Из дневника Михаила Николаевича Похвиснева
"После чтения Владимир Иванович (Назимов), рассказал нам про преображенского офицера, одного из Гатчинских любимцев и теперь доживающего свой век в Калужской деревне.
Он был призван ночью к Павлу (император Павел Петрович) и получил приказание отвезти важную бумагу к коменданту (?) крепости (Петропавловской). "Он тебе скажет, что ты должен делать, а когда исполнишь, приезжай сказать мне".
Не зная содержание бумаги, офицер отправился в крепость, разбудил коменданта. Прочтя бумагу, последний повел его в Алексеевской равелин, к неизвестному лицу там заключенному, взял его, посадил в сани и приказал ехать на Неву; там дали ему приготовиться к смертной казни и опустили в прорубь.
Затем комендант приказал присланному отправиться к Государю и доложить, что приказана его исполнено. Кто был этот несчастный, неизвестно".
Из рассказа П. В. Киреевского, слышанного М. П. Стаховичем:
Родственник или знакомый Киреевского (за давностью, не помню его фамилии) ехал поздней осенью по проселочной дороге; наступила ночь, дотащился он кое-как до деревни, и ямщик посоветовал ему заехать к барину: "Старик добрый, переночевать пустит". Так и сделали. Помещик пил чай со священником и пригласил и нечаянного гостя присоединится к ним, но тот отказался и отправился спать.
На новом месте ему не спалось. За тонкой перегородкой шла беседа об императоре Павле. Это заинтересовало путника; он встал, вышел, подсел к беседующим и стал расспрашивать о Павловском времени. Повествователь отвечал неохотно, но помог священник. - Да вы расскажите им, - обратился он к хозяину, - за что получили деревню. Старик помолчал, но выпитые стаканы чая (пили его с ромом) развязали его язык.
"Я, милостивый государь, - начал старик, - служил в Гатчинских войсках. Трудная была служба, но я был молод, усерден, Цесаревич (Павел Петрович) изволил меня заметить: через год я получил роту.
По восшествии на престол, перевел Государь нас, Гатчинцев, в гвардейские полки. Меня назначили в Преображенский, и тут получил я роту. Пришлось обучать ее настоящей службе, и из господ офицеров "искоренять Екатерининский дух". Тяжело было им, и нам не легче. Как вернешься, бывало, со службы вечером, поужинаешь, да спозаранку и завалишься спать; вставать приходилось рано, ученья начинались до свету.
Раз ночью будит меня денщик: - Ваше высокоблагородие, извольте вставать, фельдъегерь из дворца за вами приехал. Испугался я шибко, со страху и спросонья ничего не понимаю. Оделся. Посадили меня, раба Божьего, в тележку и покатили. Прискакали во дворец, привели меня в приемную, сдали камердинеру; тот пошел докладывать.
Стою я, ни жив, ни мертв. Выходит Государь в шлафроке, дает запечатанный конверт, изволит приказывать: - Поезжайте, сударь, в крепость, передайте это письмо коменданту и привезите мне ответ.
Опять в тележку, и поскакали в крепость. Приехали, ведут к коменданту, будят его. Выходит комендант. Подал ему письмо. Он распечатал, прочел, сказал что-то дежурному офицеру, который тут же и вышел. Комендант говорит мне: - Пойдемте.
Ну, - думаю, - "пропал"!
Выходим из дома, идем площадью, подходим к казематам; являются караульные, смотрителя с фонарями, подходим к одной двери, комендант останавливается и показывает на замок. Подали ему связку ключей, щелкнул замок, дверь заскрипела и отворилась. Посередине каземата стоял на коленях старик с белой длинной бородой и молился. Его вывели.
Все молча пошли за ним, и подошли к Неве. У берега стоит лодка с двумя гребцами. Садятся в нее комендант, я, два солдата и старик. Надевают ему на руки и на ноги кандалы, и лодка поплыла. Все продолжают молчать, старик молится, крестясь на собор. Выехали на взморье.
Вдруг солдаты берут старика и бросают его в воду. Пошёл он, как камень на дно... Как сравнялись на воде круги, повернули лодку и поплыли. Я все поглядывал назад и потихоньку молился. Вернулись в крепость.
- Поезжайте к Его Величеству, - говорит мне комендант, - и передайте, что видели. Возвратясь во дворец, дожидаюсь. Выходит Государь; я докладываю ему.
- Можете отправляться, - изволил сказать Его Величество и ушел. На другой день в приказе по полку мне вышла отставка с пожалованьем ста душ в Калужской губернии и с приказанием "жить мне там безвыездно".
Вот уж более сорока лет живу тут, облагодетельствуемый милостью моего Государя. Утром и вечером молюсь за него и за мученика "имя его Ты, Господи, веси". Каждое воскресенье и в праздники вынимаю части за упокой их душ. А до сих пор жутко становится, как вспомню, чем я обязан моему благополучию. И старик горько заплакал.