Хотелось бы напомнить, что 11 июля является пиком Волынской резни - "Кровавым воскресеньем", как называют поляки этот день, который унес тысячи жизней...
Всего за 11 июля ОУН-УПА убили около 8000 человек — в основном женщин, детей и стариков. Резня продолжалась до 16 июля. Только в июле 1943-го националисты сожгли 530 польских деревень. Между 1943-м и 1945-м самые масштабные чистки произошли в Воле-Островецкой, где зверски замучили 628 поляков, в Гае — 600, в Островках — 521 и в Колодно — 516.
Из воспоминаний очевидцев: «Я старалась на это не смотреть, — говорит Альфреда Магдзиак. — Изо всех сил пригнувшись к стерни, я хотела провалиться сквозь землю. Я умоляла Бога, чтобы это был только сон. Но это был не сон. Это была реальность. Началась казнь. Украинские националисты зверски издевались над схваченными. Над моим отцом, над сестрами, над паном Адамкевичем. Из уст напуганного Адамкевича выходили какие-то нечленораздельные, дикие звуки. Это только сильнее разозлило бандитов… Били моих близких лопатой, кололи их вилами, пинали, орудовали прикладами от винтовок... Все это произошло на моих глазах...Пожалуйста, не спрашивайте меня о деталях. Невозможно словами описать то, что я увидела. Что я пережила».
«В наше село пришла информация, что в Есиновы, - это было гминное село, - были убиты два сына директора школы. Они возвращались из пансиона. Родители их не дождались. Утром их нашли избитыми и мертвыми. С тех пор, в Гутиско, мы знали, что это было началом украинского национализма. Следующим инцидентом стало убийство священника Вальчака. Он был похоронен на кладбище в Гуте Пеняцкой. За гробом шли, как говорят, около трех тысяч человек, я этого точно не помню, процессия была очень длинной. Мама рассказывала, что мало кто не плакал тогда, когда снимали гроб и клали его в могилу. Это был очень предупредительный и доброжелательный к людям всех национальностей священник». (Ян Михалевский)
«Мы пришли, а там очень много людей. На берегу озера был возведен алтарь, там был православный батюшка. А людей масса, на подводах поприезжала, издалека. Мы стояли рядом с украинской женщиной и слушали. Батюшка молился. А люди, в основном мужчины, все держали в руках различные предметы: топоры, ножи, косы и вилы. Для чего? [...] Этот батюшка молится, и обращается к людям: "Украина! Пришло время твоей власти ". Такое наставление давал им и в конце говорит: "Бери косу, бери нож, и на ляхов, и режь". То есть это означало, чтобы они шли резать поляков. А мы так и стояли. Подходит к нам украинский парень, он когда-то дружил с моим братом, его звали Андрей. Подходит к нами говорит: "Девушки, что вы здесь делаете? Бегите. Как кто покажет, что вы польки, то домой уже не вернетесь"». (Анна Шумская)
«Вдруг мы слышим крик отца: "О, Иисус Мария!!!" И так раза два крикнул и тишина. Выстрелов не было. Через мгновение мы услышали украинский голос: "И, да чтоб она перевернулась". Что-то в этом роде. И выстрел. После того как был выстрел и отец вскрикнул, мы стали ползти с этого немецкого кладбища, чтобы, если это возможно, помочь отцу. Мы пересекли дорогу, идущую возле Кулиша. И мы слышим топот проезжающих конных и их едет целая кавалькада. Мы остановились в пшеничном поле, от этой дороги за три-пять метров. Мы упали, брат приказал, чтобы даже громко не дышали. Они проезжали, и было видно, как сидят на подводах, с винтовками, автоматами ППШ, эти дула было видно. После того как они проехали, мы переползли через эту дорогу и пошли наверх на ферму. Брат увидел, что отец лежит убитый. Мы стали искать мать. Мать лежала перед домом, возможно спряталась, и вышла, когда услышала, как отец кричал, вероятно, хотела ему помочь. И была убита. Пуля вошла здесь [показывает на правую щеку] и в этом месте вышла [левую руку поднимает на высоту левого уха]. Она лежала навзничь. Племянника мы не нашли, мы его искали. Вероятно бежал в поле, ему было девять лет. Сикорская [соседка] мне рассказывала, как она и Калиновский взяли тела моих родителей, похоронили их так, как смогли: выкопали яму, обернули в простыни и закопали. И сказала, что моего племянника, нашла в поле. У него была прострелена лодыжка. И когда он умер, то в руке сжимал колос. Он должно быть умер от истощения, от потери крови». (Казимир Кобиляж)
«Мама прижимала к груди вырванную из сна сестричку, — рассказывает Розалия Велошю. — Янинка ужасно плакала. Наверное, чувствовала, что родители боятся, что сейчас произойдет что-то ужасное. Дети — даже маленькие — понимают такие вещи. Нам не пришлось долго ждать. Вскоре они пришли под наши окна. Они начали кричать, стучать в дверь. Рубить дверь топорами. Страх, паника, ужас. Что делать!? Где спрятаться!? Сверху доносились до нас отголоски борьбы и ударов, а потом раздался пронзительный, отчаянный крик моей мамы. До сегодняшнего дня этот крик звенит у меня в ушах. Моя сестренка Янинка, начала плакать еще больше. Поняла, что украинцы хотят ее вырвать из объятий мамы. А маму начали убивать. Она крикнула только: "Я мать, женщина, даруйте мне жизнь!» Казалось бы, что мама с маленьким ребенком на руках является неприкосновенной. Потому что у каждого христианина она ассоциируется с девой Марией с младенцем Иисусом на руках. Украинские националисты, однако, обезумели от убийств. Для них не было ничего святого. У них не было никаких тормозов и никаких угрызений совести. Несколько ударов топором. Звук, как будто кто-то рубил дрова. А это была зарублена моя мама. А потом раздался тихий хрип умирающей. Янинка душераздирающе кричала: "Лула! Лула! Лула!" В свои последние минуты жизни она звала меня, свою сестру. А я сидела в темном подвале. Сжавшаяся, парализованная страхом. Иисус-Мария... Как трудно все это передать словами…» Младшую полуторогодовалую сестру Розалии и брата убили топором.
«В полдень, это было воскресенье, началась громкая стрельба и в нашем доме началась паника. Меня с кузеном Янком засунули в сундук, такой, что закрывается. Затем начали подпирать двери, чтобы украинцы не смогли их открыть. Мы начали в этом сундуке кричать. Открыли сундук и тогда кто-то сказал: "Берите детей и бегите". И тетя взяла меня и своего сыночка Янка подмышку, помогла нам выйти из дома и мы побежали в сторону Волох, это было соседнее, смешанное, польско-украинское село. Уже можно было почувствовать запах [гари], уже были слышны выстрелы, вокруг нас было ужасная паника. И нас вели таким оврагом, собралась группа людей - около тридцати-сорока человек, - и этим оврагом мы добрались до соседнего села. И там, я помню, расстеленную солому. И я помню, как вечером привезли отца, без сознания, он был с окровавленный левой стороной тела, и положили отца в углу этого дома на солому. И отец каждые полчаса только стонал: "добейте меня". Мама плакала и увлажняла ему губы. А мы с двоюродным братом Янком стояли на коленях и молились. Я хотел увидеть брата Тадеуша, это было на второй день после нападения. Я должно быть сильно плакал, потому что дедушка сказал: "Иди, я тебе покажу". Эта картина и по сей день стоит перед моими глазами. Брат лежал в таком, как говорили на Кресах, "вереси", это было одеяло в клетку. Дедушка немного отогнул одеяло и я увидел место, где пуля вошла в голову выше щеки, и здесь [показывает висок] был след, словно кто-то ножом поранил - здесь, где пуля вошла. А другую сторону головы он мне не показал. Там голова была вся разбита. После того как показал мне, он завернул тело и положил в такой ящик. Я помню, как он забросил винтовку на плечо, взял этот ящик под мышку и пошел на кладбище хоронить». (Ян Михалевський)
«Зрелище было ужасное. У соседки был вырезан язык, выколоты глаза, она была обнажена и изрезана сверху донизу. Ее дети — девушка и парень, которым было примерно по 17 и 18 лет — у них тоже были отрезаны языки, выколоты глаза и все были изрезаны. Маленький десятимесячный ребенок был прибит ножом к стене и так умер. Его головка и ручки свисали вниз, а по стене бежала кровь, была уже застывшей. Я до сих пор помню это и никогда не забуду это зрелище. Других соседей в доме не было, потому что они куда-то уехали, но остались две их дочери. Обе были изуродованы и изрезаны. В третий дом я уже не пошла, страшно плакала и кричала, пока один немец не сказал моему отцу, чтобы он не позволял мне дальше смотреть на это. Однако то, что я увидела, было ужасно. Я своими глазами видела убитых и изуродованных соседей. Из разговоров отца с немцами я знаю, что украинцы сначала разрезали животы, отрезали языки, а в конце выкалывали глаза, чтобы убитые как можно дольше все видели. Сначала убивали детей, чтобы родители видели это и слышали их крик, а потом то же самое делали и с ними, — рассказывает Халина Залевская (из семьи Недзеля), которая восьмилетним ребенком пережила Волынскую резню. - Они [воспоминания] все время возвращаются. Я вспоминаю сад, каждый цветок и этих убитых детей. Я до сих пор слышу свой крик. Это образы, которые остались в моей памяти навсегда. Я до сих пор вижу, как лежат убитые соседи и их дети. То, что я видела своими глазами, я никогда не забуду. Я никогда [здесь звучит нецензурное слово] им этого не прощу. Для меня они являются быдлом. Я не доверяю даже молодым украинцам. Я вижу их всех с какими-то инструментами. Мне это больно, потому что я через многое прошла."
* Запрещенные в России экстремистские организации.