Еще в советские времена, будучи ребенком, я с мамой как-то поплыл на "омике" за Волгу, на пристань "Гаврилова Поляна". Порыбачить, покупаться. Как сейчас помню, пришвартовавшись, мы сошли на пристань и мама сказала: "Идём направо. Подальше от психов". Я был изрядно удивлён. Окинув взглядом берег, я увидел слева от пристани прогуливавшихся в верхней одежде немногочисленных людей. Но мы пошли направо с остальными отдыхающими в купальных костюмах и с удочками в руках... Шли 70-е годы прошлого века.
Сейчас уже мало кто знает, но в советский период село Гаврилова Поляна ассоциировалось у большинства куйбышевцев в основном с психоневрологической больницей. Её уже давно нет, но истории, с ней связанные, очень примечательны.
Когда-то близ поселка Гаврилова Поляна находился Отдельный лагерный пункт № 1 Нефтестройлага УИТЛК УМВД по Куйбышевской области, который был организован в 1939 году. Существовал он до 1954 года. Лагпункт имел статус инвалидного, сюда направлялись заключенные с заболеваниями дыхательных путей и инвалиды других категорий. Заключенные ОЛП были заняты на лесопилке и сапоговаляльном производстве. Численность заключенных на 01.01.1950 составляла 2487 человек.
Лагерь был ликвидирован в 1954-55 годах, сразу после смерти Сталина и знаменитой амнистии. Часть надзирателей осталась на Гавриловой Поляне, часть уехала. Заключённых же освободили — открыли ворота лагеря и перестали кормить. Часть заключённых осталась на Гавриловой Поляне.
Перед советской властью встал вопрос, как далее использовать объект. Здание бывшего штаба зоны стали ремонтировать. Подремонтировали и другие здания лагеря и заселили пациентами. Так, в 1956 году появилась на Гавриловой Поляне областная психоневрологическая больница № 2 на 400 коек, которая стала единственным источником доходов села.
Летопись областной психоневрологической больницы так рассказывает об этом событии: «С 1956 года больница была передана из республиканского в местное подчинение. В том же году было принято решение о передаче ей в качестве филиала зданий и сооружений бывшего лагеря для осуждённых в посёлке Гаврилова Поляна. Больнице достались полуразрушенные бараки и находившееся в таком же состоянии четырёхэтажное кирпичное здание".
Так что следующими постояльцами в лагерных помещениях с 1957 года становятся душевнобольные, и четырёхэтажное здание в простонародье стало именовалось «дурдомом».
По слухам, сюда отправляли только неизлечимых больных. Однако работавшие в ней врачи утверждали, что на Гавриловой Поляне была обыкновенная больница, и многих пациентов удавалось вылечить. А всего в спокойных отделениях больницы было около 150 больных. Иногда больные сбегали. Ловить их отправлялась чуть ли не вся деревня. Сбежать спокойным больным было крайне легко. Ведь многих из них даже отпускали в деревню гулять, а остальные совершали променад во дворе, отгороженном от посёлка забором высотой метра полтора. Совсем недалеко от Гавриловой Поляны находилась турбаза металлургического завода имени Ленина «Жигулёвские ворота», дальше вверх по течению — несколько пионерских лагерей.
По рассказам работавших на Гавриловой Поляне врачей, в больнице по первому времени всё было очень неплохо. Больных хорошо кормили. На десерт всегда были натуральные соки, конфеты и многое другое. В начале 90-х с обеспечением стало значительно хуже.
С 1956 года село жило во многом за счёт больницы. Во-первых, она давала местным работу, во-вторых, Гаврилова Поляна, можно сказать, кормилась больницей. Доставлялась в больницу масляная краска для ремонта — и тут же все заборы Гавриловой Поляны разом преображались в новый цвет. Отходы с больничной кухни шли на прокорм свиней и коров. В общем, Гаврилова Поляна не мыслила себя без областной психоневрологической больницы № 2. Однако в 1993 году с больницей пришлось расстаться.
Огонь заметили около десяти часов вечера 23 мая 1993 года. Горело левое крыло — пристрой к зданию, в котором находился сельский магазин и квартиры персонала. Сначала жители Гавриловой Поляны и персонал больницы надеялись справиться с огнём самостоятельно, потому что вызов на пульт пожарной охраны поступил только около трёх часов ночи. Пожар был очень сильный. Из Самары был оперативно отправлен паром с десятью пожарными машинами. Вместе с паромом на место происшествия выехал заместитель начальника управления ГПС А.В. Жарков. К моменту прибытия уже горели верхние этажи здания.
Ходили слухи, что в огне сгорело множество больных, но подтверждений этому нет. Официально, благодаря быстрым и решительным действиям персонала, все больные были выведены из здания до того, как огонь перекинулся с пристроя на основное здание больницы. Прибывшие на пароме пожарные не могли сразу начать работу— пожарный водоём больницы был пуст. Воду пришлось тянуть с Волги. Здание больницы от реки довольно далеко. Пожарные из Самары уже работали, когда подъехали машины пожарной части села Рождествено, которая и отвечала за данную территорию. Общими усилиями к утру пожар был ликвидирован. Восстановлению здание уже не подлежало. Больных начали постепенно вывозить с Гавриловой Поляны и размещать в лечебные учреждения Самарской области. А перед пожарными инспекторами встал вопрос о причинах столь крупного пожара.
Городское управление пожарной охраны вело долгую переписку с главврачом больницы Чумаком и с начальником здравоохранения области Галкиным о нарушении в больнице всех норм противопожарной безопасности: аварийного освещения не было, пожарные краны были не укомплектованы, к тому же в больнице начисто отсутствовала аварийная сигнализация, пожарный водоём был совершенно пуст, а единственная приписанная к больнице пожарная машина в 80-е годы была разобрана на запчасти местными жителями. Междуэтажные перекрытия были деревянными.
В итоге следователи Волжского РОВД 24 мая 1993 года возбудили уголовное дело № 9354263 о поджоге здания больницы неким гражданином Пенькиным. Сергей Борисович Пенькин, уже судимый житель Гавриловой Поляны, якобы сильно хотел выпить, поэтому вечером 23 мая он и залез в сельский магазин, чтобы поживиться спиртным и съестным. После ограбления магазина Пенькин якобы поджёг магазин. Пенькина взяли на следующий же день после поджога. Будучи в подавленном состоянии духа и сильном похмелье, он сразу сознался. Но через некоторое время Пенькин умудрился сбежать. Целых три месяца его пытались поймать. Объявили всероссийский розыск и, в конце концов, нашли. Но Сергей Пенькин теперь изменил свои прежние показания. Мол, никакого магазина он не поджигал. Ограбить ограбил, но не поджигал. Видимо, забыл в магазине керосиновую лампу, которой путь себе освещал, вот она и стала причиной пожара. Доказать обратное милиции не удалось, и Пенькин был осуждён по 144-й статье УК РСФСР за кражу и по 99-й статье за неосторожное обращение с огнём. В общей сложности Пенькин получил два с половиной года общего режима.
Не менее трагичные и захватывающие легенды окружают всю историю психоневрологической больницы. В своё время гуляла легенда, что один из больных, сбежавший из больницы, под вечер был найден повесившимся в ближайшем перелеске. И всё село сбежалось на него смотреть. Справедливости ради, надо признать, что данному факту подтверждения я не нашёл и всё на уровне рассказов бабушек...
Гуляла и более страшная легенда. Как я уже упоминал, недалеко находились турбаза металлургического завода имени Ленина «Жигулёвские ворота» и несколько пионерских лагерей. Во времена функционирования больницы среди отдыхающих турбазы распространена была байка: "по ночам с турбазы лучше не отлучаться, так как пациенты дурдома иногда шляются по ночам и могут снасильничать" (что не останавливало отдыхающих, которые шли ночами купаться в Волге). Но происхождение и предназначение этой байки не трудно определить, так как в пионерлагерях параллельно пугали, что если перелезть через забор, то "местные бабайки могут съесть".
С Куйбышевской областной психоневрологической больницей № 2 на Гавриловой Поляне связаны были и мифические "легендарные личности".
Из воспоминаний главврача Самарской областной психиатрической больницы Михаила Шейфера (с сайта "Другой город" от 22 августа 2017 г.): "У нас есть больные, которые находятся на лечении уже 15, 20 и даже 30 лет. В большинстве своём это те, кто ещё лечился в психиатрической больнице №2. Была такая на Гавриловой поляне. В 1993 году больница сгорела, и большую часть пациентов перевезли к нам. Там находились пациенты с хроническим заболеванием. Сознание у них было сильно изменённое. Паспорта их либо сгорели, либо пропали во время пожара. Восстановить историю такого больного достаточно сложно. Мы условно знаем его имя-отчество, так как документов, подтверждающих это, нет.
Помню, как участвовал в эвакуации больных с Гавриловой поляны. Была весна, разлив на Волге. И с Гавриловой поляны пришёл целый пароход с больными. Я принимаю их, пытаюсь личность установить. Один мне говорит: «Я Ленин». Другой за ним повторяет: «Я тоже Ленин». И вот пока мы не разобрались в личной истории каждого, в больнице лежало два Ленина".
Но была и реальная легенда. Вернее, человек-легенда.
Эмма Винд. Санитарка-прачка в психиатрической больнице. В Поволжье об этой женщине складывают настоящие легенды. Про неё написано много в центральной прессе. Её упоминали многие известные люди в своих мемуарах. У неё брали интервью, которые перепечатывали западные СМИ. Когда-то юная Эмма отвергла любовь Адольфа Гитлера. Она уехала с русским профессором и восемь лет моталась по лагерям. Долго работала на мордовских лесоповалах, и, наконец, перебралась в Куйбышевскую область, в маленькую деревеньку под названием Гаврилова Поляна.
– Родилась я в 1905 году (06.09.1905- О.И.) в старом городе Мюнхен, – вспоминала Эмма Винд. – С детства мечтала работать в типографии. И мне повезло. Устроилась наборщицей. Было мне тогда лет двадцать… Однажды в нашу типографию пришел странный молодой человек. Никогда не забуду его глаза – они горели взглядом затравленного волка. Он сразу направился ко мне: «Мне нужно отпечатать несколько афиш! Сделаете?». Я согласилась. «Тогда оформляйте все надлежащие бумаги! – сказал он, – моя фамилия Шикльгрубер!». Разве мог кто-то предположить, что скоро моего заказчика узнает весь мир. Только в историю он войдет уже под другим именем – Адольф Гитлер…
Не знаю, чем я так приглянулась ему, только с тех пор Шикльгрубер под разными предлогами стал наведываться в наш цех. «Да он влюбился!», – смеялись мои коллеги. А он постоянно приглашал меня и очень раздражался, когда я отказывалась. Его очень бесило, если что-то делалось «не по его». Мне этот Шикльгрубер совсем не нравился. Он казался мне каким-то озлобленным. Уже тогда он вел какие-то непонятные мне разговоры о «чистой нации». Я же не могла понять, как вообще он может об этом рассуждать! Неизвестно, какая кровь в нем самом понамешана! Ведь отец-то у него незаконнорожденный. Ходили слухи, что он появился на свет от богатого еврея, у которого бабка Адольфа работала служанкой. Уже потом, во время войны, эта мысль будет терзать меня: «И этот человек уничтожает евреев!». В общем, в одно прекрасное время один только вид Шикльгрубера стал приводить меня в состояние паники. Не знаю почему, мне становилось страшно. И я стала его избегать. Девчонки типографские как завидят его, скорее ко мне: «Эмма! Прячься! Твой кавалер идет…». Пару раз он пытался выяснять отношения, а потом просто исчез. Говорили, куда-то уехал…
А я вскоре познакомилась с профессором из Московского университета Николаем Максимовым. В Мюнхен он приезжал по каким-то делам. И несмотря на то, что профессор был старше меня на 18 лет, я влюбилась… Вместе мы проводили много времени. А когда я пошла провожать его на вокзал, все решилось само собой. Я запрыгнула прямо на подножку уже отъезжающего поезда: «Я хочу в Россию!». Так я и оказалась в Москве (1925- О.И.).
С профессором Максимовым Эмма прожила недолго. Через пару лет, как рассказала Эмма в одном из интервью, он умер при загадочных обстоятельствах. Но об этом Винд вспоминать не захотела… В начале 30-х годов немецкая девушка встретила еще одного великого человека, который сыграл в ее жизни большую роль. Гуляя на Патриарших прудах, она познакомилась с композитором Александром Варламовым. Они стали встречаться, и вскоре Эмма перебралась в его квартиру. Так Эмма рассказывала большинству журналистов. Однако, в одном из последних интервью она искренне призналась, что историю со смертью Максимова приврала. Она не знает его судьбу, а просто влюбилась в молодого его знакомого Варламова, который её очаровал, и бросила профессора, уйдя к композитору... В 1931 году Винд и Варламов поженились. И частенько встречались и здоровались со стареющим и грустным профессором Максимовым...
– Больше всего мне полюбились эти настоящие русские вечера за самоваром. Когда все собирались за столом, пили чай. Ну, просто ведрами! И говорили-говорили…
Их жизнь долгое время была счастливой и беззаботной. Они были в центре московской творческой богемы. Александр Варламов стал первым руководителем джаз-оркестра Всесоюзного радиокомитета.
Но грянула война. Стараниями мужа, Эмму не выслали из города как немку. Но всему приходит конец...
– Варламов давно был на заметке ГПУ. Часто восхищался некоторыми джазовыми композициями. Говорил, что у нас в России так никто не сможет. И он имел право так говорить. Ведь к тому времени (началу 40-х) Александр уже был руководителем Государственного джаз-оркестра Союза ССР, директором Всесоюзной студии эстрадного искусства и организатором джазового ансамбля с преобладанием смычковых инструментов «Мелодии-оркестр». Арестовали нас вечером, когда мы собирались пить чай (19.01.1943- О.И.).
Гаранян, представитель первого поколения послевоенных мэтров российского джаза, упоминает в своих интервью, что Варламов сидел за джаз. Так оно наверное и было, но ведь и формальный повод был необходим.
- Один из учеников Варламова, молодой пианист, попал на службу в 99-й музыкальный запасной полк. В столице у него была подружка, к которой он частенько приезжал. Однажды он у нее задержался и отстал от поезда. Его отправили в комендатуру и предупредили, что теперь он – дезертир, и его ожидает трибунал. Парень сбежал, и мы его приютили. Прятали в шкафу...
Нас всех арестовали в один из милых вечеров «за самоваром». Вердикт «Пособничество дезертиру». И на восемь лет в лагеря. Его – в Ивдельлаг, меня – в Магадан.
Заключенные относились ко мне очень хорошо, невзирая на моё происхождение. Многие делились со мной последней коркой хлеба, спасали от голода. Тогда я впервые поняла, насколько широка русская душа...
Я когда-то мечтала Россию посмотреть, Сибирь увидеть, тундру. Вот, удалось.
Отсидев свой срок, я попала в Мордовию. После лагерей на работу нигде не принимали. Одна знакомая посоветовала поехать на мордовские лесоповалы. Там-то, мол, нашего брата берут… Деваться мне некуда было, жить-то надо… Действительно, валить лес желающих было маловато, и меня сразу взяли, не взглянув на мою «запятнанную биографию». Вот только делом это оказалось нелегким… Валить деревья приходилось практически голыми руками. Каждую ночь я ревела в подушку. Мне снилось, как я устала и хочу спать. Руки болели, ноги затекали, ныла спина…
Варламову разрешено было жить только в Казахстане, в ссылке. Узнав, что я работаю на мордовских лесоповалах, он договорился со своими знакомыми из-под Куйбышева. Так я попала в Жигулевск. Работа, конечно, не из лучших, санитаркой в психиатрической лечебнице. Но все ж – не лес валить. Здесь тоже чувствовался какой-то каторжный дух.
Но в одном из более поздних интервью, Эмма опять признается, что была не столь красивая история: из Магадана она приезжает в Москву, где уже появился освободившийся муж. Но... Эмма узнает, что все эти годы к мужу ездила другая женщина, cаксофонистка из варламовского оркестра Ксения Загаринская. И теперь они вместе.
В биографических материалах по Варламову я обнаружил вот такое его признание, которое он сделал в 60-х годах: "... зимой Сорок Второго, набирая новый оркестр для концертов в Саду "Эрмитаж", среди поступавших заметил девушку, весьма прилично игравшую на альт-саксофоне. У нас была любовь с первого взгляда, да я еще сразу догадался, что если моя Ксения так играет на саксофоне, то представляете, какой она может чай сочинить!".
А ведь в 1942 году Александр Владимирович был женат на Эмме и до ареста оставалось меньше года... Но Эмма ни черта не умела заваривать правильно чай. Чувства Эммы понять можно.
Эмма поселилась у матери Варламова оперной певицы Марии Малиновской и стала у неё... домохозяйкой. В 1956 году Эмма перебралась в Куйбышев к тете бывшего мужа- Надежде. Тетя была замужем за профессором Сафоторовым, который уже тяжело болел. Эмма ухаживала за лежачим. Но вскоре он умирает и вдова признается, что не в состоянии платить теперь ей за домашнюю работу. В 1962 году Эмме предложили работу в психиатрической больнице на Гавриловой поляне.
– Так я и прожила все эти годы, и получилась из меня настоящая волжанка, – рассказывала Эмма, – правда, от акцента так и не удалось избавиться… А с Варламовым мы больше не виделись. Я решила, что он слишком великий человек… А я… В общем, написала ему письмо, что вышла замуж. Потом следила потихоньку за его жизнью со стороны. Как он в Москву вернулся, как снова стал писать музыку. Когда в 90-м году он умер, на его похоронах я услышала мелодию, которую когда-то он посвятил мне… И я расплакалась… Но пусть все это останется со мной. Все эти годы я прожила совсем одна. Но в моем сердце всегда была наша с ним музыка…
Мы можем по разному относиться к фактам, изложенным Эммой Винд. Где то она, может быть, преднамеренно приукрашивает (особенно в ранних интервью), где то искажает факты. Факты из разных интервью не стыкуются и зачастую противоречат. Но, надо признать, что рассказывать она начала, когда ей было далеко за 90 ("Зачем вам это нужно? Все это умерло давно, прошло…"- говорила она журналистам). И с каждым следующим интервью она рассказывала всё более грустную историю, признаваясь, что всё было не так гладко и романтично, как в её первых рассказах. Но факт остаётся фактом: она действительно была женой великого советского композитора, аранжировщика, певца, дирижёра, руководителя одного из лучших советских джаз-оркестров, заслуженного деятеля искусств РСФСР, автора более 400 музыкальных произведений Александра Владимировича Варламова. И она действительно была немкой из Дрездена, прошедшая путь от московской богемы до лагерных бараков... А чай она в итоге научилась заваривать, правда... очень крепкий.
В клинике для душевнобольных на Гавриловой Поляне Эмма Винд работала в течение 30 лет. По её словам, она даже преподавала немецкий язык для докторов больницы. Одно время жила с бывшим заключенным-власовцем Лысовым, который от неё вскоре сбежал к другой. На пенсию ушла лишь в 88. Детей Бог не дал. В ее жилье, в свое время полученном как служебное, всегда было много животных: Эмма привечала всех – кошек, собак, птиц, даже с воронами находила общий язык. А вот с людьми предпочитала держать дистанцию.
- Я всю душу отдала работе. Я так жалею, что больницы здесь больше нет. Мы помогали больным, больные нам. Может, я и по сей день, делала какую-нибудь работу там. Но, увы! Пожар унес смысл моей жизни. Сейчас я просто доживаю свой век.
Один из журналистов, встретившийся с ней незадолго до её смерти, рассказывал о встрече с Эммой: "В те дни с палаткой и спальником я путешествовал на велосипеде по заволжским долинам, попал под дождь, спросил у пастуха, где можно обсушиться. И он указал на дом Эммы.
- Она любовницей у Гитлера была, - сказал он, надвинув на глаза капюшон брезентового плаща. – Мы ей дустом помидоры посыпали, - шепотом произнес пастух. - А она живехонька, падла".
Эмма Антоновна похоронена там же, где когда то была областная психоневрологическая больница № 2, на Гавриловой Поляне.
В 2009 году здание бывшего ОЛП № 1 и психбольницы № 2 окончательно разобрали, и теперь о том, что здесь когда-то было, остались лишь воспоминания.
ИСТОЧНИКИ:
- Сергей Чекунов. Гаврилова поляна. Литературно-документальное повествование. Русское эхо. 2021.
- Историческая Самара
- Мамаев Юрий. История Гавриловой Поляны. 2005 г.
- Она отвергла любовь Гитлера и стала волжанкой. ИА «Улпресса»
- Липилин Владимир. Прощания Фрау Эммы. Гудок от 17.10.2006
- Алексей Семенов. Хождение по мукам Эммы Винд
- Алексей Баташев. Хорош был старик Варламов. JAZZ-АРТ, №2, 2004
- https://drugoigorod.ru/psihi-life/
- Липилин Владимир. Вечер у Эммы. Проза.ру