1. В рассмотрении трёх разных стихотворений трёх разных поэтов двух поколений, мы сосредоточимся на сходствах и различиях этих стихотворений и покажем, чего каждое из них стоит. Иными словами, что и как поэты выразили своими стихами.
Эти стихотворения: «Я ненавижу свет...» (1912) Осипа Эмильевича Мандельштама, «Наш марш» (1917) Владимира Владимировича Маяковского и «Каждый пред Богом...» (1958 [?]) Иосифа Александровича Бродского.
Рассматривать эти стихи мы будем в хронологическом порядке их написания, чтобы фиксировать возможные заимствования из ранних стихов более поздними.
2. Текст 1.
Осип Мандельштам
Я ненавижу свет…
Я ненавижу свет
Однообразных звёзд.
Здравствуй, мой давний бред, —
Башни стрельчатой рост!
Кружевом камень будь
И паутиной стань:
Неба пустую грудь
Тонкой иглою рань.
Будет и мой черёд —
Чую размах крыла.
Так — но куда уйдёт
Мысли живой стрела?
Или свой путь и срок
Я, исчерпав, вернусь:
Там — я любить не мог,
Здесь — я любить боюсь…
1912
3. Неоднократно нам уже приходилось обращаться к этому стихотворению О. Э. Мандельштама, но лишь к отдельным строфам или даже строкам и никогда — к стихотворению в целом. Пришло время восполнить эти недостатки.
Стихотворение построено на противопоставлении природы с её выдающимися творениями и творчества общества, созидания человека для человека.
Я ненавижу свет
Однообразных звёзд.
Здравствуй, мой давний бред, —
Башни стрельчатой рост!
Что можно извлечь из этой ненависти к природе, ненависти, доходящей до личного бреда поэта? Покамест только предпочтение, пусть и бредовое, готической, скорее всего, архитектуры перед вечными звёздами.
4. Во второй строфе противопоставление активизируется и получает некий динамизм.
Кружевом камень будь
И паутиной стань:
Неба пустую грудь
Тонкой иглою рань.
Эти чудеса готических мастеров именно таковы. Они камень заставляют стать кружевным, воздушным. А шпили готических соборов и в самом деле ранят небо. Лишь по злобе к природе поэт находит у неба «пустую грудь», которую призывает ранить шпилем. Таким образом, он за войну цивилизации и природы.
5. И тут поэт ни к селу ни к городу зачем-то вспоминает о себе.
Будет и мой черёд —
Чую размах крыла.
Так — но куда уйдёт
Мысли живой стрела?
И если он верит, что будет и его черёд, если ощущает размах своего крыла (ну, не чужого же!), то, должно быть, он уже летит. И в полёте этот истребитель-бомбардировщик становится опасен. Он ведь не зря уподобляет свою мысль игле собора? Величественный, конечно, эгоцентризм, но какую грудь стрелой своей мысли вы намерены ранить, Амур Осипович? Тоже пустую? Или какая-то поэтически более подходящая для получения от вас ран найдётся? И «мысли живой стрела» останется годной после использования? То есть мысль останется живой? Не помрёт, как пчела после использования своего жала супротив супостатов рода пчелиного?
6. Но это — лишь одна из альтернатив: молодечество, джигитовка и перестрелка.
Имеется и другая, более унылая.
Или свой путь и срок
Я, исчерпав, вернусь:
Там — я любить не мог,
Здесь — я любить боюсь…
То есть наше предположение об интимно-скоромных действиях Амура Осиповича оказались верными. Мысли живой стрела — любовная стрела Амура. А неба пустая грудь имеет свой аналог в груди полной, женской и любвеобильной. Вот только недолга: мечты о любви могут обернуться путём от немощи любовной к боязни любви. Как говорил наш хороший знакомый капитан Игнат Тимофеевич Лебядкин: «Николай Всеволодович, даже вошь, и та могла бы быть влюблена, и той не запрещено законами» (Достоевский, Ф. М. Бесы. Роман. В трёх частях. — Полное собрание сочинений. В 30 тт. Тт. 1 — 17. Художественные произведения. — Т. 10. Бесы. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1974. С. 210). Ну, это проза. А в поэзии герой О. Э. Мандельштама ставит себя ниже вши и сам себе запрещает любить. Рабская душа!
7. Фактически всеми преимуществами, которые поэт нашёл у цивилизации перед природой, он испугался воспользоваться. И запретил себе любить. Стрелы мысли у него — холостые, любовью не отравленные, никакую грудь они не ранят, сколько ни маши крыльями.
При этом стоит отметить, что выбранные размер и ритм в стихотворении соблюдены почти идеально, с технической точки зрения к нему нет претензий.
Мысль гнилая. А с остальным, сколько бы его ни было, всё в порядке.
8. Текст 2.
Владимир Маяковский
Наш марш
Бейте в площади бунтов топот!
Выше, гордых голов гряда!
Мы разливом второго потопа
перемоем миров города.
Дней бык пег.
Медленна лет арба.
Наш бог бег.
Сердце наш барабан.
Есть ли наших золот небесней?
Нас ли сжалит пули оса?
Наше оружие — наши песни.
Наше золото — звенящие голоса.
Зеленью ляг, луг,
выстели дно дням.
Радуга, дай дуг
лет быстролётным коням.
Видите, скушно звёзд небу!
Без него наши песни вьём.
Эй, Большая Медведица! требуй,
чтоб на небо нас взяли живьём.
Радости пей! Пой!
В жилах весна разлита.
Сердце, бей бой!
Грудь наша — медь литавр.
1917
9. Стихотворение знаменитое. Большое упущение, что мы его до сих пор не анализировали и не выявляли его смысл.
Стихотворение называется «Наш марш», но маршевые у него только чётные строфы: вторая, четвёртая и шестая. Но это не страшно. Собственно марш может же сопровождаться коннотациями? Вот их сложные ритмические выплясывания мы и наблюдаем в первой, третьей и пятой строфах.
10. Что же это за марш?
Бейте в площади бунтов топот!
Выше, гордых голов гряда!
Мы разливом второго потопа
перемоем миров города.
Это марш революции, которая мыслится как бунт. А бунт разливается и охватывает все города мира. Тут сложная диалектика (1) движения масс, ходьбы, топота ног, то есть чего-то дискретного, хотя, возможно, и ритмичного и (2) ламинарного непрерывного потопа бунта, заливающего, как уже сказано, города мира. Естественно, после бунта город уже не будет прежним. Он обновится, бунт смоет с него грязь.
11. И в ритм марша врывается противопоставление природы и человека, формально почти такое же, как в стихотворении О. Э. Мандельштама.
Дней бык пег.
Медленна лет арба.
Наш бог бег.
Сердце наш барабан.
Иными словами, физически дни бывают разными, арба лет движется медленно, но толпу бунтовщиков это не устраивает: их бог — бег, а ритм бега отмеряется ударами барабана сердца. Всё вполне и даже предельно поэтично.
12. Но в отличие от боязни индивидуальной любви у О. Э. Мандельштама, В. В. Маяковский полон оптимизма в восстании масс, в социальном действии бунта он находит у себя и своих единомышленников превосходные качества.
Есть ли наших золот небесней?
Нас ли сжалит пули оса?
Наше оружие — наши песни.
Наше золото — звенящие голоса.
Трезвый реалист Леонид Ильич Брежнев писал, точнее — за него писали ещё более трезвые реалисты, в первом абзаце книги «Целина»: «Есть хлеб — будет и песня… Не зря так говорится. Хлеб всегда был важнейшим продуктом, мерилом всех ценностей. И в наш век великих научно-технических достижений он составляет первооснову жизни народов. Люди вырвались в космос, покоряют реки, моря, океаны, добывают нефть и газ в глубинах земли, овладели энергией атома, а хлеб остаётся хлебом».
У В. В. Маяковского всё прямо противоположно: «Наше оружие — наши песни». Поэтому «нас не сжалит пули оса». Мы вооружены песнями. И о каком небесном или земном золоте можно вести речь! Есть превосходное золото. Наше. «Наше золото — звенящие голоса».
Таким образом, стихия бунта, будучи организована в походные маршевые колонны и вооружённая песнями, уничтожит любую нечисть. Дряни и гадости — приготовиться.
13. Но в четвёртой строфе противопоставление человека природе смягчается и природе предлагается даже не перемирие, а примирение.
Зеленью ляг, луг,
выстели дно дням.
Радуга, дай дуг
лет быстролётным коням.
Материя, пространство и время приспосабливаются к новому ритму мира. Правда, последние две строки представляют некоторое затруднение в понимании. Ясно, что радуга может дать дуги для упряжи быстролётным коням. (1) Но это дуги лет, годов? (2) Или дуги лёта, то есть если уж кони запряжены, то им можно лететь вскачь? Мы склоняемся к первому варианту. И поскольку в первых двух строках говорится о днях, поэтому логично дальше заговорить о годах. И потому, что год представляет собой пару дуг, на которые делится годовой круг, год цикличен.
14. Как и у О. Э. Мандельштама, у В. В. Маяковского не обошлось без обращения взора к небу и отношения к небу.
Видите, скушно звёзд небу!
Без него наши песни вьём.
Эй, Большая Медведица! требуй,
чтоб на небо нас взяли живьём.
Но если О. Э. Мандельштаму желательно лишь проколоть пустую грудь неба, В. В. Маяковский небу сочувствует, видит как ему скучно без земных песен и потому предлагает Большой Медведице, Ursus Major, поставить перед небесным начальством вопрос о принятии земных певцов-бунтовщиков на небо живьём. И тут не только красивая метонимия, но и символ вселенскости революции. Революция... Она не только земная, но и небесная.
15. В заключительной, маршевой, строфе оптимизм поэта-бунтовщика брызжет через край.
Радости пей! Пой!
В жилах весна разлита.
Сердце, бей бой!
Грудь наша — медь литавр.
Радость этого оптимизма становится напитком революционных масс, так что «в жилах весна разлита» Теперь мы понимаем и качество, и крепость этого напитка. Это напиток обновления, весны и молодости.
А тела марширующих революционеров превратились в музыкальные инструменты. Если сердца — простые барабаны, груди — литавры, сами люди — поющие.
Амур Осипович! Попробуйте-ка справиться вашим унынием, неуверенностью и боязнью с таким вселенским оптимизмом!
16. И у В. В. Маяковского выбранные им размер и ритм соблюдены в стихотворении почти идеально, с технической точки зрения к нему нет претензий. И строфы маршевые, и строфы не-маршевые выписаны искусно и тщательно. Размер и ритм маршевых строф очень близок к строфам стихотворения О. Э. Мандельштама, так что вполне возможно, что этот ритмический рисунок был заимствован и дополнен ритмикой не-маршевых строф. По содержанию же стихотворение есть брызжущий радостью обновления оптимистичный гимн-марш революции. Вам трудно будет не согласиться, что своё дело поэт исполнил весьма достойно, как бы вы сами ни относились и к революции, и к бунту.
17. Текст 3.
Иосиф Бродский
«Каждый пред Богом...»
То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку…
Каждый пред Богом
наг.
Жалок,
наг
и убог.
В каждой музыке
Бах,
В каждом из нас
Бог.
Ибо вечность —
богам.
Бренность —
удел быков…
Богово станет
нам
Сумерками богов.
И надо небом
рискнуть,
И, может быть,
невпопад
Ещё не раз нас
распнут
И скажут потом:
распад.
И мы
завоем
от ран.
Потом
взалкаем даров…
У каждого свой
храм.
И каждому свой
гроб.
Юродствуй,
воруй,
молись!
Будь одинок,
как перст!..
…Словно быкам —
хлыст,
вечен богам
крест.
1958 (?)
18. Это стихотворение раннего Иосифа Александровича Бродского своим ритмическим рисунком, то есть размером и ритмом, до изнеможения подражательное. Кому же И. А. Бродский здесь подражает? Разумеется, прежде всего В. В. Маяковскому, ибо В. В. Маяковского «проходят в школе», а школу И. А. Бродский всё же до восьмого класса посещал и имел возможность пользоваться библиотеками.
При этом И. А. Бродским, разумеется читавшим только что рассмотренное нами знаменитое стихотворение В. В. Маяковского, использована ритмика только второй, четвёртой и шестой строф. У В. В. Маяковского первая, третья и пятая строфы ритмически иные, мы это выяснили, и потому его стихотворение, естественно, ритмически многообразнее.
Конечно, заимствовать можно и частями, и целиком, важно лишь нам, читателям, видеть и помнить где и что заимствовано. И потому не восторгаться старым у нашего молодняка. Молодняк только ещё учится и требовать от него полной оригинальности — дело гиблое. И вот И. А. Бродский оказался столь неоригинален, что даже нарубил строки на манер позднего В. В. Маяковского, чего в самом стихотворении «Наш марш» нет. Благо, поэтический топор под рукой. Так, пока Муза Иосифовна спит и мух не ловит… В общем, что нарублено топором, не опишешь пером. И чернилами заново не склеишь...
Подражает И. А. Бродский и О. Э. Мандельштаму. Как нетрудно заметить, размер и ритм у И. А. Бродского до оскомины знакомы. Разве что О. Э. Мандельштам не нарубил строки так, чтоб каждая была из одного слова. А в остальном всё так же, как у И. А. Бродского и В. В. Маяковского, ещё не пришедшего к этой мудрости зарабатывания денег методом укорачивания строк, ибо платили построчно, а не пословно, а уж тем более — не за каждый знак, как теперь.
Остаётся рассмотреть самое главное — содержание и форму поэтического творения юного поэта.
19. Крылатое латинское выражение «То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку…» («Quod licet Jovi, non licet bovi») сразу ориентирует читателя на различия Неба и Земли и потому, скорее всего, речь в стихотворении пойдёт именно об этих или сходных различиях. Ну, не о похищении же Европы Юпитером, обратившимся быком!
И что же мы читаем в самом стихотворении?
20. Хотя строки нарублены на слова, всё же можно из них выделить подобие строф и потому анализировать текст частями.
Каждый пред Богом
наг.
Жалок,
наг
и убог.
Так поэт мыслит о людях пред Богом. Хотя библейская история свидетельствует о прямо противоположном: как только Адам и Ева вкусили с древа познания добра и зла, они обнаружили, что они голые, начали стыдиться своей наготы и лишь тогда, прикрывшись лопухом, оказались жалкими пред Богом. То есть не нагие, а одетые Адам и Ева оказались ещё и жалкими. Потому их и изгнали из райского сада Эдема, спустили с Небес на Землю. Своих жалких Бог не жалеет. Чужих — тем более.
Но поэт вполне может мыслить о людях и так, как им о них написано. Ибо Бог — обладатель первой рентгеновской установки во мире, поэтому видит людей насквозь, Богу непосредственно доступна голая сущность человека, Ему не надо подолгу раздумывать над ней.
Но вслед за этой констатацией жалкости и убожества человека пред Богом И. А. Бродский зачем-то решил пошалить контрастом только что им написанному.
В каждой музыке
Бах,
В каждом из нас
Бог.
Нет сомнений, контрасты — всегда риторически выразительны, но хотелось бы, чтобы автор не терял нить своих размышлений, не терял выражаемый им смысл.
Если «В каждой музыке Бах», то, во-первых, это скучно, если всюду Бах, а, во-вторых, и по существу неверно, ибо сколько не искушённых никаким Змием Горынычем музыкальных бездарей шляется по белу свету!.. И даже пишет нелепых песни на ваши нелепые стихи, Иосиф Александрович. Бахом от них не пахнет. Если же речь ведёте о частичке Баха в каждой музыке, то почему не Моцарта, не Вагнера. И не такие ли это частицы, что «мой папа был грузчиком роялей, поэтому я так хорошо играю на них»? Указать на причастность всякой музыки к музыке — сущая банальность, как то, что дуб и клён — деревья.
То же самое следует повторить и относительно последней пары цитируемых строк. Если «В каждом из нас Бог», то, при прочих равных условиях, в нас это ничего не меняет, мы остаёмся самими собой и присутствием Бога можно пренебречь, Бог, получается, нерелевантен, Бог — тривиальность.
21. Читаем дальше.
Ибо вечность —
богам.
Бренность —
удел быков…
Ещё одна банальность. И она, к сожалению, всё же произнесена. А вслед за банальностью идёт нелепость.
Богово станет
нам
Сумерками богов.
Вот это поэтически и логически уже непонятно. Если «В каждом из нас Бог», то почему «Богово станет нам Сумерками богов»? Если ты такой тёмный, темнее Гераклита Эфесского, то частице Бога в тебе станет, конечно, сумрачно, сумрачно для этой частицы божественного в тебе, но не для тебя. Так что логичнее было бы сказать «Богово станет в нас Сумерками богов». Тогда, правда, не получится великолепной рифмы «Богам — нам», но это же вопрос не содержания, а формального мастерства поэта, каковое, по-видимому, прискорбно недостаточно. Вообще парень, вероятно, слышал о произведении Фридриха Вильгельма Ницше «Сумерки богов» и захотел вплести это название в ткань своего стихотворения. Вплести удачно не получилось.
22. Следующая часть стихотворения повествует о том, что как ни неуклюжи «сумерки богов» в данном стихотворении, сама тема эта не случайна. И потому она поэтом развиваема.
И надо небом
рискнуть,
И, может быть,
невпопад
Ещё не раз нас
распнут
И скажут потом:
распад.
Не совсем ясно, зачем же рисковать Небом, если Небо уже с тобой? Что может быть лучше Неба, лучше Рая? Для чего подвергать сокровище риску? Так вас давит и подзуживает сатанинская ваша часть, Иосиф Александрович?
Ну, и насчёт множества распятий. Распятие — это смертная казнь на виселице, казнь мучительная, позорная, гораздо хуже простого отрубания головы. Или вы надеетесь на судьбу поэта, описываемую Владимиром Семёновичем Высоцким: «А в тридцать три распяли, но не сильно»?
То, что «ещё не раз вас распнут», свидетельствует не только об ошибочных распятиях, но и о том, что у вас, как у кошки, девять жизней. Вы к описываемой ситуации риска Небом и множества последующих распятий относитесь как к компьютерной игре? За несколько жизней таки осуществить квест? Несерьёзно вы к теологии относитесь. Несерьёзно!
23. Но все эти риски Небом и вытекающие из рисков распятия, оказывается, не что иное, как подражание Иисусу Христу.
И мы
завоем
от ран.
Потом
взалкаем даров…
У каждого свой
храм.
И каждому свой
гроб.
Поэт вздумал сораспинаться с Иисусом Христом, составить ему компанию наряду с добрым и злым разбойником. И претендует на свой храм и культ. «Кто поэтически записывался распинаться? В очередь, сукины дети!»
Но если всерьёз взглянуть на сложившуюся поэтическую ситуацию, то лично безгрешный Иисус Христос, по разумению Иосифа Бродского, не искупил грехов людских, грехов всего человечества. И потому распятия должны продолжиться, а жертва Отца Небесного своим Сыном единственным была напрасной. Иисус зря пёрся на Голгофу. Напрасно крест свой тащил туда…
Кстати, «даров — гроб» — красивая рифма. Жизнеутверждающая!
24. Последняя часть содержательно отвратительная, зато реалистически точно обнажает душу автора. За это сим строкам — спасибо.
Юродствуй,
воруй,
молись!
Будь одинок,
как перст!..
Первые пять строк — фактически выстраданная в раздумьях и жизненных невзгодах программа личного бытия Иосифа Александровича Бродского: «Юродствуй, воруй, молись! Будь одинок, как перст!» Если не всю её удалось выполнить, то восемь жизней ещё имеются в запасе.
А вот очередное вхождение в сферу теологии вновь оказалось для поэта позорным.
…Словно быкам —
хлыст,
вечен богам
крест.
В самом деле? Богам присуще висеть на кресте, как быкам вечно общаться с хлыстом? Боги непременно должны быть распяты? Сколько же варварски-языческого в атеистически воспитанном юноше открывается, как только он сунет свой нос в область теологии, коснётся, ненароком или специально, божественного.
25. Подражание ритмике В. В. Маяковского и О. Э. Мандельштама у И. А. Бродского сносное, содержание и форма стихотворения кичливо нелепы, являются откровением сущего невежества поэта с семью классами образования и оставляют стойкие сожаления, что он не стал навсегда ни моряком на маяке, ни водолазом на дне, ни помощником прозектора в анатомическом театре. Театр — его стихия!
2023.07.09.