Мы живем в удивительное время. Время разрушения и созидания, перекраивания политических карт и уровня влияний стран на мировой арене. Как простой обыватель и женщина я не во всем разбираюсь так, как бы мне того хотелось. Но картинка в моей голове нарисована не искусственной пропагандой, а видением ситуации изнутри. Все равно в ней не все, потому что все увидеть скорее всего и не получится. Мой довольно хрупкий внутренний мир с тонкими настройками может не выдержать, хотя я работаю над этим. Панцирь наращивается каждый день, собирая в себя опыт прошедшего. Проживая какой-нибудь стресс, ты всегда крепчаешь, потому что знаешь как с этим справиться.
Второй год СВО и десятый в Донбассе идет война. Та самая, про которую мы читали в книжках. Та про которую нам рассказывали на уроках истории. На исходе весны две тысячи четырнадцатого она без стука вошла в наш город, навсегда изменив нашу привычную жизнь. Уехав из города с детьми, я сделала попытку защитить их от крови, разрушений и боли. Мне не у кого было просить совета, все решения я принимала сама, как, впрочем, и много лет назад. Сыну было пятнадцать лет. Именно он был для меня точкой принятия решения, подарить ему мир стало основной задачей. Дочка была взрослой, ей было двадцать четыре, поэтому если бы она выбрала для себя остаться, или уехать за границу – я бы приняла это. Но тогда мы были все вместе. И после расстрела танковой бригады под Волновахой, когда на экране телевизора я увидела разбросанные по полю тела мальчишек возраста моей дочери и младше – решение пришло само: уезжать. Вырастить сына без отца и отдать его на растерзание бездушной машине войны я была не намерена. Это сейчас ему те же двадцать четыре, как дочери. И с любым его решением я смирюсь. Но тогда решения в его жизни принимала я.
С самого его рождения я наблюдала – какие мальчики не такие, как девочки. Мой кукольный мир с дочкой и платьицами, бантиками, гольфиками расширил горизонты с приходом этого малыша, который изменил меня больше, чем я даже могла себе представить. Он заставил меня тратить на него все мое время, заставил уважать себя и считаться с ним даже в очень юном возрасте, защищал свою сестру от нашей с их отцом строгости. Мальчик был мальчиком с первых дней, показывая свой характер и заставляя бесконфликтно решать вопросы в его пользу.
Я росла пацанкой, моими друзьями до двенадцать лет в большей степени были мальчишки, они мне нравились больше, были ближе, логичнее и понятнее противных капризных девчонок. Может потому, что я старшая дочь, несущая генофонд по отцовской линии, а может мама хотела подарить любимому мужу сына, как знать. Только мне все равно пришлось приспосабливаться к собственному сыну. Я рядом с ним поняла – мужской мир устроен совсем не так, как наш женский. И задачи у нас с самого начала разные. А в объединении мужчины и женщины и есть сила. Женщине нужен мужчина, а мужчине нужна женщина, чтобы они дополнили друг друга и создали свой мир, наполнили его силой и созиданием. Много раз размышляя на тем, почему именно в это время ушел из семьи муж, я понимаю, что мужчина у меня в этой жизни все равно остался. А рядом им было бы тесно, подавляющий отцовский авторитет неизбежно бы ломался о основательную и спокойную внутреннюю силу растущего мальчика. Это все только рассуждения, я прекрасно понимаю, что в неполной семье сын вырос слегка другим, как мог бы быть в полной. Весь отцовский опыт, который, несомненно, был бы в его распоряжении, ушел вместе с собственником и не был передан по назначению. Это данность, с которой ничего не сделаешь, мы приняли это и жили с этим все годы. Слава Богу у нас был дед, который в достаточной мере дал внуку много мужского. Одно то, что он демонстрирует устои незыблемости семьи шестой десяток лет говорит о многом.
Мальчик, подросток, юноша со смешной ниточкой молодых усов над верхней губой… Я проживала рядом с сыном все эти стадии взросления. И так как мне было много больше лет, чем в такое же время с дочкой, я воспринимала все это с бОльшим интересом и пониманием. Училась рядом с ним управлять мужчиной в рамках новых правил, потому как старые с ним не годились. А управлять было нужно, я была им и мамой и папой, поэтому было важно сохранить свой авторитет. Я рада, что у меня пусть не на сто процентов, но получалось. Сейчас, когда я вижусь с детьми раз в полгода, а иногда и реже, я не имею на них того влияния, как раньше. Но это уже и не нужно. У них есть право собственного выбора и свой взгляд на жизнь. Все что было можно, я сделала. А то, что не получилось, нужно принять и жить с этим дальше. Я все равно удивляюсь сама себе: приезжаю и начиная наводить свои порядки, как ненормальная мать, еще и требуя от них того же. Но все равно отступаю, понимая, что их жизнь уже не в моих руках. А сентябрь прошлого двадцать второго года с его мобилизацией вообще привел меня в ступор. Спасая ребенка от войны, я все равно не спасу его на всю жизнь. С этим нужно было смириться, впустить внутрь себя понимание того, что ребенок не игрушка, не собственность на всю жизнь, а просто другой человек. Который к тому же выше, крепче и во многом глубже тебя самой.
Слово war шагнуло к нам вместе с картинками из книг, со звуками из фильмов, с кровью и болью, как тысячи лет назад, но уже в двадцать первом веке. Глядя на красивые картинки солдатских рядов с выправкой, обмундированием и оружием в руках я смотрю еще сюжеты, где после полученных ранений и без одежды эти же солдатики стонут от боли, пока им оказывают первую помощь. «Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен» сказал Воланд в произведении Михаила Булгакова. Только до той минуты смерти есть еще часы, дни боли, а это как по мне – более серьезное испытание. Умереть в миг больно наверняка. А вот терпеть боль, когда в тебя прилетели осколки, порвавшие твою плоть, это иное. Все это попытка понять, что вообще такое эта война, раструбленная как патриотическая обеими сторонами, братоубийственная на мой взгляд и вообще – черная полоса в жизни очень многих, причастных к процессу. Если какие-нибудь африканские племена, мексиканские или канадские граждане о нас могут не знать, в чем я сомневаюсь, но допускаю, то вообще понятия Украина, Донбасс, вооруженное противостояние – все это на слуху десятый год. Особенно после начала СВО. И вот я неуклонно стареющая дама, имеющая в своем ближайшем родственном окружении одного единственного мужчину и по – сути созданного саморучно защитника, сижу и рассуждаю: я не та мать, что шьет обмундирование для воюющих парней, не та, что похоронив сына покупает на свои средства бронежилет и каску и привозит их солдатам «чтобы они защитили кого-то, как не получилось с сыном». Где я – любящая свой Донецк и своего сына не в равной степени, а тогда в какой? Какая от меня, дончанки, моему Донбассу польза? Многое льющееся с экранов каналов – потоковая пропаганда. Никто не забыл времена ковида, когда всех под одну гребенку склоняли ко всеобщей вакцинации? Вот чего я не люблю с детства – это шагать со всеми в одну ногу. Если я вижу, что строй – не моё, то и шагать буду исключительно под свой собственный внутренний ритм. Не потому, что я такая особенная, а потому что критическое мышление есть основа человека разумного.
Мне бесконечно больно, что тысячи матерей оплакивают своих утраченных детей. Что молодые не испорченные взрослым цинизмом мальчиковые лица публикуются и публикуются с двумя датами в соцсетях. Я не вижу ни конца ни края этой жестокой братоубийственной войне, в которой «русские рубят русских», как в песне группы Любэ. И я честно признаюсь в том, что не готова отдать своего сына в эту бойню, какой бы защитительной и освободительной она не была. При этом я всегда уважаю выбор тех, кто пошел воевать добровольно. На мой взгляд именно из регулярной армии и добровольческого состава и должен быть собран отряд воинов-защитников. Не из мобилизованных вырванных из контекста шахтеров, таксистов, маршрутчиков и работников коммунального хозяйства, а из специально обученных, экипированных и получающих деньги из бюджета, в который те же шахтеры вкладывают. Ведь военные – это люди профессии, а мобилизованные – это те, кого принудили тем или иным способом пойти воевать, не взирая на обстоятельства. Я прочитала в телеграм канале «Русский тарантас», что если бы 60-70% мужчин Донбасса взяли в руки оружие в 2014, то исход года был бы другой. Думаю, что автор этого материала необычайно не прав. Как раз большинство мужчин в те время шли добровольно воевать за свою землю, за своих близких, живущих на ней. Им было от 16 до 80, в ополчение в Снежном шли даже такие возрастные дедушки, слишком хорошо помнящие ту ушедшую войну, потому как «мамки пацанов попрятали» - со слов воевавшего 70-летнего освободителя Саур-могилы, трижды принимавшего участие в освобождении стратегической высоты Донбасса. Если бы Россия тогда решала иначе, то тогда бы и исход был другой. Как раз в этом упрекать мужчин Донбасса напрасный труд. Их у нас и так осталось не так много.
Я пишу только свое мнение. В контексте – это не осуждение или порицание, это мое личное видение, потому что я живу здесь, я вижу каждый день сводки в «типичном Донецке», и не вижу ни конца ни края. Наши родючие земли с трудолюбивыми людьми превратили в испытательный полигон. И похоже дорожит МО воинами, а нами – не дорожит никто. И если так будет продолжаться, то он славного города, города-героя не останется ничего, кроме названия.
Дорогие мальчики, мужчины, воины, мои рассуждения не принижают ваших достойных поступков. Вы все, дав присягу, выполняете приказы. Мои слова – именно отдающим приказы. Все я понимаю, кроме уничтожения. Если так долго и тщательно готовили СВО – то почему границы донецкой области не сдвинулись на запад от Донецка? Как же так получается – столько солдат мы потеряли, столько материнских слез пролито, аллеи похороненных в городах по всей огромной России, а мы десятый год ждем. И не «прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете», а прилетят хаймерсы и мины и параллельно с военными убьют маленьких детей, стариков лишат последнего имущества – дома, а следовательно, и смысла жизни. Убьют молодых и не очень женщин, не державших оружия в своих руках. Я верю в будущее. Я верю в Россию, в мощь и силу российской армии, но понять – почему мои дончане гибнут десятый год не могу. Мне больно.