Начало можно прочитать здесь: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8 и часть 9.
Порядок в мастерской был восстановлен, и жизнь вернулась в прежнее русло. Хозяин восседал на крепком табурете, вооружившись молоточком, и деловито подбивал каблучки туфель, что сдали ему сегодня на ремонт. Он вдруг вспомнил о странном вензеле на паре танцевальной обуви, который обнаружила Соня.
Как так получается, он владелец туфель, знает их, сколько себя помнит, и не подозревал, что внутри имеется клеймо. А вот его новая знакомая, юрист и просто привлекательная (чего уж греха таить) женщина, сумела найти то, что ему даже не пришло в голову искать. Впрочем, он не собирался долго размышлять и вернулся к своему занятию. Работа есть работа.
Удивительное дело, он выполнял привычные действия, а думы никуда не ушли. Правда, приняли другой поворот. Софья помогла с переоформлением постройки, и теперь история с мастерской выходила на финишную прямую. Неужели не придётся больше переезжать с места на место, как неприкаянному… Выходит, всё не так уж и плохо. А туфельки очень даже ничего – он повертел в руках изящные лодочки – такие бы подошли Соне, у неё красивые ноги… тут мысли мужчины плавно перетекли совсем в иное русло, куда, пожалуй, нам не стоит заглядывать, ведь каждый человек имеет право на личное пространство, что уж говорить о голове и, тем более, душе или сердце (это уж, как вам угодно).
***
Софья бежала через сквер под дождём, перехватив поудобнее зонт. Босоножки наполнились водой, подол льняного платья прилип к коленям – ну, и ливень… Зонт не справлялся со своими обязанностями – вода, задуваемая порывами ветра, стекала за шиворот и намочила концы волос.
Женщина схватилась мокрой рукой за массивную ручку подъездной двери и потянула её на себя. Дверь с надсадным скрипом подалась, открывая гулкую тьму каменной лестницы. Здесь на третьем этаже проживал один занятный человек, с которым Соня договорилась о встрече.
Антиквар и ювелир, знаток всяческих редкостей и большой любитель истории Вениамин Теодорович был давним приятелем её вузовского преподавателя и клиентом юридической конторы, в которой Софья работала. Старинная обувь не входила в круг интересов старика, но почему не обратиться за советом, ведь клиент и даже в какой-то мере наставник по жизни обладал настолько широкими познаниями и имел такие связи, рамки которых очертить не пришло бы никому в голову.
Вениамин Теодорович долго не отпирал, но в конце концов за дверью послышались его шаркающие шаги. В принципе, несмотря на лета, он был вполне бодр, но имел привычку изображать старость и немощь, а также жаловаться встречному и поперечному даже на несуществующие недуги. Возможно, таким образом он хотел поддержать беседу или произвести впечатление стареющего человека, который давно отошёл от дел.
– Деточка, да Вы насквозь промокли, – заохал хозяин квартиры, как только она переступила порог. – С Вас ручьями льёт.
– Добрый вечер, Вениамин Теодорович. Вы преувеличиваете, не так уж я… – отвечала Софья, хлюпнув носом.
– Немедленно в ванную! Я выдам Вам чистое полотенце, хоть оботритесь, – настаивал антиквар, добавив. – Вы мне весь паркет в коридоре залили…
Софья обсушила волосы и подол платья и прошла в гостиную. Вениамин Теодорович считал, что принимать гостей на кухне – это моветон. Предварительный разговор по телефону состоялся за несколько дней и, похоже, у антиквара имелись какие-то новости…
Речь шла о туфлях Мигеля. Соня рассказала о клейме и спросила, можно ли отыскать имя мастера. Антиквар связался с одним из своих знакомых, коллекционером старинных предметов гардероба и специалистом по истории костюма, и переслал ему несколько сделанных Софьей фотографий.
Гостиная заставлена была антикварной мебелью. Впрочем, сделано это было со вкусом, хотя на взгляд Софьи, свободного пространства с каждым разом становилось всё меньше. Вот этого комода на гнутых ножках с резным навершием она не видела прежде. А бюро, которое высилось у стены, украшал теперь чернильный прибор, чересчур вычурный, о чём гостья опрометчиво не преминула сообщить владельцу редкостей. В ответ она тут же услышала небольшую лекцию о стиле барокко, о редком экземпляре, на котором неизвестные мастера прошлого запечатлели Минерву и купидонов и превзошли самих себя, выковав растительный орнамент по периметру.
Ничего не оставалось, как склонить голову в знак уважения то ли познаниям собирателя и мастерству исполнения, то ли изобразив раскаяние ввиду собственного невежества. Наконец, был накрыт чайный стол, и можно было ожидать перехода к цели визита.
– Видите ли, Сонечка, – заговорил, наконец, хозяин квартиры о деле, отложив серебряную ложечку на блюдце тончайшего фарфора и пододвигая к гостье вазочку с конфетами в умопомрачительной красоты прозрачных с витиеватым золотистым украшением обёртках. – Костя… Константин Леопольдович очень заинтересовался этой историей. Он говорит, невероятно, что существуют туфли с таким клеймом. Дело в том, что этот европейский мастер начала 19 века не так широко известен и от него не осталось ни одной обувной пары – ни у частных собирателей редкостей, ни в музейных коллекциях. Клейма тоже никто не видел, хотя имя обувщика живёт.
Женщина перестала пить и даже позабыла развернуть конфету, которую держала в руке. Она вся обратилась в слух, глаза же при этом предательски косили в сторону вазочки.
– По мнению Кости, вполне похоже на подделку, что не редкость, – Вениамин Теодорович замер, почесал бородку клинышком, поцокал языком и, развернув обертку взятой двумя толстыми пальцами конфеты, отправил её себе в рот, а прожевав, продолжал. – Да Вы потчуйтесь, деточка. Таких сластей в магазинах не сыщете. Так во-о-от… О чём это я… Ах, да. Тут я с Костей категорически не согласен…
– Насчёт подделки не согласны, Вениамин Теодорович? – уточнила Софья.
– Именно! Ведь что такое подделка? Подделка заявляет о себе громко. Она не прячется стыдливо, а предлагает себя всеми возможными способами, привлекает к себе внимание. Спрашивается: зачем клеймо мастера поставлено не на видном месте, где всякий его заметит, а практически спрятано? Если хотели подделать, поставили бы на подошве – нате, смотрите, туфли от Гильермо Лагоса!
– Как Вы сказали? – переспросила Софья. – Гильермо Лагос? А кто это?
– Посему, деточка, – вместо ответа изрёк хозяин квартиры. – Константин Леопольдович желает подержать обувную пару в руках. Ведь фотография не расскажет и десятой доли сведений о запечатлённом предмете. Специалисту надо увидеть своими глазами и эти туфли, и клеймо. Рассмотреть кожу, каблук, оценить возраст изделия. Пощупать, так сказать. Без этого он не сможет дать хоть сколько-нибудь стоящей оценки.
– Я всё понимаю, Вениамин Теодорович, – вздохнула Софья. – Но здесь как раз проблема. Дело в том, что хозяин туфель не расстаётся с ними, буквально не выпуская из рук. А уж о том, чтобы передать третьей стороне, не может быть и речи.
Восьмидесятые годы прошлого века…
Ветер ударил в приоткрытую форточку, та с шумом распахнулась, стекло задребезжало, лёгкая занавеска приподнялась порывом воздуха и затрепетала. За окном мельтешили тучи, поднялась пыльная буря, собирался дождь. Но природной стихии никто не замечал, в комнате накалялась обстановка…
Женщина стояла, прижимая к себе ребёнка и уставившись в стену, завешанную ковром из промтоварного, добытого лет уж пять назад с превеликим трудом. Мужчина расхаживал взад-вперёд, отчаянно жестикулируя и периодически запуская пятерню в густую курчавую шевелюру.
– Пойми, что мне это очень важно! Да, я должен уехать… Вернее, вернуться, воссоединиться со своей семьёй! Мой отец так долго этого ждал… Он пережил многое из того, что не должны переживать дети. Только представь, что мальчиком он вместе с младшими оказался без родителей в чужой стране. Он не видел близких более сорока лет… Почему ты молчишь? Ты… вы… ведь можете поехать со мной!
– В качестве кого? – женщина обернулась так резко, что ребёнок на её руках захныкал. – Ты сам знаешь, что я не могу поехать.
– Если дело только в этом, то почему нам не расписаться? Что за упрямство?!
– То есть жениться только ради того, чтобы уехать? – она рассмеялась и перехватила ребёнка повыше. – Даже когда у нас появился сын, ты не предлагал расписаться, – за окном грянул ливень.
– Ты сама знаешь моё положение. Я хочу встать на ноги и привести жену в мой дом, а не жить на её территории. Я вернусь на родину и, надеюсь, там всё будет по-другому. Не понимаю, почему ты упрямишься. В конце концов, мой сын…
– Твой сын? А чью фамилию он носит? – ребёнок опять заплакал.
Мужчина шагнул навстречу и обнял обоих, женщина попыталась отстраниться.
– Ты меня не слышишь… Там моя семья, родные, моё сердце там…
– Там, где ты никогда не был? – перебила его женщина.
– Да, не был, но это ничего не значит. Мой отец, хоть и покинул родные места, будучи ребёнком, но всю жизнь хранит память о них. И многое мне известно по его рассказам, я как наяву вижу родину…
– Родину?.. Твоя родина здесь. Ты родился здесь, сделал первые шаги, получил образование. Моя (и твоя) родина дала тебе всё! Да, сейчас немало тех, кто стремится её покинуть. Её хают, ей смеются в лицо. Хотят оттяпать кусок пожирнее, чтобы безбедно жить там, за бугром. Думаешь, я побегу вслед за другими?
– Почему «побегу» и почему за другими? Я ничего не собираюсь, как ты говоришь, оттяпать, – он перевёл дыхание и продолжал, уже смягчившись и постаравшись придать голосу больше убедительности. – Пойми, что ты и сын – моя семья. Вы самое дорогое, что у меня есть. Моё сердце разрывается. Я не могу предать отца и не могу оставить вас. Что мне делать… – ливень как нарочно лупил в стекло, но его не замечали.
Она молчала. В романах пишут: «Меж ними выросла стена». Сейчас он ощущал всем своим существом эту стену или, напротив, пропасть между ними. С того разговора в отношениях пошла трещина, и с каждым днём она ширилась, отдаляя близких доселе людей друг от друга. Он несколько раз пытался ещё поговорить со своей женщиной, пусть официально и не являющейся женой, но матерью своего ребёнка. Эти два существа были самым дорогим на свете, но сильны в семье его, в традициях родовые связи. И ехать придётся в любом случае.
– Поступай, как знаешь, – её холодный тон задел. – Я не буду тебя останавливать. Если ты решил, пусть так и будет. Ничего, мы справимся.
– Зачем ты так? Не думаешь ли, что я вас бросаю?.. Как только я устроюсь, приеду за вами…
– Я останусь дома. Не стоит приезжать, – отрезала она. – К тому же ты не подумал о моей матери. Неужели я её оставлю?
Напрасно он пытался убедить, что и мать поедет с ними (хотя сам он не был в том уверен – вряд ли можно вывезти ещё и родню жены). Ничего, возможно, она ещё одумается. Уехать сейчас, чтобы вскоре вернуться. Когда он приедет, всё будет по-другому. Не может так статься, что она не примет его. Она, которая подарила ему наследника. Она, в которой он души не чает. Она, которая любит его беззаветно. Так было и так будет.
Пару веков назад…
Два экипажа с артистами, запряженные резвыми лошадками, показались у поворота предгорной дороги, что петляла среди низкорослых деревьев и валунов. Первый нагружен был инструментами и сценической атрибутикой. Во втором ехала труппа. Кто-то негромко переговаривался с соседом, кто-то дремал, откинувшись на спинку сиденья, а третий, высунувшись по пояс, кричал первому кучеру, чтобы поаккуратнее вёз дорогую поклажу. Возницы торопили коней – дон Алваро спешит домой к ненаглядной супруге.
Театр сеньора Арайи нынче нарасхват – приглашают и в ближние, и в дальние городки и поместья. И везде представления идут с неизменным успехом. Ещё бы – хозяин собрал достойных во всех смыслах музыкантов, да и танцоров прибавилось. Нашёл великолепного маляра, и у них теперь собственные декорации и афиши.
Артисты могут днями упражняться, не заботясь о пропитании и платье, ведь, стыдно сказать, до чего дошло – в театре теперь собственный костюмер, который оставил работу в лавке дамского платья и разъезжает с ними. Где это видано… Даже в богатых домах, где знатные господа держат актеров, обшивают их обычные портные. Но нет… сеньор Арайя если что решил, выполнять неукоснительно.
Правда, пением теперь радовать публику некому. Сеньорита Инес (хотя это её звание в прошлом, а нынче она почтенная сеньора), голос которой зрители слушали с благоговейным сердечным трепетом, отныне выезжать не может. Она занята младенцем. Дон Алваро души не чает в ней и в сыне, потому норовит поскорее вернуться и даже бывало, последние несколько раз отказывался от дальних поездок. Его можно понять, но как бы не растерять то, что достигнуто годами скитаний.
Пением доньи Инес наслаждается теперь один лишь ребёнок. Стоит ему нахмурить личико или, не приведи бог, расплакаться, как мать принимается качать своё дитя и напевать ему нежным бархатным голосом. В театре, конечно же, все радуются, что дон Алваро нашёл своё семейное счастье и уважают за то, что выстоял в трудные времена, сохранил людей, не поддался на кажущиеся заманчивыми предложения, а организовал собственный театр. Нет над ним хозяина, кроме одного Создателя.
Арайя сидел в первом экипаже, там устроено было мягкое место, чтобы он мог отдохнуть в дороге, не отвлекаемый чьей-нибудь болтовнёй. И, в то же время, быть, так сказать, в авангарде театрального «поезда». Дон Алваро поглядывал на заботливо уложенные в чехлы гитары. За них немало заплачено, а кучер этот, видимо, ценнее дров ничего не возил. По крыше забарабанил дождь, и несколько капель просочилось сквозь щель.
Внезапно экипаж встал, а седок, продолжив движение, чуть не въехал головой в баул с туфлями, стоявший перед ним. Да что он там… неужто пьян?! Хозяин театра распахнул дверь… Прямо в лицо ему смотрело дуло ружья…
Продолжение.