8 июля 1833 года в местности Ункяр-Искелеси близ Константинополя русская дипломатия праздновала успех: правитель Османской империи, халиф всех правоверных мусульман-суннитов Махмуд II остановил свой выбор на военном союзе с Россией. Условия, принятые монархом, оставили в удивлении Европу. Проливы Босфор и Дарданеллы признавались закрытыми для западных военных судов, если того хотела Россия, — сама же она приобретала право выводить свой флот в Средиземное море, чтобы при необходимости атаковать врага у его берегов. Узнав о произошедшем в Ункяр-Искелеси, глава французской дипломатии Франсуа Гизо объявил, что Черное море "стало русским", а Великобритания сообщила о непризнании соглашения. Но войны не случилось: Лондон и Париж предпочли переманивать Константинополь (Стамбулом он тогда еще не назывался) на свою сторону дипломатическими средствами.
Наш друг султан
В местечке Ункяр-Искелеси путешественник XIX века мог прочитать на памятном камне: "Эта равнина краткое время встречала гостеприимством армию России. И пусть камень сей навечно сохранит память об этом, пусть дружба двух правителей останется столь же твердой, такой же крепкой, как сам он!" Летом 1833 года два монарха — Махмуд II и Николай I — имели основание надеяться на узы дружбы, поскольку были друг другу полезны. Всего четырьмя месяцами ранее русские войска высадились в окрестностях Константинополя, придя на помощь султану в войне против египетских мятежников. Молниеносное вмешательство поставило державы Старого Света перед фактом: Россия и Турция неожиданно превратились в союзников.
Поверить в такой резкий разворот было непросто. На протяжении XVIII и первой трети XIX века державы воевали между собой шесть раз, оспаривая населенные христианскими народами Балканы. Но никогда ранее 1833 года мир не видел турецкую державу настолько ослабленной смутами. Встав перед необходимостью принять сторону во внутригосударственном противостоянии между султаном и его мятежным египетским наместником (хедивом) Мухаммедом Али, Николай I без колебания поддержал первого.
В салонах XIX века не обсуждали разницу между радикальным и умеренным исламом, но суть проблемы вполне сознавалась и тогда. Собранные хедивом войска "джихадийя" ("ведущие джихад") воодушевляла вражда к иноверцам, а попустительство "гяурам" (людям немусульманской веры) называлось в числе причин недовольства султаном. Политика Османской империи хотя не отличалась религиозной терпимостью, но была мягче, и от Махмуда II с основанием ждали дальнейших послаблений. Они и последовали в 1840-е–1870-е годы, получив название "реформы танзимата".
Николай I посчитал интересы России задетыми. "Надо защищать Константинополь от захвата. <…> Если он будет захвачен, мы получим по соседству гнездо всех безродных, которые окружают теперь египетского пашу. Необходимо разрушить новый зародыш зла и беспорядка. <...> Я хочу показать султану мою дружбу", — сохранились слова царя из разговора с генералом Н.Н. Муравьевым. Это был приказ действовать.
Склеить расколотое
Прежде чем возможность помочь султану приобрела ясные очертания, положение османской Турции успело стать почти безнадежным. В 1831 году Мухаммед Али, посчитав армию Константинополя небоеспособной после успешного греческого восстания, поднял против султана беспримерный по масштабу мятеж. Вскоре на полях сражений отличился наследник взбунтовавшегося — Ибрахим-паша, прозванный европейцами Наполеоном Востока. В действительности сын хедива представлял зависимую фигуру: решения о войне и мире принимал только его отец, и сыну-полководцу приходилось останавливать продвижение своих войск, чтобы своевременно получить приказы из Каира.
На первых порах восстания это не создавало трудностей. К концу 1831 года египтяне заняли Газу и Иерусалим, а в 1832-м война распространилась на Сирию вплоть до северного города Алеппо. Везде, где ступали египтяне, им сопутствовала удача. К середине года турок оттеснили в Малую Азию. Преследуя их по пятам, Ибрахим-паша вторгся во внутреннюю часть полуострова и захватил город Конья. Оттуда открывалась прямая дорога на Константинополь: половина Малой Азии оставалась позади.
Турецкий двор повел с Ибрахим-пашой двойную игру: когда тот вновь остановился, чтобы вступить в переписку с отцом, предложил полководцу переговоры. Но обнаружилось, что турки тянули время: не доверяя собственным силам, искали помощи против египтян у великих держав, не обращая внимания на то, что расстановка сил в Европе не обещала султану успеха. Французы заранее приняли сторону египтян и помогли с вооружением их армии, а англичане вступили с ними в торговые отношения — пустили на свой рынок хлопок из Каира. Не имея другого выбора, султан обратился к России.
Для Санкт-Петербурга это был шанс, выпадавший редко. Пока профранцузская и пробританская партии при дворе султана не успели среагировать, русский флот во главе с вице-адмиралом Михаилом Лазаревым (в 1820 году этот мореплаватель открыл Антарктиду) уже взял курс на Константинополь. 8 февраля корабли России пришвартовались в Буюкдере близ здания православной миссии. Махмуд II, сам озадаченный такой стремительностью, не мог решить, что предпримет дальше. Хоть он и пригласил русских, но обнаруживалось, что у помощи есть цена — ожесточение англичан и французов.
Приключения международной помощи
Представлявший Париж посланник барон Руссен энергично настаивал при дворе султана на выдворении русского флота. Дипломат пустил в ход угрозу — разорвать дипломатические отношения. Но не меньшую опасность для турок представлял Ибрахим-паша, заручившийся нужным приказом от отца. В ситуации, когда российские войска прибыли, но не получили права высадиться, Мухаммед Али предпочел продолжить боевые действия. Поднятые из Коньи египетские войска добрались до берега Эгейского моря (пройдя Малую Азию целиком) и взяли город Смирна (Измир). Отныне угроза ждала султана не только с востока, но и с юга.
Между Константинополем, Парижем, Лондоном и Санкт-Петербургом замелькали депеши. Россия настаивала на своем праве высадиться, французы и англичане делали все от них зависевшее, чтобы воспрепятствовать. Ибрахим-паша же наступал на столицу, загоняя беспомощное в военном отношении правительство султана в угол.
Весной 1833 года все дипломатические средства были исчерпаны. В марте российские войска высадились близ Константинополя в Ункяр-Искелеси, а англичане и французы, впервые действуя заодно, направили в пролив Дарданеллы свои флоты. Напряжение внутри Османской империи нарастало — вплоть до точки кипения: оно могло перерасти в конфликт великих держав.
Избежать большой войны позволило отступление египтян. Командующий сухопутным русским контингентом А.Ф. Орлов прибыл на переговоры к Ибрахим-паше лично, чтобы дать понять: Россия будет сражаться. Египтянин обратился за распоряжениями к отцу, и осмотрительный Мухаммед Али согласился на мир. К нему же его — и султана — подталкивали западные европейцы. Преследуя далеко не одинаковые интересы, великие державы сумели совместным нажимом остановить мятеж.
Осторожная дружба
То же, что случилось после его завершения, поразило европейцев не меньше, чем само восстание. За два дня до вывода русских войск из османской Турции в Ункяр-Искелеси, где они высаживались, султан и представители царя подписали военное соглашение. По форме это был союз, но не двух равных сторон. В случае нового мятежа Россия обещала прийти на помощь Турции. Сама же военной поддержки от ослабленных войск султана не просила. Санкт-Петербургу требовалось другое: в случае столкновения с державами Запада закрыть для их кораблей пролив Босфор и Дарданеллы, чтобы помешать вражескому флоту войти в Черное море и атаковать Одессу и Севастополь. Благодарный Махмуд II согласился пойти навстречу. Соглашение скрепили подарками: султан велел вручить чинам русской армии 20 тыс. серебряных медалей, а вице-адмиралу Лазареву — собственный портрет, усыпанный бриллиантами.
Русско-турецкая дружба продержалась восемь лет: на это срок был рассчитан Ункяр-Искелесийский договор. Его не продлили: в 1841 году под давлением западных держав соглашение сменила Лондонская конвенция о проливах. Она уравняла русский флот в правах с французским и британским, а влияние Санкт-Петербурга уравновесила западноевропейской помощью.
Затянувшийся кризис Османской империи заставил Запад пересмотреть свои взгляды на нее: в Турции отныне видели не опасного противника, а форпост против России. Интригуя при дворе султана, европейцы побуждали его лишить православных, которым покровительствовала российская дипломатия, преимущественных прав на Святой земле, остававшейся под властью Турции. Добившись своего, западные державы снова поставили Санкт-Петербург и Константинополь на грань прямого столкновения.