Российский рынок труда отличается специфической реакцией на экономические кризисы, подчеркивает заместитель директора Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ, член-корреспондент РАН Ростислав Капелюшников. Амортизация шоков происходит преимущественно за счет сокращения реальной заработной платы и сжатия рабочего времени и в меньшей степени за счет падения занятости и роста безработицы.
Такая реакция во многом снова проявилась и в период кризиса, вызванного последними санкциями и снижением спроса на многие товары. Однако, в отличие от прежних периодов неурядиц, безработица не выросла, наем рабочей силы увеличился, а число вакансий даже возросло вследствие частичного перехода экономики на мобилизационную модель.
Численность безработных сегодня упала до 3,2% — это абсолютный рекорд, столь низкой безработицы в России не наблюдалось никогда. Автор задается вопросом: как отечественной экономике, долго находящейся в состоянии полустагнации, удалось добиться подобного результата?
Ученый отмечает, что низкие показатели общей безработицы во многом связаны со сдвигами в возрастной и образовательной структуре рабочей силы. За последние 10–15 лет в ее составе сократилась доля групп с высоким риском безработицы (молодежи, лиц с невысоким уровнем образования) и значительно выросла доля лиц среднего возраста и обладателей вузовских дипломов, для которых ее риск существенно ниже. Этот структурный сдвиг мог привести к дрейфу нормы безработицы в сторону ее снижения.
Впрочем, полагает автор, снижение объясняется и экономическими факторами: снижением предложения труда, активизацией спроса на него и изменениями его структуры.
Наиболее гибким механизмом подстройки рынка труда в России стало снижение рабочего времени и заработной платы. На пике нынешнего санкционного кризиса (II квартал 2022 года) падение ВВП на 4,1 п.п. вызвало сокращение продолжительности рабочего времени на 1 п.п. Следовательно, у рабочего времени эластичность была существенно выше, чем у занятости.
Ростислав Капелюшников также обратил внимание на масштабное использование в России неполной занятости. На негативные шоки этот показатель неизменно реагировал активным ростом. Значительное распространение получило и квазидобровольное сокращение рабочего времени — отпуска за свой счет, которые чаще всего берут летом. В 2010-е годы доля занятых, бравших отпуска без содержания, выросла с 5–6 до 7–9%.
С началом нынешнего кризиса уровень квазидобровольных отпусков достиг рекордно высоких отметок, не наблюдавшихся в аналогичные периоды ранее: 9–10%. «По-видимому, многие предприятия усилили давление на работников, вынуждая их уходить в неоплачиваемые отпуска», — пишет автор.
Также отечественный рынок труда активно реагировал на экономические шоки снижением реальной заработной платы. На нынешний санкционный кризис реальная зарплата отреагировала падением, сопоставимым со снижением ВВП: на его пике каждый процентный пункт его снижения сопровождался аналогичным сокращением реальной заработной платы. Это способствовало стабилизации занятости и предотвратило рост безработицы: ценовая подстройка вновь опередила активную количественную подстройку.
Подводя итоги, исследователь подчеркнул, что алгоритм реагирования российского рынка труда на негативные экономические шоки оставался в основном неизменным. Во время финансового кризиса 2008–2009 годов, первого санкционного кризиса 2014–2015 годов, пандемии 2020 года и второго санкционного кризиса 2022 года наблюдалась похожая картина: амортизация шоков осуществлялась преимущественно за счет сокращения реальной заработной платы и сжатия рабочего времени, а не за счет падения занятости и роста безработицы.
Однако, отмечает автор, реакция российского рынка труда на нынешний кризис была во многом уникальной. При привычном значительном снижении оплаты труда и расширении применения форм неполной занятости одновременно выросла занятость, сократилась безработица, а наем рабочей силы существенно увеличился.