1. (1) Талант и даже гениальность могут проявиться рано, как у Александра Сергеевича Пушкина (1799 — 1837), Евгения Абрамовича Баратынского (1800 — 1844), Дмитрия Владимировича Веневитинова (1805 — 1827), Михаила Юрьевича Лермонтова (1814 — 1841), Алексея Николаевича Апухтина (1840 — 1893).
(2) А может случиться и так, что талант формируется трудно, гений оказывается нерасторопным, пробивается постепенно чрез повторения и тугодумие. И при этом никак нельзя сказать, что поздно обнаружившийся гений чем-то хуже гения раннего.
Мастерство же, выказываемое гением, (1) может сохраняться долгие годы. И не тускнеть. И не теряться. (2) А может вспыхнуть раз, другой, а потом погаснуть навсегда, оставляя автору гениальных творений остаток жизни лишь коптить вселенную.
2. Но нам, срывающим печати гениальности с литературных творений людей, давно ушедших в мир идеальный, решительно всё равно — ранний был гений или поздний. Мы с его творениями знакомимся сейчас, поэтому Платон Афинский и Данте Алигьери предстают пред нами почти одновременно. И это «почти» — чисто техническое, ибо невозможно одновременно читать две книги.
Кстати, Платон Афинский был тугодум, подолгу размышлял над какой-то одной философемой, тщательно продумывая её в полноте её возможностей и условий, «Парменид» об этом даёт все возможные свидетельства. А его гениальный ученик Аристотель Стагирский был гением, можно сказать, летучим и чуть ли ни шипучим, чуть ли ни холеричным, столь он был нервозно-темпераментен. И при этом создавал целый комплекс трезвых рассудочных наук, не в пример вдохновенной поэтической и диалогической прозе своего тугодума-учителя.
3. Ниже нам предстоит ознакомиться и осмыслить стихотворение раннего, почти юного Иосифа Александровича Бродского «Одиночество». Это стихотворение 1959 года, так что поэту 19 лет или несколько меньше. Во всяком случае, гражданское совершеннолетие им достигнуто. А нам предстоит решить — что там с совершеннолетием поэтическим. При этом никаких извиняющих автора скидок на возраст мы, разумеется, делать не намерены. Если твоя Муза не готова, если ты не созрел — зрей молча, подкармливая Музу Иосифовну удачными сочетаниями слов, а покамест не целыми стихотворениями.
4. Текст.
Иосиф Бродский
Одиночество
Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из-под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклоняться данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.
1959
Красивый парень из 50-х...
5. Неокантианцы, истово проповедующие «заданность», когда хотели унизить оппонента, говорили, что он учит о «данности» и «данность» проповедует. Такие специфически учёные оскорбления когда-то были в ходу.
В самом деле, если ты занят данностью, твоё сознание просто фиксирует реальность в её эмпирической суете, но эта суета пройдёт, сменится новой суетой, и что тогда ты будешь делать с прежним содержанием своего сознания? Примешься фиксировать новую суету? Эта пошлость сознания, определяемость его извне внешним, аффицирующим его, предметом, филистерская ограниченность и стеснённость такого сознания составляет характерную черту профессии журналиста. Его продукт скоропортящийся. Его надо успеть продать… Тогда как с заданностью сознания изнутри сознания можно не спешить, заданность всегда с сознанием, потерять её можно лишь со смертью, болезнью Альцгеймера или другим сумасшествием.
Вот этот спор заданности и данности, или вечности и времени, и составляет содержание стихотворения И. А. Бродского. Как этот спор проходит? Какие риторические приёмы пускают в ход спорящие сущности? Сейчас выясним...
6. Первая часть первой строфы.
Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из-под ног,
как палуба…
Нетрудно согласиться, что когда-то сознание может устать и потерять равновесие. Тогда оно начинает путаться в показаниях, сознавать предметы плохо и порой даже не отличать чёрное от белого. Но о ступеньках какой лестницы рассуждает поэт? Куда он в одиночестве по ней взбирается? Неясно, неясно...
...когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество…
Расплеваться с человечеством не на людях, а в одиночестве? Как-то это, мягко говоря, неактуально и нерелевантно! Похоже на то, как советские граждане «клеймили израильскую военщину» на своих, по инициативе начальства собранных, митингах. «Израильская военщина» примерно так же ведала о своих советских клеймах, как и человечество о слюне и плевках ночного одиночества нашего поэта.
Но всё это лишь обстоятельства времени и образа действия, обрамляющие главное утверждение поэта.
...ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
То есть (1) усталое, спотыкающееся на непонятной лестнице, сознание и (2) плюющее в человечество ночное одиночество вдруг позволяют размышлять о вечности? А заодно и сомневаться в куче вещей, включая непорочность Приснодевы? Э, лучше бы ты сперва засомневался в непогрешимости Папы. Что сразу чистый образ Богородицы-то лапать!
Так или иначе, но заряд вечности, по неисповедимой диалектике, выстрелил в эмпирическое, временное сознание, сознание даже самое высокое из возможных для него в его эмпирии и из находимых поэтом. И что он нашёл?
...идей, гипотез, восприятия
произведения искусства
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Согласитесь, набор странный, набор суповой — идеи, гипотезы, восприятие произведений искусства, непорочное зачатие Мадонны… Во всём этом велено сомневаться? Кстати ли тут Мадонна? Если бы это была та Мадонна, та шлюха, которая поёт, с таким трудом натянутая постмодернистская усмешка поэта была бы нами отмечена, и в поэтический аттестат И. А. Бродскому можно было бы поставить тройку с минусом. А так тут иронией ни от поэта, ни от его Музы не пахнет. Всё вполне серьёзно и почему-то крайне беспомощно.
7. Такая неудача с вечностью заставляет поэта во второй части первой строфы искать сатисфакции у времени и данности.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Несомненна тут аллюзия на пушкинское «Два чувства дивно близки нам...».
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как ….. пустыня
И как алтарь без божества.
1830
Только у А. С. Пушкина чувство прямо противоположно чувству И. А. Бродского.
А. С. Пушкин в этой любви видит чудо. И эта любовь к пепелищу и гробам диалектически животворит и без сомнений впечатывает человека в вечность, ибо только в памяти и традиции жив человек. И вообще лишь с ними есть человек. Без них и земля — пустыня, и алтарь — без божества.
У И. А. Бродского чувство другое. Ему данность и время постылы так же, как и его одинокие, но всё же позорные неудачи с вечностью.
В данности могилы, глубокие могилы. Надо хотя бы дождаться, когда они зарастут и, стёртые временем, могут показаться милыми. То есть поэт стойко и откровенно ориентирован на иллюзию, высказывает ей вполне определённое предпочтение.
8. Вторая строфа.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Заметьте, поэт пишет не «покоряться», а именно «поклоняться» данности. То есть в данности он находит божество, предмет поклонения, как ни откровенно этот предмет этому поэту ни ненавистен. Что короткая дорога и краткая судьба идущего по ней потом могут казаться широкими, большими, пыльными — это житейски понятно. Жизнь пустая, никчёмная, но воспоминание о прожитом иллюзорно греет душу, не так саднит, как нынешняя реальность... Но вот то, что дороги
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами,
уже странно до унылого безумия. Тут сознание поэта не просто свидетельствует о своём утомлении, а уже и о разложении на нелепые рваные не-запчасти.
9. Третья строфа.
Да. Лучше поклоняться данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.
Если во второй строфе одиночество приводит сознание поэта от вечности ко времени и данности, по всему видно — ненавистной данности, то в третьей и последней строфе поэт уже смиряется и с данностью. И даже готов на неё опираться, упомянутая в первой строфе неизвестная лестница здесь представлена чуть менее смутно, как, вероятно, лестница жизни. И эта лестница стара и выщерблена, но для порядком истрёпанной уже души восемнадцатилетнего поэта годится и такая. Заодно она поддержит и немудрящий духовный багаж хромающих истин персонажа.
10. Данное стихотворение — вестник усталости, одиночества и разложения состарившегося ещё до совершеннолетия сознания, неумело было попытавшегося прикоснуться к вечности, но тут же вернувшегося к убогой, безнадёжной и пакостной реальности данного, которому само решает поклоняться и другим советует подобный же религиозный реализм.
Это поэзия человека, целиком и сполна являющегося функцией внешней среды, которая его деловито заедает, не обращая внимания на его визги и стоны. Жить собственной жизнью, внутренним миром этот человек не способен. Поэтому, плюя на человечество, он продолжает тяжко вздыхать о замене выщербленной лестницы, доставшейся лично ему и по которой ему приходится плестись, скоростным социальным лифтом. Но судьба — не дура. Какой ещё тебе лифт! Живи быстро, умри молодым. Вот тебе, пропитанному социальным инфантилизмом, и будет лифт в глубокую могилу, о которой ты так непоэтично писал...
11. Единственная попытка спасти художественное реноме и биографию молодого поэта могла бы состоять в том, чтобы воспринять это стихотворение как сарказм над миром, в котором вынужденно приходится жить поэту. Но для такого «восприятия произведения искусства» стихотворение не даёт никаких оснований. В нём нет даже намёка на иную, лучшую действительность, поэт полностью погружён в действительность здешнюю и только время от времени жалобно скулит, пребывая в ней. Для сарказма нужна отделённость субъекта от предмета сарказма. А тут поэт сам поклоняется этому предмету и другим мудро советует последовать его примеру.
12. Вульгарная сказка о гениальности этого стихотворения спешно наметена на него первым попавшимся под руку веником первых попавшихся на язык слов. Наметена скоро и бездумно.
И. А. Бродский в этом стихотворении — поэт слабый, беспомощный, противно и некрасиво страдающий и с вживую разлагающимся сознанием. Такие гениальными не бывают. Такие тихо сходят с ума.
2023.07.08.