«Сделал своё дело — и уходи»!
Августовским днём 1927 года в редакцию газеты «Гудок» как всегда эффектно зашел ее штатный корреспондент, известный читателям как «Старик Саббакин», и широкой поступью направился в комнату четвертой полосы. Согнувшись над бумагами, за столами сидели правщик писем железнодорожных рабочих Илья Ильф и сотрудник профотдела Евгений Петров, младший брат «Старика Саббакина» - молодого, но уже известного писателя Валентина Катаева.
В этот ли момент посетила Катаева авантюрная идея, или он задумал ее раньше – истории это неизвестно, но ошеломленные Ильф и Петров узнали о своей новой миссии – стать «литературными неграми» при «советском Дюма-отце». Катаев-Дюма тут же выдал примерный сюжет и распределил обязанности: Ильф и Петров корпят над текстом, Катаев своей «рукой мастера» правит недочеты и затем организовывает публикацию в печати. Три фамилии на обложке, гонорар – поровну. Идея плутовского романа о поиске стульев со спрятанными в них сокровищами соавторам пришлась по душе, и они с энтузиазмом принялись за дело. Раздав ценные указания, Катаев укатил на юг, на слезные письма «неграм» не отвечал, считая свою руководящую миссию законченной.
«Просто и убедительно, в стиле чемпиона».
Через месяц первая часть романа была готова. Вернувшийся в Москву Катаев прочел черновик и честно сообщил авторам, что в его помощи они не нуждаются, поскольку в романе определенно просматривается почерк «совершенно сложившихся писателей»:
«Мне стало ясно, что мои рабы выполнили все заданные им бесхитростные сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мною портрет Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно новый, ими изобретённый великолепный персонаж — Остапа Бендера… — восторгался Катаев в мемуарном романе «Алмазный мой венец». — Я получил громадное удовольствие и сказал им приблизительно следующее: — Вот что, братцы. Отныне вы оба единственный автор будущего романа. Я устраняюсь. Ваш Остап Бендер меня доконал».
«Утром — деньги, вечером — стулья».
Но некоторые условия в устном договоре Катаев все же оставил: инициатор проекта должен быть упомянут в посвящении к роману и, как вишенка на торте, пожалуйте ценный подарок – золотой портсигар. Условия были выполнены: посвящение «Валентину Петровичу Катаеву» всегда красуется на второй странице каждого издания «Двенадцати стульев», и золотой портсигар своему литературному отцу авторы подарили, правда, крошечный, дамский. «Лопай, что дают!», - пожелал возмущенному старшему брату Евгений Петров.
«Жизнь, господа присяжные заседатели, — это сложная штука…».
Работа над объемным романом продолжалась совсем недолго – с сентября по декабрь 1927 года. Первое отдельное издание «12 стульев» вышло в издательстве «Заводы и Фабрики» («ЗиФ») в июле 1928 года, сразу же после окончания публикации в иллюстрированном журнале «Тридцать дней». Читатели приняли роман с восторгом, но отзывов от профессиональных критиков почему-то не было. Совсем. Первая немногословная рецензия появилась в «Вечерке» ближе к осени; её автор, скрывающийся под инициалами «Л.К.», после скупого признания романа «живым и динамичным» далее сообщал:
«Читателя преследует ощущение какой-то пустоты. Авторы прошли мимо действительной жизни — она в их наблюдениях не отобразилась, в художественный объектив попали только уходящие с жизненной сцены типы».
Оживились и другие критики: роман назвали «милой игрушкой», наполненной «юмористикой бульварного толка и литературщины, потрафляющей желудку обывателя», «серенькой посредственностью», в которой отсутствует «заряд глубокой ненависти к классовому врагу» - ну, и прочее все в том же духе. Очень похоже, что рецензенты попросту не знали, как реагировать на книгу никому неизвестных авторов, написанную вне идеологических рамок советской литературы.
«Похвалишь, а потом окажется, что плохая. Неприятностей не оберёшься. Или обругаешь, а она вдруг окажется хорошей. Засмеют. Ужасное положение!»,– иронизировали Ильф и Петров в фельетоне «Мала куча — крыши нет».
Зато Осип Мандельштам в газете «Вечерний Киев» лихо раскритиковал «незамечание» понравившейся ему книги:
«Широчайшие слои сейчас буквально захлёбываются книгой молодых авторов Ильфа и Петрова, называемой «Двенадцать стульев». Единственным откликом на этот брызжущий весёлой злобой и молодостью, на этот дышащий требовательной любовью к советской стране памфлет было несколько слов, сказанных т. Бухариным на съезде профсоюзов».
Официальную индульгенцию роман все же получил – благодаря статье, опубликованной в «проводнике политики партии» - «Литературной газете», где подчеркивалось, что Ильф и Петров тонко провели грань между иронией и сарказмом и осветили множество злободневных проблем.
До войны книга неоднократно переиздавалась, но между первой и последующими публикациями сохранялись существенные различия: вплоть до 1938 года текст подвергался авторским правкам, изменениям и сокращениям.
Интересно, что история, связанная с благожелательной рекомендацией романа читателям, имела совсем неблагоприятные последствия для её автора, критика Анатолия Тарасенкова. В 1948 году «неожиданно» вскрылось, что вышеназванный критик произведение, оказывается, не читал, полностью доверившись мнению редактора, за что и получил девятнадцать лет спустя строгий выговор. Секретариат Союза писателей подготовил документ, в котором выпуск дилогии Ильфа и Петрова был назван «грубой политической ошибкой». Тему раскрыли: вредоносность романа обуславливалась полным непониманием его авторами направлений общественного развития в СССР и преувеличением места и значения нэпманских элементов. Началась новая волна кампании, «вскрывающей клеветнический характер книги Ильфа и Петрова», естественно, тут же запрещенной к печати.
«Воздух чист, и в голову лезут умные мысли»!
Благо, гонения продолжались недолго. В 1956 году, на волне хрущевской оттепели, в издательстве «Художественная литература» вышло новое издание дилогии с предисловием Константина Симонова, заметившего, что Ильф и Петров были «людьми, глубоко верившими в победу светлого и разумного мира социализма над уродливым и дряхлым миром капитализма». Вот так. А к пятидесятилетию первого романа об Остапе Бендере «Литературная газета» открыла самую популярную читательскую рубрику «Клуб 12 стульев».
Все дальше и дальше уходит от нас эпоха Ильфа и Петрова. И точно так же, как Пушкинского «Евгения Онегина» называли энциклопедией русской жизни начала XIX века, такой же уникальный статус обрели бессмертные «Двенадцать стульев» по отношению к советским двадцатым. И точно так же задумываемся мы сегодня над значением не принятых в современном языке слов типа «обновленцы» или «иллюзион», как чесали в затылках наши деды, читая про «розовую облатку», «шлафор на вате» или «домашние дроги».
«Каждое новое поколение читателей обречено на всё менее адекватное понимание романов, — делают неутешительный вывод исследователи творчества Ильфа и Петрова М. Одесский и Д. Фельдман. – И читатели в том никак не виноваты. Предметный мир дилогии о великом комбинаторе – своего рода Атлантида, без комментариев специалиста -«археолога» здесь не разобраться».
Но, наверное, без «специалиста-археолога» даже интереснее, правда?
Немеркнущие строки из романа «Двенадцать стульев»:
✍🏻 Вы не пьете, не курите, девушками не увлекаетесь... Зачем вам деньги? Вы же не умеете их тратить.
✍🏻 Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?
✍🏻 Не устраивайте преждевременной истерики. Если вы уже не можете не переживать, то переживайте молча.
✍🏻 Время, которое у нас есть, — это деньги, которых у нас нет.
✍🏻 Дело помощи утопающим – дело рук самих утопающих.
✍🏻 Знойная женщина, — сказал Остап, — мечта поэта. Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков давно уже нет, но на периферии, на местах — еще встречаются.
✍🏻 — Ваше политическое кредо? — Всегда!
✍🏻 Заседание продолжается! Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
✍🏻 У нас хотя и не Париж, но милости просим к нашему шалашу.
✍🏻 Жизнь, господа присяжные заседатели, — это сложная штука, но эта сложная штука открывается просто, как ящик. Надо только уметь его открыть. Кто не умеет, тот пропадает.
✍🏻 Любовь мучит человека. Бык мычит от страсти. Петух не находит себе места. Предводитель дворянства теряет аппетит.
✍🏻 Вы меня озлобляете. Я человек, измученный нарзаном.
✍🏻 Нас никто не любит, если не считать уголовного розыска, который тоже нас не любит.
✍🏻 — А доктор что говорит? — Что доктор! В страхкассе разве доктора? И здорового залечат!
✍🏻 Пещерная живопись или рисунок, сделанный хвостом непокорного мула, по сравнению с транспарантом Остапа казались музейными ценностями.