Знаменитому пушкинисту Николаю Раевскому сегодня исполнилось 129 лет
...В России об этом не вспомнили. Жаль, конечно. Россия — страна богатая. Не всех своих выдающихся сынов умеющая вместить в память.
Когда в 1945-ом году после освобождения Праги следователь НКВД спросил Николая Алексеевича Раевского о его отношении к советской власти и нацистам, «белоэмигрант» ответил с поразительной честностью. «Как участник Белого движения и дворянин никак не могу сочувствовать большевикам, но как русский человек никогда не буду поддерживать врагов России». Поразительно, но после этого признания он остался жить. Судьба берегла его для важного.
Он прожил почти 100 лет, хотя много раз должен был погибнуть. На фронте Первой мировой в Закарпатье, в Дроздовской дивизии на Перекопе, когда Белая армия постепенно сдавала Крым. Капитан Раевский тогда два раза переболел возвратным тифом. Через двадцать лет нацисты вошли в Прагу, и он был арестован гестапо. Прошло еще пять лет, и последовал новый поворот судьбы, выбросивший его в лагеря.
Может быть, люди старшего поколения помнят, каким событием стала в годы застоя книга Николая Раевского «Портреты заговорили», вышедшая в Алма-Ате. Она буквально, как какой-то град Китеж, вернула нам мир, который окружал Пушкина. Не идеологизированных борцов с самодержавием, а дворян, князей, членов императорской фамилии. Автором ее был Николай Алексеевич Раевский, прошедший к тому времени годы лагерей и ссылок. Он после Сибири перебрался в солнечный Казахстан и там работал в Институте клинической и экспериментальной хирургии. Составлял библиографию медицинских трудов и увлеченно работал над созданием Музея хирургии Казахстана.
Но Пушкин никогда не отпускал его. Великий поэт вошел в жизнь Раевского в Праге, где Николай Алексеевич оказался в эмиграции после боев на Перекопе и пребывания вместе с другими частями покинувшей Россию армии генерала Врангеля на полуострове Галлиполи, а потом в Северной Болгарии.
Можно с уверенностью сказать, что книги Раевского спровоцировали в своё время, в хорошем смысле, небывалый всплеск интереса к Пушкину, сначала к его личности, а потом и к творчеству. Народ снова открывал для себя своего вечного гения.
А у меня есть личный повод помнить Николая Алексеевича. Я сам тогда начинал свои робкие подступы к Пушкину, а он, Раевский, сделал меня гораздо более смелым на этом пути. Я с великой робостью дал ему почитать первый свой опыт. А он взял, да и написал предисловие к моей небольшой повестушке об Анне Керн «И жизнь, и слёзы, и любовь...». И именно пушкинское тогда очень ярко проявилось в самом Раевском. Он не пожалел для меня, начинающего литератора, самых отборных в доброте слов. Так поступал и Пушкин. Ему не жаль было доброго слова для собрата, Это всегда признак неподдельного таланта. Он, подлинный талант, щедр на безоглядные похвалы, потому что уверен в себе. Унизить другого может только мелкий человек. Возвысить другого умеет только великий. Таким остаются для меня Пушкин и Раевский.
Раевский умер вскоре. Примерно это я говорил у его гроба. Потом нёс крест к его могиле.
Вот часть его благословения мне, так я это теперь расцениваю...
«...Автору в высшей степени свойственно чувство меры, а также чувство такта, которое не изменяет ему и в тех случаях, когда ему приходится говорить о весьма нелегких для изложения предметах. В качестве примера приведу тот факт, что в известном стихотворении Пушкин именует Анну Керн “гением чистой красоты”, а в не менее известном письме С. А Соболевскому отзывается об отношениях с предметом своей любви таким образом, что издателям до сих пор приходится обозначать одно из слов многоточием. Е. Гусляров не пытается подвести эти два факта под некий общий знаменатель. Эти отзывы находятся в разных планах, можно сказать, в разных измерениях. В стихотворении мы видим Пушкина в измерении идеальном, в сфере “чистой красоты", а в письме узнаем просто мужчину, добившегося, удовлетворенного желанной, но нелегкой победой. В общем, то, что сделано Е. Гусляровым, является важным и весьма ценным приобретением для читателя, любящего русскую литературу. В этом небольшом по объему труде мы видим целый ряд ярких образов, искусно сплетенных автором из биографических нитей, тянущихся из множества разного рода документов
Прежде всего — это образ самой Керн, красавицы и умницы, беспощадно относившейся к своей жизни, образ Пушкина, по-новому проступающий из мглы времен, черты других лиц, окружавших Пушкина и Керн. Реконструкция души. Здесь сделана попытка такого рода.
Жанр, в котором сделано жизнеописание знаменитой женщины, пожалуй, не нов, но названия у него еще нет.
Это просто цепь документов и свидетельств современников, выстроенных в определенной последовательности, почти без комментариев. Это позволяет с исключительной точностью восстановить дух эпохи, всесторонне и столь же точно воспроизвести реальные взаимоотношения, облик и подлинную жизнь многих людей, которые оставили яркий след в истории отечественной культуры.
Читатель будет, несомненно, благодарен автору за умелое воссоздание достопамятной эпохи, в которую жили и действовали эти люди, творившие русскую историю».