Епископ Варнава (Беляев) – монах, епископ, затворник, аскетический писатель, кандидат богословия, юродивый. Жизнь его будто была разделена на «до» и «после». Сначала он получил блестящее образование, принял монашество и в сравнительно молодом возрасте был облечен в епископский сан. Но затем – навсегда лишился кафедры, принял подвиг юродства, попал в психиатрическую больницу, а затем и в лагеря. Последнюю треть жизни владыка провел тихо, а большинству людей и вовсе был известен просто как дядя Коля (уменьшительное от мирского имени владыки). Практически всю свою жизнь епископ Варнава творил, и из его произведений, преимущественно записных книжек, а также из устных и письменных сведений людей, лично знавших его, до нас дошли ценные мысли и зарисовки владыки о его времени, ушедших эпохах, людях и христианском духе.
До юродства
Родился будущий владыка в 1887 году. Монашество и священство принял – в 1911, обучался в Московской духовной академии. Кандидатом богословия стал в 1915, а уже в 1920 был поставлен епископом, старшим викарием Нижегородской епархии и настоятелем Печерского Вознесенского монастыря.
В 1922 г. случается переломный момент в судьбе владыки, после чего его жизнь уже никогда не вернется в прежнее русло. Нижегородский правящий архиерей признает Высшее церковное управление – управляющий орган обновленческой церкви, марионетки советского государства. И архиерей, и власти оказывали давление на епархиальное духовенство, чтобы то также признало обновленцев. И 19 июня 1922 года на общем собрании клира была подписана резолюция, признающая ВЦУ единственным каноническим органом управления Церковью. Епископ Варнава был среди подписавших.
Владыка практически сразу осознал неверность совершенного поступка. Он отправился к архиепископу Феодору (Поздеевскому), архиепископу Волоколамскому, чтобы принести покаяние, но последний не принял еп. Варнаву. Но в сентябре того же года владыку для покаяния принял иеросхимонах Алексий (Соловьев), уважаемый старец Смоленской Зосимовой пустыни, прославленный позднее в лике преподобных. Его исповедницей была даже прмц. Елисавета Федоровна. Епископ Варнава осознавал, что более не может управлять епархией из-за неизбежности подчинения обновленцам. Поэтому он испросил благословения на подвиг юродства, и старец Алексий его благословил.
ПОДАТЬ ЗАПИСКУ В СВЯТО-ЕЛИСАВЕТИНСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Перед возвращением в Печерскую обитель владыка побывал в Москве у доктора, где получил справку о «резко выраженной истероневрастении». В день по возвращении в обитель прихожане и клир сразу же стали замечать за архиереем странности. Например, во время богослужений он начинал кадить или целовать иконы не в определенное на то время, произносить непонятные, чудные проповеди. Вне богослужения владыка Варнава говорил о том, что ему вот-вот предстоит предпринять путешествие… в небесный Иерусалим.
И на следующий день владыка, «остриженный лестницами, без бороды, глаза – с расширенными зрачками, одетый в статское пальто, а под ним в ватный подрясник, обрезанный городками, с шляпой в руках»1, сказал, что сейчас намерен пойти в Иерусалим. Он вышел из кельи и направился в здание епархиального управления. Оттуда уже его под руки проводили к психлечебнице, где и поставили диагноз «параноическое слабоумие». Весть о душевной болезни епископа быстро распространилась в том числе и в местных газетах. Эта новость была небольшим, хотя и мнимым, торжеством советского атеизма. Если верующий человек сошел с ума, то это непременно из-за веры. А тут даже епископ.
Сам же владыка так вспоминал причины принятия юродства:
«Юродство как странный, вычурный, экстравагантный образ поведения, столь непонятный миру и людям, которые хотели его объяснить с внешней точки зрения, нетрудно объяснить даже без привлечения всякой мистики. Это охранительный modus vivendi, способ жизни. Подвижники, уходя в пустыню, в монастырь, в этом образе существования не нуждались, от соблазнов мира их охраняли стены, одежда, отчуждение от общества и т. д. А того, кто остался подвизаться в миру, что может охранить?»
Таким образом, для него юродство было единственным оставшимся возможным способом существования. Существования в свободе, вне «красной церкви», вне, как тогда казалось, взора советских спецорганов.
После принятия юродства
Оставшуюся часть жизни владыка хотел провести в тишине и уединении за написанием произведений и духовным окормлением тех, кто к нему прибегал бы. Через шесть лет после принятия юродства он написал четырехтомник «Основы искусства святости: Опыт изложения православной аскетики», состоящий из размышлений епископа о явлениях современности через призму святоотеческого наследия. В то же время он понимал, что советского человека едва ли удастся такими трудами привлечь к Церкви. Поэтому в его планах было написание художественных произведений, где проповедь Христа читалась бы между строк.
К сожалению, что-то из его произведений не окончено, что-то так и не было опубликовано. Спокойно пожить епископу довелось относительно немного – 11 лет. В 1933 г. его обвиняют в антисоветской агитации (излюбленная статья для фабрикации уголовных дел) и основании тайного монастыря (проживал вместе со своими духовными детьми). И вплоть до 1948 г. ему пришлось пребывать в заключении. В тюрьмах и лагерях он практически ни с кем не заговаривал и держался особняком, изредка юродствовал и еще реже кому-то открывался по-настоящему.
После окончания срока епископ перестал юродствовать. Жил тихой жизнью, продолжил сочинительство, преимущественно составлял жизнеописания подвижников и вел записные книжки, где оставлял собственные мысли о жизни, вере и Церкви, а также собирал в них городской фольклор, сведения из газет. Посещал богослужения, не открывая ни сана, ни монашества. Соседи знали его просто как дядю Колю. Сам почти не служил, только для ближайших людей. Почил тихо, предчувствуя свое отшествие в Небесный Иерусалим заранее.
Ниже предлагаем познакомиться с некоторыми размышлениями владыки Варнавы и эпизодами из его жизни.
Из трудов епископа Варнавы
О бесноватых
«Современная медицина, составляя клинические описания психиатрических заболеваний, не знает того, как часто «сумасшедшие», например слабенькие женщины, «боятся» идти прикладываться к святыне или ко св. Чаше, и их едва-едва могут удержать силой десять мужчин. И мало того, что те упираются, но самый вес их тела увеличивается. Ведь ничего, казалось, не стоило бы дюжему мужику одному взять такую «даму» и подвести к святыне, нет, куда тут, несколько человек с трудом несут худенькую особу, словно десятипудовый памятник на кладбище. Я хорошо насмотрелся с детства на подобные картины во многих местах.
Наблюдая теперь пациентов сумасшедшего дома, дикие припадки эпилептиков и психопатов, владыка видел то, чего врачи не видели. Когда приступ проходил, изо рта очнувшегося «выходило как бы дымное облачко, а с ним и нечистый дух – нечистая страсть».
Я спрашивал, – вспоминал епископ уже на свободе, – очнувшихся бесноватых (особенно с высшим образованием), что они чувствовали, например, во время припадка. Большею частью они отвечали, что испытывали приступ страшного гнева. Не беса чувствовали как постороннее существо, а переживали субъективное чувство страсти гнева.
У святителя Димитрия Ростовского есть слово на тему «Есть ли ныне чудотворцы?». Там он говорит, что гневливый человек – это бесноватый. И кто укротит такого или себя самого, тот сотворит настоящее чудо».
Об искушениях монахов и мирян
«Монаху внушает бес, что жизнь в его монастыре трудна, пропитание скудно, трапеза плоха, а работы много, только здоровье губишь... Иногда про келью помыслы враг внушает — сыра, холодна, про начальника или начальницу — строга, не за дело взыскивает, пристрастно относится к подчиненным... Итак, никаким делом духовным заняться ему не дает, но внушает, что одно спасение — это сходить куда-нибудь или уснуть. И снова демон целую вереницу помыслов приводит: того надо поздравить с праздником или по поводу какого-либо события личной его жизни, другого посетить, потому что он болен, там требует якобы нашего утешения одинокая вдова, подруга или несчастный, находящийся в горе, нужде. «Все лучше, чем без толку сидеть в келье». Дело ведь это «святое», внушает дальше бес, «не Христос ли Сам сказал: болен бех, и посетисте Мене… (Мф. 25, 36). И окаянный этот, будучи сам на краю гибели, идет «спасать» от нее других!..
Благочестивыми предлогами враг и искушает, конечно, только благочестивых, что же касается мирян, ведущих так называемую светскую жизнь, то их он прямо подущает на различные удовольствия. «Сходи в театр, в кинематограф, в гости...» «Давно в картишки не играл, не позвать ли кого...» и так далее».
Жди радости
«Татьяна Широкова, санитарка лагерной больнички, воспринимала («по простоте души») владыку ненормальным и, жалея его, частенько подкармливала.
В долагерной жизни псаломщица Ильинской церкви в Вятской области, «чадо Божие поистине» , она пользовалась уважением среди верующих за простоту и прямоту характера. Ей дали 10 лет, срок, с которым она никак не могла примириться и молилась так: «Нет, Божия Матерь, 10 лет я не согласна, это много. Пожалуйста, возьми на Себя два с половиной года. И ты, святитель Николай, возьми на себя два с половиной года. Угодник Божий Илия, я у тебя псаломщицей служила, читала, забери и ты два с половиной года. А оставшиеся два с половиной года я выдержу».
Она пребывала как бы в тихом отчаянии, и Беляев нашел необычную возможность ее поддержать. Однажды он осведомился, какой у Татьяны срок, и, получив ответ, сказал:
– Кто тебе дал эти десять лет? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Мужик.
А затем, показав пальцем на небо, прибавил:
– Там у тебя другой срок. Жди радости в Ильин день.
Через два месяца после этого разговора, проснувшись ранним утром в Ильин день, рассказывала позже Таня: «я почувствовала, что душа моя из лагеря ушла. Все ликует внутри». Заступив на смену пораньше, чтоб быстрее сделать всю положенную работу, прощалась с больными, говоря, что освобождается:
– Пою вас чаем в последний раз.
– Как? Ты писала заявление?
– Писала.
– А куда подавала? И что, уже ответ пришел?
– Нет, не пришел.
– Да ты фантазерка! – смеялись над ней.
И вдруг вызывают ее в контору и вручают бумагу об освобождении. Молитва ее и предсказание владыки исполнились. Она пробыла в заключении два с половиной года».
Видение
«Заключенной Марии Шитовой, из духовных детей архимандрита Георгия (Лаврова), не имевшей полного медицинского образования, пришлось заведовать лагерной больницей. Она сочувствовала Беляеву, но считала его больным. С диагнозом «шизофрения» отправила его в Томск, откуда его, продержав несколько месяцев, вскоре вернули – психиатричка была забита по-настоящему опасными сумасшедшими.
Волевая, энергичная женщина, она намеревалась вновь поместить несчастного в психушку. Но один случай переменил ее взгляд на странного зэка. «Как врачу, мне была полная воля, ходила в белом костюме куда хотела, и никто не цеплялся. И вот я пошла в церковь, причастилась (конечно, никто не знал, что я ухожу в церковь), прихожу назад... Сразу же у ворот попадается Беляев и низко кланяется: «С принятием Святых Таин, монахиня Михаила!». Я чуть не упала со страху. А про себя соображаю, что это ему разболтали девчонки, чада о. Георгия, мои подельницы. Разозлилась. «Гады вы, гады, – думаю, – надо же психу рассказать, что я монахиня!»
В медчасти я напустилась на них:
– Ах, болтушки, все рассказали! Вы что, хотите, чтоб мне еще десятку прибавили?
– Да что рассказали-то?
–Что я мать Михаила.
–А ты разве Михаила? Мы и не знали.
...Вечером спрашиваю его:
– Откуда вы узнали, что я монахиня?
– Если угодно, извольте скажу, – смиренно отвечал (смиренный был). – Когда я первый раз вас увидел, то как бы огорчился. Вы были хорошо одеты. И у вас такой румянец на всю щеку. Все расспрашивали, где я был ранее и что делал. Я не отвечал. И вы долго меня испытывали, чтоб послать в Томск. «Кто она такая?» – спросил я. Мне показали высокую рожь, и вы выходите из нее в мантии. «О, она, оказывается, манатейная», – подумалось мне. А за вашей спиной стоял архистратиг Михаил».
Но только перед освобождением (последовавшем в 1935 году) Мария Кузьминична пришла просить прощения, что не кланялась «больному» в землю, как епископу: «Потому отдам долг сейчас», – сказала и упала ему в ноги».