Продолжение. Начало тут.
Итак, фильм "Мой друг Иван Лапшин" - один из трех "гениальных" фильмов назначенного "гениальным" кинорежиссера Алексея Германа. "Проверка на дорогах", "20 дней без войны" и "Мой друг Иван Лапшин". "Гениальные" фильмы "гениального" режиссера. Вот только почему-то забывается сценарист этих "гениальных" фильмов. Практически никогда в связке "гениальный" фильм - "гениальный" режиссер не упоминается имя автора сценария. А им был один из самых профессиональных сценаристов отечественного кино Эдуард Володарский.
Все три "гениальных" фильма сняты по его сценариям. И "Проверка на дорогах", которая дословно воспроизводит сценарий Володарского. Герман принес Володарскому документальную повесть своего отца о чекистах "Операция "С новым годом". Володарский же на ее основе написал совершенно оригинальный сценарий и четыре месяца провел на съемочной площадке. После того как "Проверку на дорогах" не выпустили в прокат из-за того, что в ней "нетрадиционно" для советского кино освещалась тема предателей Родины - предатель и немецкий прислужник вызывал сочувствие, Константин Симонов предложил вариант реабилитации для фильма. Герман снимает по 200 страничному сценарию Симонова "20 дней без войны", а взамен Симонов добивается, чтобы "Проверку" выпустили на экраны.
Симоновский громадный сценарий по просьбе Германа переделал в удобоваримую форму Володарский, при этом он даже не удостоился упоминания в титрах и благодарности от Германа. Герман просил все держать в тайне. Но Симонов узнал о помощи Володарского и сам поблагодарил его. Ни за "Проверку", ни за "20 дней" Володарский не получил ни копейки. И к третьему "гениальному" фильму "Мой друг Иван Лапшин" сценарий написал тоже Эдуард Володарский.
После этого фильма пути драматурга и режиссера разошлись. В своих интервью Герман никогда не упоминал о Володарском, при этом не объясняя причин. А причина была в том, что сценарист в 2002 г. опубликовал свое " ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ТОМУ, КОМУ ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ. Но очень хочется...", где назвал "Хрусталев, машину!" поганым фильмом и крайне нелестно охарактеризовал самого Германа. Особенно Герману досталось за его характеристики других отечественных кинорежиссеров.
...Меня всегда интересовал вопрос, почему, по какому праву вы так наотмашь судите всех своих коллег, режиссеров, драматургов и операторов, просто припечатываете ярлыки налево и направо: Балабанов у вас — фашист и антисемит, Сельянов — просто идеолог русских националистов, Григорий Аронов — бездарь, Виктор Трегубович — халтурщик. Но особенно достается Никите Михалкову: “неплохой режиссер”, “Урга” — картина нам (понимай, с женой) не понравилась, слабая картина”. А эта слабая “Урга” получила золотого венецианского “Льва” и европейского “Феликса” как лучший фильм года. Между прочим, с вашего “Хрусталева” в Каннах зал в тысячу мест (где были одни журналисты, пишущие о кино) через сорок минут опустел почти полностью. Народ дружно проголосовал ногами. Ну, скажите мне, в каком кинотеатре кино “Хрусталев, машину!” зритель выдерживал больше получаса, после чего уходил, плюясь и бранясь? И если сравнить, например, “Неоконченную пьесу для механического пианино” “неплохого”, по вашему мнению, режиссера Никиты Михалкова с вашим “Хрусталевым”, то... ей Богу, даже близко ставить нельзя.
...Лучше вернемся к вашим, великий Алеша, возмущениям — зритель не дорос, глуп и туп, вообще, все, кто не принимает картину “Хрусталев, машину!”, или беспросветно глупы и тупы, или консервативны, фашисты, совки и пособники Сталина и Берии! Смотри ты, как гневно мы требуем по отношению к себе толерантности, но как нагло мы отказываем в этой же толерантности к другим? Хотя я лично убежден, что 37-й год и многострадальная история нашей страны так уродливо вошли в вашу душу, что фильм этот больше похож на истерический донос на весь народ, среди которого вы выросли. Правда, как жил народ, вы, Алексей, никогда не знали и не узнаете, потому что как вы были жирным сынком “жирного” советского писателя, так им и останетесь. С презрением и ненавистью к людям.
...С некоторых пор мне стал весьма любопытен тот факт, почему мальчики, выросшие из сытого детства, в котором их возили на машинах, одевали в дорогие костюмчики, которым все давалось на тарелочке с голубой каемочкой, которые даже по счетам в ресторане не платили, к примеру, как вы, великий Алеша, как Ванятка Дыховичный или Сашок Зельдович с Сергуней Ливневым, снимают фильмы с таким презрением к людям, с такой ненавистью к той стране и к тому народу, где они родились и выросли, и главное — снимают о той великой нужде, о тех коммуналках (в которых они никогда не бывали), о крови и поте, в которых жил народ и которых ни вы, Алеша, ни Дыховичный, ни Ливнев с Зельдовичем вкупе никогда не знали и не узнают. В юности для подобных “плейбоев” высшей доблестью было переспать с женой товарища, устроить громогласную пьянку в “Метрополе” и чтоб официанты обязательно кланялись! Действительно, ну не снимать же этим людям кино про тот комнатный коммунизм, в котором они все выросли? Нелепо как-то показывать, какие они были уроды. Лучше делать уродов из простых людей, так проще — это будет “смелая” критика действительности, критика режима, Сталина, Берии, черта лысого!
Может быть, именно это понимание, что не знаете вы жизни, кроме той, которой жили, безопасной и обеспеченной, может быть, грызущее чувство, что до великого вам, как до края Солнечной системы, и рождает эту ненависть ко всем? И тогда, конечно, вас начинает страшно раздражать человек, который во всеуслышание заявляет, что любит свою родину Россию, и реально, не на словах, пытается что-то для нее сделать, который искренне и тихо, не для прессы, помогает сельским школам, монастырям и деревенским приходам, да и просто тем, кто к нему обращается, порой вовсе не знакомым людям. Как раз эта искренность вас, Алеша, больше всего и раздражает, потому как сами-то вы искренним, пожалуй, никогда и не были, и потому не верите даже, что она существует.
Милый мой, великий Алеша, тяжело писать тебе обо всем этом, но делаю это только потому, что мне все же дорого то время “Проверок на дорогах” и “Лапшина”, когда картины топтали и громили, запрещали и поносили, и были мы тогда плечо к плечу и верили друг другу... когда ты был совсем другим Алексеем Германом.
И вот с тех пор есть только "великий Алексей Герман" и только его "гениальные" фильмы. Никакого Володарского.
Образовалась прям какая-то секта " Святого Германа", которая свято верит в "гениальность" его фильмов, но вот объяснить основы своей веры никак не может. "Гениально" - и все. Ну, еще добавят, что показана "правда жизни" и очень хорошие люди. Как будто "правда жизни" и "хорошие люди" - это критерии гениального фильма.
Но вернемся к фильму "Мой друг Иван Лапшин". Литературной основой для сценария, написанного Эдуардом Володарским, послужила небольшая, датированная 1937 г., повесть Юрий Павловича Германа "Лапшин". Как мы уже упоминали в первой части статьи, прототипом Лапшина был легендарный ленинградский милиционер-сыщик Иван Бодунов. С огромной любовью Юрий Герман описал в повести своего старшего друга. Да и другие герои - подчиненный Лапшина Вася Окошкин, обаятельный плут и приживал, неизвестно откуда появившаяся и проживающая в квартире Лапшина одноногая Патрикеевна, другие "орлы-сыщики" из группы Лапшина выписаны обстоятельно и с любовью.
Казалось бы повесть о сотрудниках уголовного розыска должна быть чисто приключенческой по жанру. Но на самом деле перед нами та самая "правда жизни", где есть все. Один год из жизни начальника опергруппы, или по тогдашнему седьмой бригады отдела уголовного розыска Ленинградского Управления Рабоче-Крестьянской милиции Ивана Михайловича Лапшина.
Год этот, 1936, начинается с того, что Лапшин отмечает свое сорокалетие. Очень скромно, в небольшом кругу самых близких друзей и подчиненных. И основное содержание повести составляет не описание криминала, а очень трогательная история любви неженатого Ивана Лапшина к молодой актрисе ленинградского театра, чье название сходно с ДЛТ, Наташе Адашевой. Не очень талантливой, не очень развитой душевно и эмоционально, но влюбленной в журналиста, друга Лапшина Давида Ханина. А у самого Ханина только что умерла любимая жена Лика, и никаких чувств к Адашевой у него нет и быть не может. И получается, что и Ханин, и Адашева используют Лапшина для эмоциональной разрядки. Ханин разряжает на нем свое несчастье по поводу смерти жены, а Адашева, не замечая, что ее любит Лапшин, требует от него сочувствия в связи с безответной любовью к Ханину. А Лапшин к тому же еще должен и жуликов ловить.
В общем, все " как в жизни" - несчастная любовь на фоне борьбы с организованной преступностью в городе Ленинграде в середине 30-х годов. Через 22 года, в 1959г. Юрий Герман переработает эту небольшую повесть в большой роман "Один год". Главные герои - Лапшин, Окошкин, Патрикеевна останутся, к ним добавится много новых. Как всегда у Германа, это очень интересное произведение. Немного сместится время действия - с осени 1938 г. по конец 1939 г. В финале Лапшин и Окошкин принимают участие в советско - финской войне. Окошкин воюет на фронте, а Лапшин ловит вражеских диверсантов в самом Ленинграде. И в личной жизни Лапшина имеются изменения в лучшую сторону. Его все-таки женит на себе та самая актриса из "ДЛТ". Правда, фамилия ее Балашова, но теперь это не пустышка какая-нибудь, а очень хорошая, умная и любящая Лапшина женщина.
Кстати, сам Алексей Герман к роману "Один год" относился скептически
«Один год», плохо написанная, вся построенная на любви к Хрущеву и желании ему угодить.
Вот уж, что называется, ради красного словца не пожалею и отца. Какой Хрущев, какая любовь к нему? Книга о настоящих советских людях, очищающих землю от уголовной мрази, о любви и дружбе. Не написал Юрий Герман про "культ личности", не разоблачил "кровавую гэбню", с любовью и уважением у этой "гэбне" относится - получи от сынка по полной.
Действие "Лапшина" происходит в Ленинграде. Главный герой работает в кабинете с окнами на Зимний дворец. Но Герману необходима была натура убогой советской жизни 30-х годов. И действие переносится в некий провинциальный областной центр Унчанск. В том же самом Унчанске происходит и действие трилогии Юрия Германа о врачах. Натуру для Унчанска Герман нашел в Астрахани. Она удовлетворила его требования к убогости советского бытия
Астрахань была голодная, страшная. Там продавались только головы сомов, а за банку сгущенного молока мы нанимали на весь день горничную, которая следила за нашим мальчиком. Группа сидела без баб, Миронову почему-то это было глубоко неинтересно. Я предлагал тогда Миронова связать, привязать на веревку и выбросить со второго этажа. В него вцепятся местные красавицы, которые кричали «Миронов!» за полтора километра, втаскивать их, обтрясать – они будут расползаться под диваны, – доставать, использовать по назначению и выбрасывать. А Миронова за это кормить и отмывать от запаха рыбы.
В роли Лапшина вначале Герман предполагал снимать Николая Губенко. Если соотнести Губенко к тому, как Лапшин описан в повести - спокойный, умный, очень выдержанный, огромная внутренняя мощь и правда, то это был бы идеальный Лапшин. Но ведь задача у Алексея Германа была показать обреченного человека, такого карася-идеалиста, блаженного исусика
...дурак, но надёжный, верный. Другом его иметь хорошо, но встречаться надо пореже… Он и жертва, и палач одновременно.
который через год-два должен погибнуть, как "жертва необоснованных политических репрессий", при этом взывая в последнем, перед расстрелом, обращении к Вождю: "Товарищ Сталин, произошла ужасная ошибка..."
И почувствовал Герман, что вот такого исусика Губенко не сможет сыграть. А получится у него самый что ни на есть настоящий Иван Васильевич Бодунов, генерал-майор милиции, начальник уголовного розыска всего СССР, прототип Лапшина. Губенко отпал.
Потом роль предложили Алексею Петренко, правда, поставили условие - похудеть на 40 кг. Но Петренко не похудел, а наоборот поправился и, естественно, лихо залазить по стене на второй этаж с бутылкой в кармане в окно к любимой женщине от Петренко требовать было нельзя.
В конце концов осталось два кандидата, которых привезли из Сибири. Омич Юрий Кузнецов и новосибирец Алексей Болтнев. Сначала попробовали Кузнецова. Опять осечка
Но у него было одно свойство, которое совершенно не годилось Лапшину! Он был чуть-чуть хитрый, в нем была мощная приспособленность к жизни. То есть он бы эту артистку вы...б, а потом помог бы ей немножко в театре. Мне же был нужен один из тех, кого потом истребили. Под визги и крики я взял Болтнева.
Кузнецову придумали небольшую роль начальника райотдела милиции.
С первых дней съемок начался ужас. Болтнева замкнуло. Вырубило. Он попробовался хорошо, но первого слова сказать не мог. И второго. И третьего тоже. Я первую сцену выбросил, ничего не выходило. Он пьяный гонял по Астрахани на мотоцикле, за ним бежали дети и кричали: «Эсэсовец, эсэсовец!» Что мне делать? Губенко вызывать? Но на мотоцикле сильно не наиграешь – надо рулить все-таки. И Нина Русланова помогла; постепенно все как-то наладилось, вошло в колею.
С Руслановой тоже были проблемы, она отказывалась играть вместе с Мироновым, поясняя, что он ее как-то тяжко оскорбил. На съемках в Астрахани Руслановой утром покупали на базаре за чудовищные деньги сметану и творог – она делала маски, лежала в сметане и твороге. Все стремились к ней в номер, чтобы ее лизнуть. Вообще-то в роли Наташи Адашевой предполагали снимать Купченко, а Русланова должна была играть проститутку Катьку-Наполеон. Но Светлана Кармалита сказала, что Купченко - это уже отработанный материал, и взяли Русланову. На мой взгляд, роль бездарной актрисы ей очень удалась.
Последними утвердили Жаркова на роль Окошкина и Филиппенко придумали роль соседа-судмедэксперта, хотя его пробовали и на роль Ханина.
Продолжение в следующей части.