Читаем книгу "Оттолкнуться от дна"
Начало здесь:
Потом мы пили чай, и Лешка выбросил в иллюминатор стеклянную банку из-под консервированных слив, купленных в судовой лавке. И вдруг задумался:
— Вот, представляешь, я эту банку только что держал в руках здесь, на свету, в тепле. А теперь она летит там, в кромешной тьме, холоде – там ведь больше градуса мороза будет в глубинных слоях, под гольфстримовской водой. И эта банка будет лететь еще километра три — черти-куда. В мир, который совсем не похож на наш, и в котором нам нет места. Какая она все-таки тонкая, эта пленка уюта на Земле, и мы живем в ней, и можем жить только в ней.
Последние его слова тонут в страшном грохоте, который быстро стихает, переходя в какое-то шипение. Бросаемся к иллюминаторам, и в ноздри ударяет аэродромный запах пережженного керосина. Снаружи все, вроде, спокойно.
Бегом поднимаюсь на мостик, но на трапе меня оглушает второй удар, и в большом окне рубки я вижу стремительно удаляющийся военный самолет.
— НАТОвцы развлекаются, — поясняет мне штурман. – Спаркой пикировали. Мы, когда раньше на банке Джорджес рыбачили, так они своими вертолетами едва не на мачты садились. Однажды, еще курсантами, картошку на палубе чистили, так картофелиной до него, негодяя, докинули.
Я слушаю и смотрю, как метрах в двадцати по правому борту на уровне рубки плывет в воздухе расплывающийся темный шлейф.
Перед сном я пробрался на «бак» – так у моряков называется пространство верхней палубы в самом носу корабля. Пролез в кромешной тьме между якорными лебедками и уселся прямо на палубу, никем не видимый, опираясь спиной на бортик, в самой передней точке нашей посудины. Здесь очень чистый воздух, не приправленный дизельным дымком, и почти не слышно двигателя — только легкий плеск воды, рассекаемой форштевенем там, внизу.
Я смотрел, как взлетают высоко в небо и опадают, как салют, стайки ярких звезд. Организм так привык к качке, что движение корабля не замечается. Кажется: палуба неподвижна, и это они, звезды, влетают и падают, чтобы тут же опять устремиться в темную высь.
29 ноября. Первый фронт пересекаем в районе Исландии. Сам остров, правда, обошли на большом расстоянии. Исландцы категорически запрещают вход в их экономическую зону — стерегут свою знаменитую селедку.
— Начальнику рейса просьба срочно подняться на мостик, — обращается ко мне судовая трансляция голосом старпома.
В рубке он молча указывает мне куда-то вдаль прямо по курсу. Присматриваюсь и замечаю, что мелкая рябь, покрывающая море, обрывается впереди четкой линией, и дальше до горизонта виднеется более светлая и гладкая поверхность. Граница приближается, и вот мы ее уже пересекаем. Перо самописца перескакивает в другой конец шкалы. Теперь нас окружает полярная водная масса с температурой минус один и три десятых. Не будь в ней соли, это был бы лед. Прямо у борта появляется стая дельфинов. Они резвятся, легко обгоняют корабль, высоко выпрыгивают из воды. Поодаль замечаем фонтан – это кит. А ведь еще час назад море выглядело совершенно безжизненным и пустынным. Все-таки, действительно, на фронтах жизнь бьет ключом!
Быстро меняется погода. Небо суровеет, и вот уже за окнами рубки кружат белые мухи. Пора поворачивать. В точке разворота ложимся в дрейф. Надо промерить температуру и соленость воды по всей толще, чтобы узнать – до какой глубины простирается фронт, под каким углом залегает. Лешка уже распаковывает свою лебедку. Он цепляет к концу намотанного на ней тонкого стального троса батометр – это такой прочный латунный цилиндр для взятия пробы воды на глубине – и бросает за борт. Трос быстро скользит в воду вслед за булькнувшим прибором. Вытравив сто метров, Лешка вешает второй батометр. Еще через сто метров – третий. И так – до того момента, когда с нашего корабля в толщу воды до самого дна свешивается трехкилометровая гирлянда этих батометров, на каждом из которых закреплен еще и ртутный градусник. Выждав необходимое время, Лешка запускает так называемый посыльный грузик. Тот добегает по тросу до ближайшего батометра, ударяет по специальному замочку, и батометр опрокидывается. При этом крышка надежно закрывает набравшуюся в него пробу воды, а у градусника разрывается ртутный столбик, и ртуть замирает, показывая измеренную на глубине температуру. Под каждым батометром, кроме самого нижнего, висит такой же посыльный грузик. Он освобождается при опрокидывании прибора и скользит дальше вниз, достигая следующего батометра и ударяя по его замочку. И так – по цепочке, пока все батометры не перевернутся. Тогда Лешка включает лебедку и выбирает трос из воды, по одному отцепляя батометры с пробами и складывая их в специальный ящик в точном порядке. Потом в лаборатории с градусников будут сняты показания температуры, а пробы воды из батометров подвергнутся анализу на соленость.
После того, как Лешка отцепляет последний прибор — тот, что побывал у самого дна — корабль оживает и начинает движение. Теперь мы пойдем змейкой, отслеживая фронт, чтобы нанести его на карту.
16 декабря. Прошло больше двух недель. Поднимаясь все выше по широте, мы покинули пределы Норвежского моря и теперь работаем в Гренландском. Торговых путей тут нет, промысла в этот сезон – тоже. Мы одни на многие сотни миль вокруг. Пусто на экране локатора, пусто на всех диапазонах радиоприемника – волны вещательных станций сюда не доходят. Радист уже в двадцать второй раз поставил перед завтраком запись того выпуска передачи «С добрым утром!» Все знают наизусть каждое ее слово. Радист рискует.
17 декабря. Заметил, что даже птицы, с неотступным упорством летевшие за кормой, потихоньку отстали. Поняли, что толку с нас нет. Трал мы не запускаем, даже запах рыбы с палубы уже начал выветриваться. Лезем в совсем холодные места сквозь ледовые перемычки, рискуя вмерзнуть в схватывающийся лед. Вахтенный штурман открыл стекло в окне рубки, несмотря на холод, и вглядывается в луч прожектора сквозь снегопад, боясь пропустить какую-нибудь неприятность. Когда я настаиваю на дальнейшем продвижении в сторону Гренландии, на меня посматривают недобро.
Среди тьмы, холода и гула на ворочающейся махине океана, наш корабль – крохотная капсула тепла и света. Посмотришь вокруг – и невольно думается: «Вот и оборвалась та пленка уюта, о которой говорил Лешка».
20 декабря. Сегодня ясное ночное небо. Полярное сияние разыграло в нем целую феерию. Свечение растекается по всему небосклону разноцветными реками, каждую секунду меняющими свои русла. Самый пожилой из штурманов вышел на балкончик рядом с рубкой и любуется, не в силах оторвать глаз от пылающего призрачным огнем неба. Говорю:
— Вообще-то долго лучше не стойте – штука все-таки опасная!
— Сияние – опасное?
— Конечно. Радиация ведь! На мужскую функцию может повлиять. Вплоть до импотенции.
— Да Вы что? Никогда не знал! А я вечно стану, раззявлюсь! Так это — вот, оказывается, у меня из-за чего!
22 декабря. Наконец, мы на самом северном участке маршрута, на восемьдесят первой широте, за оконечностью архипелага Шпицберген. Дальше до самого полюса земли нет. Именно здесь теплое Западно-Шпицбергенское течение, последняя ветвь далекого Гольфстрима, не выдерживает сурового дыхания Арктики и ныряет под холодные полярные воды. И теперь уже на глубине, в слое от двухсот до шестисот метров оно обходит по кругу весь Северный Ледовитый океан, от сибирских морей до канадских островов. И там, в каком хочешь месте, хоть на полюсе, пробей лунку в ледовом панцире, опусти датчик на триста метров – и он покажет присутствие теплых атлантических вод, пришедших сюда из тропиков по долгой дороге Гольфстрима.
Сегодня в северном полушарии – самый короткий день в году. Тем более, здесь, всего в одной тысяче километров от полюса. Но, если кто-то, не живший на севере, думает, что полярная ночь – это сплошные потемки, он ошибается. Даже на такой высокой широте и даже в день зимнего солнцестояния все-таки к полудню вполне рассвело. На горизонте разгорелась розовато-сизая заря, но солнце, конечно, не взошло. Оно сейчас занято – сутки напролет охаживает по кругу другой суровый край – Антарктиду, далеко-далеко за морями и материками на противоположной макушке Земли, в той стороне, где брезжит сейчас над горизонтом его тусклый отсвет.
Вокруг нас всего на какой-нибудь час высвечивается удивительный бело-розово-голубой мир. Небо и океан словно сомкнулись, и тихие пушистые облака бродят прямо по воде. Сама вода – необычная. Какая-то матовая, и, кажется, вязкая, как кисель. Вместо волн по ней медленно ходят пологие вздутия и длинные ложбины. Я набрасываю полушубок и снова иду на свое любимое место, на самый нос судна. Здесь в тишине ясно слышно, что эта странная вода, разрезаемая корпусом корабля, шуршит.
Мы попадаем в облако. А, когда выходим, я невольно произношу:
— Ух, ты!
Море до горизонта, как мозаика, выложено ровными, изумительной белизны дисками, каждый диаметром с метр. На многих, как на пьедестальчиках, возвышаются белые фигурки, похожие на разных зверей и птиц. Прямо музей неизвестно для кого! Вообще-то, это называется «бляшковый лед».
Меня зовут в рубку. Пора делать последние измерения и поворачивать на юг. Напоследок оглядываюсь на затухающую зарю. Наверное, я видел сегодня самый короткий день в своей жизни. Хочется его запомнить.
По пути в судовую лабораторию с трудом протискиваюсь по коридору, занятому вязальщиками мочалок. Все пресервы, которые можно было сделать, давно сделаны, и у команды осталась одна забава – плести мочалки из тралового полипропилена. Особая удача, если удается выловить в море обрывок норвежской сети. У буржуев полипропилен – цветной. Такой идет на художественную отделку мочалок, украшение их разными орнаментами.
Не забываем лайк и подписку! Впереди много интересного!
Продолжение уже завтра.
Книга доступна целиком в электронном виде здесь:
и в печатной форме здесь:
Читаем также первую книгу о приключениях Егора: