старик, вытерев вспотевшую лысину большим носовым платком, похромал в свою сторону.
Автор: Игорь Калугин
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.