Старшие классы школы. Урок астрономии и выпускной.
Почему-то память моя не удержала многое из того, что было в школе в старших классах. Обычные события не сохранились в ячейке долгого хранения, а плохие события со временем забывались.
Я помню, что класс у нас был не очень дружный. Дружный, но по интересам. Как во всех старших классах школы наш класс состоял из различных групп, которые придерживались своих правил и не пускали обычно в свой круг других. Я думаю, такое есть в каждом классе и в современных школах. Были личности и вне группировок, как бы сами по себе, в зависимости от интересов примыкая то к одной группе, то к другой.
Во-первых, были «мажоры», родители которых были различными начальниками или при денежных должностях. Все они, как правило, хорошо учились, совершенно четко понимая зачем им это нужно и для чего. Видимо им родители своим наглядным примером, а может и силой убеждения, дали понять преимущества образования и значение аттестата для дальнейшей жизни. Они хорошо выглядели даже в школьной форме. У них всегда были деньги на карманные расходы и носили они модные вещи. Общались они на свои темы, у них были книги, театры, мода, популярная музыка. О всех музыкальных новинках они узнавали раньше всех. Как правила они общались со всеми остальными в классе без проблем, но в компании почти всегда обосабливались, говорили о своем, обсуждая интересные им одним темы. Они легко доставали кассеты с модной музыкой и модные импортные «шмотки». Их было немного, они всегда привлекали внимание остальных, которых принимали в свою компанию или изгоняли из нее, если адепты совершали что-то не приемлемое для статуса этой компании. Ребята в общем были правильные, молодцы и умницы, с пониманием чего они хотят от жизни и принятием той истины, что для того, чтоб что-то получить, надо сначала потрудится, будь то учеба, олимпиады или спортивные достижения. Многие из этой компании занимались спортом, плаванием, ну и конечно почти никто не курил. Я бы не сказал, что там присутствовало некое высокомерие в отношении других, хотя что-то похожее безусловно было. Естественно, их окружало чувство некой зависти от остальных моих одноклассников. Может быть не так ярко выраженное, но не редко зависть принимала форму злобных слов в след или злых россказней о ком-то из этой компании, часто совершенно необоснованных.
Во-вторых, противоположностью «мажоров» были «люмпены», совсем другая категория учеников. Ребята были разные, но в основном из района, где была наша школа. Район был тот еще, так как недалеко была улицы Техническая, Заводская, Комбинатская и другие такие же. Учитывая, что улицы эти состояли в мое время в большинстве своем из старых деревянных домов, фабричных бараков, пятиэтажных панелек, семьи, что проживали в этом районе были «пролетарские», где папы-мамы работали на заводе или фабрике, любили и выпить, даже поскандалит и подраться. Среди родителей были и те, кто бывал в местах «не столь отдаленных» и не раз. Это не афишировалось конечно, но по манере поведения, анекдотам с тюремным юмором и взятым за привычку рассуждать о жизни больше понятиям, было ясно в какой культуре жили эти ребята. А ребята были в общем те еще. В восьмидесятые они легко принимали культуру криминальной среды, ее ценности, устраивали разборки с другими пацанами из школы, которые жили на других улицах, в другом разделенном враждой группировок районе, участвовали в драках, ну и во всем, что связано с Казанским феноменом, гопниками и молодежным криминалом тех времен. А сигарета и выпивка были для многих из них обычным делом. Конечно, на водку денег хватало не всегда, и были такие, что «притесняли» с других школьников по рублю, или как получиться у тех, кто по моложе. А если не получалось, то пили и портвейн во дворе за старым деревянным забором около пустыря или в кустарнике на крутом берегу озера в центре города.
Несмотря на то, что гоп-культура была против курения, и спортивная подготовка уличных боевиков в подвалах, оборудованных под спортзалы, велась под строгим контролем старших, многие не расставались с сигаретами и в школе, выходя в обед на перекур за здание школы, и бесконечно стреляя друг у друга по сигаретке, курили после школы или на переменах. Хорошо учится в этой среде считалось ненужным, как и занятия спортом.
Ненормативная лексика в разговоре, где через каждые два слова вылетало б.., было обычным делом. Тогда как и сейчас я продолжаю удивляться обилию матерных слов в молодежном общении. Не только пацаны, но и девчонки этого круга «разговаривали» на матерном языке. Именно разговаривали, так как в разговоре было обилие матерных слов. Почему это происходило тогда и самое главное, почему это происходит сейчас, значительно позже объяснил мне один замечательных доктор наук. Отсутствие в словарном запасе достаточного количества литературных слов, способных выразить мысли говорящего заменяется матерными словами, которые более многозначных и энергичны по передаче чувств и состояния говорящего.
Вообще, маргинальное отношение к жизни считалось нормальным в такой среде, где все уже в восьмом классе знали, кого отчислят, порекомендовав родителям направить сына для учебы в ПТУ. Кому не дадут перейти в девятый и десятый класс, выдав аттестат преимущественно с тройками, а кому и справку. Те же, которые перешли в девятый-десятый класс, так как позволял аттестат с «натянутыми» по доброте преподавателей оценками, с их робкой надеждой, что ребенок повзрослев начнет лучше учиться в классе, где больше сильных учеников, так же делились, на тех, кто это понял и старался изменить себя и изменить свое отношение к учебе, и на тех кому было все равно. Не понимание значения образования в жизни человека, часто не признание родителями необходимости хорошего образования для дальнейшей жизни и карьеры, отсутствие в семье стимула учиться хорошо формировало пассивное отношение к учебе. Отсюда и не было старания учиться. Сказалась и гоп-культура, принятая в то время, по которой можно было жить «богато», занимая высокое положение в криминальной среде. Не было понимания, что образование нужно им самим, и для них самих, так как ни учителя, ни родители не могут помочь, если сам человек не понимает значения образования, и как следствие – хорошего аттестата! К сожалению, понимали в этой среде такой постулат только единицы. Да я и сам, только к концу старших классов стал по-настоящему это понимать.
Не скажу, что я бы сильно осознавал тогда всего этого. Живя легко, с какой-то наивной уверенностью, что все в моей жизни будет обязательно хорошо, я, оберегаемый заботой родителей, не понимал до конца значения образования. Я помню, что мама моя, не представляя, что я смогу что-то большее, говорила мне, чтоб я шел на завод к папе, работать, зарабатывать и быть наследником традиций. Тогда семейные традиции в рабочей среде были политически поддержаны. Об этом писали в газетах, показывали по телевидению. Надо было понять, интересно ли для меня это?
Поработав в девятом классе в Центре профессиональной подготовки, учащихся по профессии фрезеровщик, получив удостоверение и пройдя летнюю практику три недели по восемь часов за токарным станком на заводе «Манометер», я начал понимать, что это не мое. Не то, чтоб не почетно, нет! И даже интересно в начале, но мне хотелось другого, большего, чего-то более значительного. Восемь часов однообразной, часто тяжелой работы за станком показали мне, что в таких профессиях хоть и есть элемент творчества, но как правило он очень ограничен. Не видя возможности творческого роста в таких профессиях, я мечтал о чем-то благородном, как спасение людей, не понимая, быть ли мне пожарным или врачом. Но, мечта лечить людей, детей, быть врачом в белом халате со стетоскопом на шее была настолько призрачной, что казалось мираж этот вот-вот растает в жестоких потоках реальной жизни. Вспоминая себя тогда, я удивляюсь до сих пор. Мое поведение тогда было чем-то схожее с поведением Емели на печи, в ожидании чуда «по щучьему велению». Исправлять оценки и нагонять учебу было уже поздно, и изменить что-либо уже нельзя. Поэтому я надеялся, что произойдет чудо и я смогу получить что-то, что принесет мне радость без особого труда на всю последующую мою жизнь.
Конечно, детская беспечность не давала нам тогда повзрослеть, стать постарше, заглянув в свое предполагаемое будущее. Надо сказать, что этому тогда способствовала и школа, и семья тоже. Никто нам не рассказывал, что жизнь связана с борьбой за хорошее место, борьбой за дефицитные тогда ресурсы, за право жить достойно. Не говоря нам всей правды учителя, создавали у нас мнение, что перед советской молодежью раскрыты все горизонты, что нас везде ждут и нам везде рады. Что мы любую профессию можем получить, и найти любую работу по душе. Об этом говорили плакаты в Центре профессиональной подготовки, на улице, у проходных фабрик и заводов. Это звучало с экрана телевизора и из динамиков радио.
Но когда дети после школы, с верой в счастливую жизнь, где они обязательно смогут самореализоваться, выходили в большую жизнь, все было совсем не так. С удивлением мы узнавали, что все хорошие места уже заняты и за хорошее место надо жестко конкурировать, и чтоб поступить в ВУЗ недостаточно хорошего аттестата, а полученная специальность не означает, что ты будешь по ней работать. С раскрытыми объятьями нас ждали в основном только заводы и фабрики, где нужно было много и тяжело работать, чтоб как-то прилично получать. Получать, когда срезают нормы выработки и хорошую, денежную работу дают не тебе, а ветеранам или знакомым мастера, начальника цеха. Когда глотаешь мелкую металлическую пыль у станка, так как нет маски, а руки залиты охлаждающей эмульсией, разъедающей кожу, так как нет перчаток. Поработав на трехнедельной практике на заводе, я понял, как, и в каких условиях работают большинство простых людей. В каких условиях вот уже много лет трудиться мой дорогой папа. И как дорого стоит хлеб наш насущный.
Кроме этих групп, в классе были ученики сами по себе, в составе некого аморфного немалочисленного объединения средней категории качеств, где в мажоры быть принятым не хватало уровня развития, образования и средств, а в люмпены не позволяло семейное воспитание и отсутствие желания. Эти люди были не хуже и не лучше других моих одноклассников и стараясь всегда оставаться сами по себе, часто тяготели по интересам к мажорам, но по обстоятельствам входили и к люмпенам. Все зависело от ситуации, когда по понятиям школьной дружбы пересекались интересы учеников нашего класса. Внутри каждой группы так же было разделение «на более и менее», где в тех же группировках были мажоры покруче и люмпены позлее и менее крутые, более лояльны к остальным одноклассникам.
Что и говорить, учеба в старших классах была тем еще удовольствием! Не раз меня тягали на разборки с мордобитием из-за чьих-то амбиций, подленьких наговоров и сплетен. Не давало кому-то спокойствия мое отношение к жизни, юмор и знание литературы, когда я мог свободно включить в диалог французские словечки или фразочки из Ильфа и Петрова. Зависть и непонимание вызывали обиды и желание превосходства. Не раз в спину мне прилетало фразами, типа: «Умный, да?».
Доходило даже до подкидных записок с подленькими текстами-наговорами и якобы моей подписью, из-за которых как-то украли из моего портфеля дневник, чтоб сравнить подчерк. Видимо кому-то я дорогу перешел или пошутил неудачно, задев амбиции и вызвал желание поквитаться. Благо на перемене сверяли подчерк нормальные ребята из параллельного класса. Они сразу признали, что подчерк хоть и был похож на мой, но явно поддельный, так как многие буквы были написаны по-другому. Не раз были случаи, когда наушничали другим, наговаривая на кого-то, в том числе и на меня, и результатом были драки в школьном дворе на потеху наушникам и заговорщикам. Плохого было достаточно. Всегда появлялись какие-то авторитеты с улицы, желающие показать свое превосходство, повампирить, попугать. Из каких только закоулков сознания, трясин обид выползали у моих одноклассников раздутые амбиции, желания унизить ближнего, оскорбить, доказать свое мнимое превосходство, высмяеть слабого. Спасало меня тогда только терпение, терпение и понимание неестественности происходящего. Здоровьем в старших классах Всевышний меня не обидел, и я мог ответить каждому задире, но предпочитал любую обиду сводить в шутку, в розыгрыш, так как понимал, что больше всех задирались те, кто были меньше всех, кто прикрывался мнимой общностью власти улицы, кто сам из себя еще мало что представлял, но желал самоутвердиться за чужой счет. Помню в одной из таких словесных разборок одним из наиболее тщедушных и задиристых парней дело дошло до того, что он набросился на меня с кулаками. Терпенье мое лопнуло и я, схватив его за лацканы пиджака с разворота треснул его об забор. Это немного привело его в чувство и заставило меня тогда задуматься о добре с кулаками.
Как ни странно, многие в этом мире чувство доброты, желание избежать конфликта, сохранить мир и нормальные отношения воспринимают за слабость. Недостаток ума, понимания и тактичности воспринимается у таких как слабость и трусость. Уступки для сохранения мира, избежание ущерба себе и другим так же воспринимается за трусость, да и любовь часто принимается за слабость, когда, любя другого человека уступаешь ему ради сохранения семьи и отношений, принимается как бесхарактерность, уступчивость – за отсутствие мужества, а желание помочь – за слабость. Я часто тогда жалел этих задир, так как понимал, что в одиночку мало кто устоит против меня. По крайней мере ущерб получат обе стороны. Осознавая в старших классах свою силу, как природную, так и ту, что я начал тренировать, я боялся не то, чтоб покалечить такого задиристого хлюпика. Это было страшно и было жалко. Не понимая этого тогда в полной мере, я стал думать о том, а насколько надо быть храбрым, чтоб безответственно иногда и в ущерб себе и близким вступить в конфликт? И насколько надо быть храбрым и мудрым, чтоб уступить, избежать конфликта, сохранить мир и отношения. Хотя бы до определенного времени? Нет ну конечно, все время уступать, без отдачи в отношениях со стороны другого человека, это бессмысленно, но понимание другой стороны несостоявшегося конфликта цены такой жертвы, и в результате в дальнейшем поступить также – это того стоит. Трудно найти ту грань, за которой уже нет необходимости терпеть, сохраняя мир, так как его уже не будет в дальнейших отношениях. Но перейдя эту грань, надо понимать, что, войдя в рукопашную уже нельзя жалеть порванную рубашку или разбитый нос. Терпенье, это хорошее качество. В меру хорошее. Ему тоже бывает предел, и от тебя лично зависит, как ты его реализуешь, где границы твоему терпению и когда оно лопнет, чтоб взорваться и разнести в клочья предыдущую жизнь и отношения между тобой и еще кем-то. Или, понимая его границе ты сможешь превентивно показывать, что дальше, за пределами этой границы нет отношений или что тот, кто испытывает твое терпенье может сам пострадать, как физически, так и в любом другом виде. Например, лишившись хорошего специалиста, к которому привязана клиентская база, работника, который пахал дни и ночи без премии и надбавки, но не выдержал и ушел, человека, который просто ушел от отношений, желая стать свободным от мнимых обязанностей или навязанных долгов. Еще хорошо, когда терпенье сочетается с силой духа, с физической силой. Когда противник твой понимает, что границу переходить может быть опасно, могут и морду набить. Ну а если не понимает – ему урок!
Думая над этой проблемой, я понял, что мне именно этого и не хватает. Не хватает аргумента в виде видимой для каждого духовной и физической силы. Ведь одно связано с другим. Не понимая тогда всего этого в полной мере, я интуитивно схватился за возможность тренироваться.
Не считая регулярных занятий с папиными гантелями, я начал каждый день отжиматься от пола, пробовал работать с различным весом, качать руки и ноги. В девятом-десятом классе это стало заметно. Чем больше я развивал мышцы, тем больше я ощущал свою силу, тем больше чувствовал свою уверенность.
Помню, как на занятиях по начальной военной подготовке (НВП) наш учитель повел нас на пустырь за школой, учить бросать гранату. Тяжелая такая, грамм семьсот, из серебристого металла с ручкой. Растянув в другом конце пустыря веревку на четырех колышках, так, чтоб образовался правильный прямоугольник, эту едва видимое над землей конструкцию он назвал танком и взяв журнал с фамильным списком, начал отмечать тех, кто смог попасть в прямоугольник, или не смог попасть, а были и те, кто не смог добросить. Когда дело дошло до меня, я так увлекся этой игрой, что представил, как предо мной не прямоугольник из веревочных полосок, танк из металла, который сейчас по нам бабахнет. Не очень понимая, что я делаю, я инстинктивно так бросил гранату, что она прошла над прямоугольником и с сильным грохотом ударила в старый дощатый забор, ограждающий пустырь. Тишина после грохота длилась несколько секунд, затем мы увидели, как секция старого забора, куда угодила брошенная мной граната, жалобно заскрипела, зашуршала и обрушилась на землю, сминая бурно поросшую с другой стороны пустыря растительность. Военрук, закрыв челюсть наконец выдавил: «Ну ты даешь… вообще то надо было в танк, в это… в прямоугольник попасть!» На что я ответил:» Так танк же не плоский, я ему как раз под башню попал!». «А подбил в итоге забор!» ответил военрук. В общем хохота и приколов на эту тему хватило еще на полдня в школе. Но все запомнили, особенно те, что не докинул, что-что, а гранату, или чего другое я бросать умею.
На уроке астрономии, моем любимом предмете в школе, можно было наблюдать, на сколько отношение разных групп в классе разняться друг от друга. В общем, было это раз на уроке астрономии.
Наш любимый Шакир Валеевич, учитель физики совмещал еще уроки астрономии. Что это были за уроки! Шакир Валеевич, по натуре своей был настоящий преподаватель, увлекающийся своими предметами, каждый урок его, за редким исключением, когда у него было плохое настроение, был в своем роде спектаклем. Человек далеко не равнодушный, он часто переживал по разным поводам, но, когда урок у него получался, ученики отвечали по теме, класс был управляем – Шакир Валеевич парил у классной доски! Скользя вдоль нее из стороны в сторону, он так увечено рассказывал урок физики или астрономии, что часто сам забывался, отвлекаясь от темы и приводя примеры относительно далеки от предмета урока. Когда он крутил ручку динамо-машины, немногочисленные волосы на его голове стояли дыбом, металлические шары прибора громко щелкали на весь класс, когда между ними появлялась синяя молния разряда. Увлеченно рассказывая, что такое электричество, он договаривался на уроке до того, что сам не мог объяснить, что же такое электричество и почему заряды начинают двигаться в одном направлении. В конце концов, он гремящим на весь класс голосом неудавшегося конспиролога заявлял, что это явление не могут объяснить даже доктора наук и академики. Так же он отвлекался, объясняя тему, что такое барическое равновесие, и тут же мы погружались в бездны океана или на космическую орбиту, где работа ученых была невозможно без шлюзовых камер. Вопросы, связанные с давлением, перемешивались с формированием воздушных масс, с погодой, где давление менялось, от чего у нас у всех должна была болеть голова, ну и много тому подобного, что делало уроки Шакира Валеевич интересными, но не всегда результативными. Что и говорить, для того, чтоб разобраться в формулах такого предмета как физика, надо иметь определенные способности старание. Но наш добрейший преподаватель часто прощал нам многое, если видел, когда человек старается понять тему, а еще он всегда поддерживал тех, кому было интересно что-то творить, собирать. Я помню, как мы с папой пытались собрать длинноволновый радиоприемник из комплектующих деталей. Собрать то мы его собрали, но работал он так себе, через раз, больше шипел и издавал другие загадочные звуки, еще очень грелся у него трансформатор. Когда я спросил у Шакира Валеевич, почему он так греется и не поэтому ли радио так плохо работает, он объяснил, что градусов до шестидесяти трансформатор может греться – это нормально. После этого он переменил ко мне отношение, стал помогать при ответах на уроке, объяснял задания по контрольным работам. Но решающую роль в перемене отношений ко мне был урок астрономии.
Помню, было, начало весны. Когда весна уже не зима, а уже настоящая весна, с теплыми лучами весеннего солнышка, днем светящего в окна нашего класса, теплым ветерком, говорящим, что холодная зима и правда уже ушла. Когда в душе человека, после зимней темноты и холода просыпается надежда, что вот уже скоро будет совсем тепло и зима в этот раз уже не вернется со своими холодными и снежными набегами, вперемежку с оттепелями. Третьим уроком была астрономия, сразу после физики. Шакир Валеевич на уроке физики был явно чем-то недоволен. Его темпераментная речь на тему гравитации кажется, постоянно прерывалась на какие-то непонятные сдерживаемые и недоговариваемы выражения, с которыми он обращался неизвестно к кому в классе. Да и скорее всего – эти одному ему понятное сочетание звуков, были обращены не к нам, потому что они звучали не только в класс, но и по отношению к классной доске, зеленоватому мутному графину с водой на подоконнике, и даже к портрету Исаака Ньютона на стене кабинета. Понятно было, что прошедший только что педсовет не добавил Шакиру Валеевичу хорошего настроения. Его неясное брюзжание в сочетании с попытками объяснить и без того трудную тему, закончились минут за пятнадцать до конца урока. Остальное время, он преимущественно молчал, яростно вычерчивая формулы мелом на классной доске. Наше настроение при этом становилось все мрачнее и мрачнее, так как впереди у нас еще была астрономия и строение солнечной системы, которую конечно никто толком не учил. И как бы мы не думали, что дальше делать, как избежать массовых неудов, настало время урока астрономии.
Мрачное молчание Шакира Валеевичу после перемены было подтверждением наших мучительных предчувствий. Усталым взглядом он вглядывался в лица учеников, в глубину класса, вплоть до «камчатки», выискивая с кого первого спросить домашнее задание. Глаза его выражали то полную безнадежность найти в сознании нашем хоть какие-то знания о строении солнечной системы, количестве и названии планет и их спутников. Пусть не всех, пусть хоть самых крупных, но чтоб знали. Ученики то прятали глаза, опуская взгляд на парту, то внимательно что-то изучали в учебнике, прикрываясь им как щитом, то пытались передвинуться за спину впереди сидящего, надеясь, что его не заметят и не спросят.
Тут меня осенило. Толи солнечный свет, проникая своими весенними лучами через оконные стекла отразился непомерной решимостью в моем сознании, то ли прочитанный накануне журнал «Наука и жизнь», который выписывал для меня папа, придал мне уверенности, но крыша моя съехала и, встав со своего места, я сказал: «Разрешите Шакир Валеевич?». Класс дружно екнул, выдохнул и девочки в дальнем ряду уронили учебник астрономии с парты на пол. Тишина в классе стала неимоверная. Стало даже слышно, как за окном, капает, отсчитывая время по секундам, висящая с крыши сосулька. Шакир Валеевич выстрельнул в меня взглядом, в котором было и не понимание и горячность, сказал мне с вызовом: «Ну, рассказывай, как устроена солнечная система и из чего она состоит!». Время для меня сжалось в точку, и затем, словно Большой взрыв расширилось за пределы класса, за пределы школы. Теперь я ясно представлял себе, что имели в виду Ильф и Петров под выражением «Остапа понесло»! Меня понесло! Слова сами рождались у меня в голове, выстраиваясь стройные и четкие предложения, а те в свою очередь, как кисти художника рисовали картину гелиоцентрического построения солнечной системы. Вдохновение лило из меня научные термины, прочитанные недавно в журнале, размахивая руками, я энергичным голосом описывал движение планет по орбитам вокруг самого массивного объекта системы – Солнца, движение спутников планет по планетарным орбитам, вращение восьми планет по тому же направлению, по которому вращается Солнце против часовой стрелки и одной против часовой. Я описывал эллиптические орбиты комет, приходящих к нам из пояса Койпера, пояс астероидов, который ранее очевидно был планетой. Рубашка моя была влажной от пота, руки продолжали двигаться даже после того, как я закончил свою речь. Дыхание мое было частым и я, раскрыв широко глаза, смотрел на Шакира Валеевича, ожидая оценки. Надо сказать, что за время моего рассказа, лицо его перестало иметь грозное выражение, глаза его заулыбались и он, расстегнув пиджак с запачканными мелом лацканами сел на стул за своим преподавательским столом, положив нога на ногу. По его внешнему виду было ясно, что он доволен. После того, как я замолчал, класс загудел на разные тона. Мажоры кивали, явно выражая удовольствие, что я смог растянуть свой рассказ почти на все время урока и сейчас вряд ли уже кого спросят, люмпены гудели, что сейчас будет звонок и пора на физкультуру, одноклассники из «прослойки» кивали головами и поддерживали шепотом: «Во дает!». Шакир Валеевич прекратил это «пчелиное гудение», выкриком: «Тихо!» и в течение оставшихся минут сам комментировал, как устроена солнечная система согласно последним исследованиями известных мировых ученых, как много еще в ней тайн и чтоб понять их надо хорошо учиться. Затем, под одобрительные возгласы класса поставил мне в журнал жирную пятерку, сопроводив ее комментариями: «Вот, рассказал за меня весь урок! Ведь я задавал только строение и название планет!» И уже под трель школьного звонка, подтверждающего, что урок закончен, добавил, что следующей темой будут спутники планет солнечной системы. Класс двинулся к выходу.
В голове моей еще звенело, в мозгу все еще летали научные термины, когда поток одноклассников понес меня к выходу. Основная тема разговора была «Ну ты блин, даешь!». Один из крутых мажоров подойдя ко мне, сказал: «Молодец, выручил, а том мы ничего не учили!». Девочки, обычно сидящие за соседними патами как-то, по-другому стали смотреть на меня. Единственное, что меня скину с небес, это был голос в спину одного из люмпенов: «Че, умный да? Да пошел ты!». В очередной раз я убедился, что в нашем классе учатся очень разные люди, некоторых я уважаю, кого-то нет и даже очень нет, кого-то не понимаю. Но вот так вот посылать за то, что ты смог лучше? Да, зависть надо заслужить!
Надо сказать, что все эти разногласия сводились к нулю, чем ближе был конец десятого класса. Видимо характеры притерлись, да и смысла доказывать что-то кому-то больше уже не было. Мы все уходили из школы, кто в ВУЗы, кто в ПТУ, кто в армию. Может для того, чтоб осталось в памяти что-то объединяющее нас, что-то, что было бы нашим общим воспоминанием, ну и конечно, для того, чтоб побыть на природе и вволю погулять, ребята со всех десятых классов решили съездить в поход на природу.
Организовывались и собирались каждый самостоятельно, сами брали продукты и выпивку, каждый из того, что мог найти или мог себе позволить купить. Вот так вот, с пакетами и сумками, а хорошего туристического снаряжения, тогда как сейчас не у кого не было, мы загрузились на ЖД вокзале в электричку до 774 километра. Ехать было не далеко, и немного погодя мы вышли на бетонную серого цвета платформу с сине-серой будкой по середине и тронулись в путь. Несколько километров шли пешком по проселочной дороге, между кустарником, старыми дачными домиками и какими-то полуразрушенными строениями из красного кирпича, покрытыми пылью и многолетней паутиной. Через несколько километров мы вышли на берег, уходящий косой в залив Волги и заросший по берегу кустарником. Я не разу не был в тех местах, хотя помнил, что станцию эту мы проезжали по дороге в пионерский лагерь. Место было не знакомое, ничем не выдающееся. Небольшая поляна непосредственно рядом с заросшим ивняком берегом была покрыта травой. Место это явно было и раньше обитаемо такими же как мы туристами, так как на поляне, ближе к воде виднелась углубление в земле, которое когда-то было местом для костра. Это было понятно, потому что травы рядом с этой неглубокой, размерами с не больше метра яме почти не было, внутри ее еще были видны обгорелые головешки и угольки от сгоревших ранее на этом месте дров. В общем, место на берегу ничем особенным не выделялось от сотни примерно таких же других мест.
Не буду описывать шутки и массу слов из ненормативной лексики, которые прозвучали за весь вечер, начиная с момента, когда часть из нас разошлась собирать хворост для костра и другая часть стала ставить палатку.
О! установка палатки, это вообще отдельная статья туристического юмора, когда та часть, которая ставит палатку, даже если и знает, как это делается, через какое-то время понимает, что все эти знания никуда не годятся, а так часть, которая советует – всегда находиться в полной уверенности, что знает, как правильно надо делать и те, кто ставит палатку, делают это совсем, ну совсем не правильно! При этом, когда терпенье первых заканчивается под градом советов вторых и участники меняются ролями, результат получается тот же самый. Хотя на самом деле установка палатки — это возможность для всех пошутить, позубоскалить и поруководить. В итоге, как всегда, находятся один-два человека, которые, не обращая ни на кого внимания, спокойно собирают палатку.
Так было и в этот раз, когда эта забава большинству надоела и пришло время доставать продукты и выпивку, тяжелая брезентовая палатка была в течении нескольких минут установлена на деревянные стойки и растянута на шнурах деревянными, выструганными из веток местного кустарника колышками, которые плотно, как только могли вбили в землю. Таким образом поляна приобрела обжитой вид, где в свете, а вернее в дыму, разожжённого костра теперь стояла брезентовая, видавшая виды палатка.
Самое увлекательное в походе, это конечно ужин при свете костра. Следуя дружеским и даже братским отношениям к продуктам и выпивке в начале ужина, все продукты были сложены так, что любой, кто захотел, мог брать то, что ему понравиться. Так же и выписка в начале ужина ходила по рукам без всяких попыток припрятать что-то из спиртного на следующий день или для себя любимого, если вдруг не хватит. Становилось все веселей, и компания шумно развлекалась. Гитара, помню, ходила по рукам и все, кто мог и хотел петь, пели вместе весь репертуар, который мы знали. Были и дворовые песни, про несчастную любовь и пацанскую честь, были песни и Машина времени, очень популярная тогда, которую я успел подобрать на гитаре совсем недавно, для шутки пели и озорные песни Высоцкого, про Мишку Шихмана, про поездку к демократам в польский город Будапешт и еще много чего. Подвипившая школьная компания, закусывая небогатой закуской казалась мне тогда такой дружной, такой родной школьной, что даже те пацаны, от которых натерпелся проблем за годы в старших классах, казались мне не такими уж плохими. А самое главное – я смотрел на них тогда и понимал, что все они нормальные ребята, только вот много наносного на них, не своего. Не от души, что-л.? Дружно вместе петь пели песню про новый поворот, а я думал, как хорошо мы сидим! А ведь большинство из них я скоро уже никогда возможно не увижу. И еще, помню, что я тогда был потрясен закатом. Ничем не примечательное место, куда мы пришли, как мне показалось в начале, словно по волшебству превратилось в какое-то сказочное, наполненное светом грусти и ухода чего-то своего у каждого, которое уйдет на всегда и больше никогда не вернется.
Если бы не сказочный закат, я бы не подумал, что природная красота скромного бережка у реки, окаймленного кустарником ивняка, может так раскрыться и раскрыть меня внутренне. Ставшие багряными волны реки, когда раскаленный огненный шар солнца, прямо перед нами медленно опускается в воды реки, перестали быть для меня просто водой, а казалось стали волнами времени, неумолимо несущими нас из прошлого в будущее, навсегда разделяющие сегодня от вчера и уже выбрасывая нас на берег завтра. Сказочная, наполненная могучей энергией заката красота реки сливалась с закатной красотой облаков, которые теперь казалось были выше солнца, опускающего все ниже и ниже и уже коснувшегося краешком своим багровых вод.
Облака, что висели белой полосой над горизонтом наполнились солнечным светом в верхней кромке своей и горели, отражая уходящие лучи солнца так ярко, что казалось это в них, в самих облаках живет частичка солнечного света, настолько яркого, настолько живого, что казалось полети туда как птица, как человек, умеющий летать, попадешь к такой области, которая наполнена солнечным светом. И даже когда солнце сядет, скрыв свои лучи за горизонтом и наступит темнота, там на высоте, в этих облаках так останется частичка солнечного света, бережно сохраненного ими и укутанного в мягкие белые слои на ночь, до наступления следующего утра.
Уж не знаю, то ли настроение у меня было такое романтичное, то ли сказалось вдохновение вызванное такой дружеской энергией у костра и чашей, ходившей из рук в руки и песен, звучавших до поздней ночи, грусть от уходящего прошлого и неизвестность будущего, но видение сияющих ярким светом верхушек облаков на закате, всю ночь виделось мне во сне.
Утро нашего, как казалось, вчера замечательного похода на природу было полным контрастом вчерашнему вечеру. Утренний ветер пригнал на наш берег серые облака, льющие холодную водяную пыль. Настроение с утра было как струны у моей расстроенной от множества прозвучавших песен гитары. Душевное состояние было в таком же диссонансе, как и ее дребезжащее звучание, а оставленная на улице гитара уже успела промокнуть. Большинству из нас удалось поспать в палатке. Только Олег спал у костра завернувшись в намокающее под влажными водяными волнами дождя одеяло. Похоже, что у всех была головная боль от вчерашних возлияний, хотя конечно у кого-то больше, у кого-то меньше, но комментарии по этому поводу были у всех одинаковые. Грустно стало мне тогда от такой перемены и в природе, и в приятелях моих. А еще больше – от угнездившегося в душе мое тогда чувства неизбежности расставания со всеми ними, плохими и хорошими, злыми и добрыми, оказавшимися вчера такими человечными и настоящими. Уставшие, мутноватые глаза которых смотрели с пустотой на вчерашнее пиршество в поисках остатков пищи и спиртного. Становилось прохладно и было решено ехать по домам.
Смутно помню сейчас, как собирались, складывали тяжелую брезентовую палатку, ходили по стоянке, собирая разбросанные за ночь вещи. Как тащились под летящей с неба водяной пылью до посадочной платформы, вспоминая вчерашние причуды и подшучивая друг над другом.
Как давно все это было! Память не удержала многих деталей произошедшего тогда, но удивительное отражение природой в печальном закате душевной грусти от того, что вот так вот не соберемся больше и не посидим все вместе, а совсем скоро разгонит наш класс взрослая жизнь как грозовой ливень прошедшая над городом, кого в престижные вузы, кого в ПТУ, кого в армию, а кого и в Афган. Не знаю почему, но иногда, глядя на облака, светящиеся закатным ярким солнечным светом, вспоминаю я тот школьный поход, то чувство единения у костра за песней под гитару и ту светлую грусть навсегда уходящих в прошлое школьных лет.