Я точно знаю, что перед уходом закрыл окно. Я помнил звук потрескивания оконной рамы и видел, как в стекле скользило мое бледное отражение.
Но вот я снова дома – по комнатам гуляет коварный сквозняк, колючая осенняя свежесть расползлась по углам и теперь медленно перетекает в мои легкие. Окно наполовину распахнуто.
И кто объяснит, почему оно открыто?
Увы, никто, потому что живу я совершенно один, и раньше не наблюдалось торжественное открытие окон без моего непосредственного участия.
Шторы винного цвета вздрагивают от уличного воздуха, который, ко всему прочему, прошелся по моему рабочему столу и стряхнул лежавшие там бумаги на пол. Теперь они горят бледными заплатками на темном ворсе старого ковра, пережившего бесчисленные переезды и перетаскивания с одного напольного покрытие на другое. Он терпел меня все эти года, скрашивая тихое одиночество, а я тщательно заботился о нем, выражая так свою благодарность.
На бумажных листах пляшут черные буквы, неловко перепрыгивая с одной строчки на другую. Они жмутся к другу друг, словно пытаясь согреться в этой холодной комнате. Точки водят хороводы с вопросительными знаками, а запятые скачут между двоеточиями. Незаконченные предложения пылают праведным гневом, и мне становится стыдно.
Так все же – кто открыл окно?
Метко бросаю ботинки на полку и, перепрыгивая через бумагу, словно это потоки лавы или зыбучие пески, направляюсь к окну. Лицо обжигает ледяной вздох ветра, и я торопливо закрываю ставни. Рукавом кофты протираю стекло и смотрю на себя сквозь дома и ободранные ветки деревьев. Подмигиваю отражению и, не дожидаясь, пока оно подмигнет мне, иду на кухню, чтобы поставить чайник. Все так же игнорирую листы, ползущие по ковру.
Жду, пока чайник нагреется до такой степени, что начнет возмущенно свистеть. За это время успеваю перебрать заветные коробочки чая и несколько раз уронить ложку. Определившись со своим настроением и вкусовыми запросами, наполняю заварник сухим конфетти из листьев и трав. Даже жалко, что мое мастерство в заваривании чая, могут оценить только бесконечные ряды чашек и зеленые стекла пустых винных бутылок.
Пронзительный свист – клубы белого пара взлетают к потолку, затем кипяток омывает керамическое изделие изнутри. Грею руки о стенки заварника. Пахнет смородиной и чем-то летним. На миг забываю, что сейчас середина ноября, но случайный взгляд в окно – летняя картинка рассыпается на мелкие кусочки чая. Напиток обжигает язык и горло. Досадно.
Чай уже допит, кружка благополучно забыта на столе, а бумажные листы бумаги все так же лежат на ковре. Чернильные пятна букв обращены ко мне с укором. Собираю их, стараясь не смотреть на текст, и бросаю небрежной кучкой на край стола. Наверное, ночью я буду жалеть, что не выкинул их еще с самого начала, но сейчас меня это не волнует.
Я окутан бумагой. Нет, я и сам бумага. У меня бумажное сердце, бумажные легкие и бумажная печень. Мое тело сложено из листов бумаги, бумажные кудри щекочут бумажный нос.
Я боюсь, что на меня прольют чай, и я растаю. Я боюсь, что сквозняк унесет легкое бумажное тело в далекий закоулок и бросит там, все смятое и изорванное. Я боюсь, что меня выкинут в камин на съедение нетерпеливому пламени. Оно будет поглощать меня по кусочку, пока не оставит холодные хлопья пепла.
Мое бумажное сердце трепещет перед кончиком ручки.
Пятна чернильных татуировок покрывают мое бумажное тело. Белизна изъедена обрывками фраз.
Мое бумажное сердце не выдерживает и рвется на части. Чернильные слезы льются по бумажным щекам.
Я просыпаюсь. В комнате темно и снова холодно. Меня знобит. Я понимаю, что закрытое мною окно вновь распахнуто, и наглый сквозняк расплылся по стенам и мне. Подбегаю к окну и раскрываю его еще шире. Не обращая внимания на холод, высовываюсь на улицу и кричу угрозы ночному небу. Оно отвечает мне дождем. Постояв так несколько минут, я успеваю немного промокнуть и закрываю окно.
Пальцы нервно шарят по карманам куртки, брошенной на кресло, пытаясь найти пачку сигарет, но я вспоминаю, что выбросил их еще вчера и, выражая свое недовольство,пинаю ни в чем не повинный стул. Он падает, но я не слышу звук удара, потому что ковер заглушает его.
Пытаюсь успокоиться. Взгляд мимолетно скользит по столу и вылавливает белеющую кучку бумажных листов. Я нахожу в карманах куртки коробок спичек и разжигаю камин. Жар огня разгоняет холод уличного воздуха, но меня все еще бьет озноб. Надеваю теплый свитер, но мне все еще холодно.
Хватаю бумагу и кидаю разом всю стопку в камин. Пламя медленно поглощает бледные листы, съедая фразы. Буквы пытаются разбежаться от жара, но огонь все равно их нагоняет. Как заворожённый смотрю на горящие листы. Пламя, поедающее бумагу, слишком красиво.
Я понимаю, что чувствую облегчение, которое теплом растекается по телу. Или это был жар камина. Я снова засыпаю. В голове крутится лишь одна мысль: «Кто же открыл окно?»
Мое бумажное сердце не выдерживает и рвется на части. Оно такое хрупкое. Пламя медленно поглощает его.
Мое бедное бумажное сердце превращается в кучку холодного пепла.