Быть сильной женщиной не всем дано от Бога: не плакать, не сгибаться, не скулить. Другим отдать от сердца очень много - и ничего взамен не получить.
Представьте. Начало тихого, летнего вечера. Старая часть загородного посёлка, с двухэтажными домами, каждый на восемь квартир. Возле одного из них, на просторной скамье сидят трое - кто-то их назовёт старушками, кто-то пожилыми женщинами.
В их руках - глубокие кружки для чая. Кажется, они ожидают кого-то. Но вот из подъезда выходит ещё одна - уютная, в широком штапельном платье. При ней "ведёрный" термос, чашка и ещё что- в пакетиках.
"Ну, девоньки, подставляйте стаканЫ! Травки мои волшебные настоялись - пора чаёвничать," - говорит она спокойным, густым голосом и тут же начинает разливать горячий, ароматный напиток.
Прежде, чем плеснуть себе, один пакетик пристраивает на скамью, другой протягивает компаньонке с желтоватым лицом. Всё с пояснением:
"Вот карамельки ягодные, сластитесь. А я уж так похлебаю - сама чересчур сахарная. Тебе, Галя, как обещала, трава-желчегонка. Внутри памятка, как принимать - я всё расписала."
Несколько минут проходят в тишине и наслаждении. Но ведь не только для чая на свежем воздухе собрались эти кумушки. Темы понятные, общие - огородные дела, у всех курятники. Кто что готовил, какую акцию ухватил в магазине. Поселковые новости обсуждают с особенной живостью.
Привычку пить травяной чай на скамье, завела хозяйка ведёрного термоса. Её зовут Аграфена Петровна. Имя своё она недолюбливает, считая "тяжёлым." Ей больше нравится Граня. А там уж, хоть тётя Граня, хоть бабушка, всё равно. Семьдесят два годика не скроешь. Полнота ей прибавляет забот со здоровьем, но внешность не портит.
Круглое лицо не морщинистое, а так, слегка тронутое бороздками. Густые волосы гладко зачёсаны. Седина серебристая, красивая. Тёмные глаза смотрят ясно и зорко. Очки - только для чтения. Зубы, на удивленье, свои - ровные. И Аграфена Петровна ими щеголяет, широко улыбаясь.
Весьма колоритная особа и не старуха. Многие ровесницы рядом с ней проигрывают даже если лишнего веса нет. Пожилая четвёрка живёт в одном доме пол века и друг у друга, как на ладони. Характеры у них разные.
Аграфена Петровна, к разным проявлениям жизни, относится со спокойствием, никого не осуждая. Например, услышав "жареную" новость, что у дочки Емельяновых "живот круглой дынькой выпер," говорит:
"Значит девку родит. Будет радость ей и деду с бабкой."
"Ага! Только ветер отцом ребёнку не станет. Ране за такие дела ворота мазали дёгтем!" - подскакивает Галина Ивановна, та, что с печенью мается.
"Ладно тебе. Тридцать пять женщине. Разведённая. Ну, родила для себя. Я стыда не вижу," - укорачивает её Аграфена Петровна, доливая чай в опустевшие кружки.
Софья Алексеевна и Мария Семёновна, старающиеся походить на неё, хоть и не всегда удаётся, согласно кивают. Галину Ивановну это раздражает. Сама она не упустит возможность съязвить, зло высказаться или похихикать над кем-то.
И теперь, гоняя во рту карамельку, отпускает шпилечку в адрес Аграфены Петровны:
"Твоё "ладно," Граня, тебя без мужа оставило и сынок твой, ни рыба, ни мясо, спивается. Тоже, поди, оправданье найдёшь?!"
Аграфена Петровна щурится, будто соринка попала в глаз, и отвечает:
"Я там, в памятке, как травку заваривать, забыла прописать, что злобинка разъедает печень. Ты, Галя, на своих ногах, при муже. Дочка у тебя докторица. Внуки с высшим образованием. Тебе бы ходить, да улыбаться, а ты ведёшь себя, как неудовлетворённая женщина. Твой баню на даче поставил, а всё один моется. Ты бы пришла с веничком, может бы молодость вспомнили."
Софья Алексеевна с Марией Семёновной прыскают от смелой подковырки, а лицо Галины Ивановны вспыхивает пожаром. Пока она соображает, чем ответить, Аграфена Петровна поднимается со скамьи и прощается с соседками: "Спасибо за компанию, девоньки. Даст Бог, завтра встретимся."
"Ну, вот что ты, Галя, каждый раз давнего, да самого больного для Грани касаешься?" - укоряет Мария Семёновна.
Галина Ивановна злится:
"А что она неубиваемую из себя строит? Другая бы пожалилась, признала, что жизнь у неё, как горчица - бывший муж, с другой, живёт через улицу, внуков от её детей вынянчил. Сын - Мишка, молодость по тюрьмам растратил, теперь алкоголик. Тогда бы я ей посочувствовала. А то изображает, что у неё всё чики-брики. Тьфу!"
Спорить с ней бесполезно. Посиделки окончены. Пожилая компания, кто легко, кто с покряхтыванием встаёт со скамьи и расходится по своим квартирам. Случившееся не конфликт и завтра они встретятся, как ни в чём не бывало - сколько той жизни осталось!
А "неубиваемая," тем временем, сняла компрессионные бинты с отёкших ног - чёртов варикоз, к вечеру, наполнял конечности чугунной тяжестью. Простирнув бинты, налила в ведро воды, добавила, загодя приготовленный отвар - вот и ванна для старых ножек!
Устроилась в кресле, уже в домашнем халате. Господи, какое облегчение! Закрыв глаза, вспомнила слова Галины Ивановны. Неужели и впрямь её "ладно" - не конфликтный, не осуждающий и принимающий людей такими, как они есть, характер, причина женского одиночества и несчастливого материнства?
... После восьмого класса Граня стала студенткой медицинского училища. Из посёлка не наездишься - родители ей сняли комнату в квартире с хозяйкой - всё присмотр за девчонкой! Но разве юность от искушений удержишь? На втором курсе влюбилась.
Володе шёл восемнадцатый год, он техническое училище заканчивал. Любовь накалялась, парень хотел большего, чем поцелуи. Граня держалась наказов матери. До его проводов в армию. Там, с расстройства, выпила лишнего и потеряла то, что до свадьбы полагалось беречь.
Всего одну весточку от любимого получила, когда поняла, что беременна. Как многие девочки, в такой ситуации, долго скрывала от всех, кроме Владимира. Ему сразу поплакалась в двух письмах подряд, а он тему проигнорировал. О службе расписывал, как соскучился. Не поверил, наверное.
Граня какие-то народные средства принимала (и это будущий медик!), но "грешок" в ней крепко засел и начал толкаться. Только тогда призналась отцу с мамой чуть ли не на коленях. И вот умирать будет, а не забудет, как себя повели родители. Мать обняла, сказав: "Не плачь! Тебе вредно, Гранечка."
Стала о самочувствии расспрашивать, поругала, что у врача до сих пор не была. А папа, на другой же день, в воинскую часть "жениха" помчался. Благо, на электричке и автобусе можно было добраться. Командование оказалось правильным и понимающим - к вечеру, мужчина вёз будущего зятя жениться.
В кармане волшебная справка для ЗАГСа имелась. Свадьбы, как таковой, не было - расписались, за столом посидели. Свекровь недовольно на Граню косилась, а свёкор и тесть подружились. Володька был счастлив увольнительной в три дня и правами молодого супруга.
Вернувшись в часть, теперь все письма начинал так: "Здравствуй, дорогая жена!" Граня была счастлива. Сына назвала Михаил. Заботу о внуке на себя взяла бабушка, чтоб мать-студентка доучиться могла. И опять папе спасибо - разыскал в посёлке вариант обмена их двухкомнатной на трёхкомнатную квартиру.
Древняя старушка обещала со дня на день угаснуть и наследник согласился на обмен с негласной доплатой. Так что зять Володя в комфортные условия вернулся. Тесть с тёщей в отношения молодых не лезли, а помогали ощутимо. Прописанный у родителей, Володька всё-таки встал в очередь на квартиру.
Уже Миша школьником стал, когда выдали ордер на однокомнатную. Её стали сдавать - вот как пригрелись возле родителей Грани! Шло, бежало время. Сын школу закончил и в институт поступил - тогда "ни рыба, ни мясо," было не про него. Правда, теперь его редко видели - в общежитии жил.
А закончив, занял ту самую квартиру, которую его отец получил. Страну пошатнуло начало девяностых. Умер папа Грани. И с этого момента счастье, кубарем, покатилось с горы. Слегла мама, ставшая ко всему безразличная после смерти супруга.
Сын Михаил предстал перед судом по нехорошей статье - мошенничество и махинации с недвижимостью. Сел в двадцать пять, вышел в тридцать два. Граня уж Аграфеной Петровной звалась, старшей медсестрой в поселковой больнице работая. Сорок девять лет ей исполнилось. И бабушку внук не повидал - умерла.
Тогда Миша ещё встряхнуться смог. Женился и сразу ребёнка родили. Но с работой у него оставалось плохо - работодатели ему не доверяли. Там-сям потолкался и осел на заправке. Молодая семья вдруг явно стала при деньгах, и Аграфена Петровна ещё удивлялась, что заправщикам так прилично платят.
Мда. Вторая ходка Михаила с распространением наркотических средств была связана. На четыре года свою жизнь укоротил сын Аграфены Петровны. Невестка, разочаровавшись в муже, подала на развод и взяла у Михаила заверенное согласие на выписку из квартиры.
С его характером это было не трудно. Продала и уехала куда-то к родне, не оставив адреса. Правда, на алименты не претендовала. Владимир, муж Грани, рвал и метал, а она так рассудила: "Ей нашего внука растить, а от Миши, какая помощь? Пусть." В ответ прилетело:
"Дура ты блаженная, Гранька, и вся твоя семья такая была! Эту квартиру я получал. Знаешь, сколько сами могли бы денег срубить, а чужой бабе отдали?!"
А вскоре это стало единственным утешением для Аграфены Петровны. Открылась измена Володьки. Да не где-то "там," а в их посёлке с разведённой "молодухой" сорока лет. На тринадцать лет моложе Аграфены Петровны. Двое детей, но почти взрослые. Имя подходящее - Любовь.
Мастер местной парикмахерской, куда Володька постригаться хаживал. Оказалось, уж больше года, как поселковые бабоньки над этой новостью волновались. Одна жена слепая и глухая ходила. Да и не до того было - о сыне скорбела душа. Вот тогда и перекрестилась на иконку:
"Спасибо, Господи, что квартира другой "чужой бабе" досталась, а не этой."
Володька сам на развод подал. Весёлым уходил и на прощанье совет отвесил бывшей жене:
"Ты бы за весом следила, Аграфена Петровна. Моя-то, новая, как моделька!"
И вот тут она позволила себе маленькую гнусность, в отношении Любки, ехидно спросив: "А зубки-то вставные в рот при поцелуе не падают? Ах, ты не в курсе?" Информацию эту ей сочувствующая сторона донесла - зубной техник, между прочим. Володька потускневшим ушёл.
Жаль нельзя было подсмотреть, как модельке в зубы заглядывал.
Распад семьи стал ударом, но не таким сильным, как второй арест сына. От чувств к мужу только тёплые искорки оставались - свой, родной. Можно было привыкнуть и одной жить. Аграфену Петровну страшила и напрягала людская молва, жалость и наоборот - насмешка, поджатые губы.
Потому, выходя из дома, подбородок держала высоко. Было - подкатил к ней приличный вдовец, хорошо ей знакомый. Но женский пыл в Аграфене уж был не тот, хозяйничать умела сама и ... сына ждала. Так что вежливо "жениху" отказала. Миша из тюрьмы вернулся неузнаваемым. Не только внешне.
Без стержня внутри, как тряпичная кукла. Выпивать начал сразу. Все трепыхания, слова и мольбы матери, как от стены отскакивали. Искал по соседям шабашки, находил временную неофициалку, ловил и продавал рыбу. Перво - наперво, покупал курево и выпить.
В компаниях не нуждался и длительно процессом не наслаждался. Махнёт стакан, как лекарство, избегая маминых глаз и в сторону дышит. На материно - урожай с огорода, куриные яйца никогда не покушался. Иногда денег давал, а с неё не спрашивал.
Сыну пятьдесят пять исполнилось и попытки вылечить, заставить иначе жить, давно оставила Аграфена Петровна, принимая таким, как есть. Все эти мысли-воспоминания, как вихрь пролетели в голове женщины всего-го за 20 минут. Пора было вынимать ноги из ведра и тут послышался звук открываемой двери - пришёл Михаил.
Увидев, что возле матери нет полотенца, метнулся в ванную: "Мам, я сейчас!" Встав на колени, бережно материнские ноги обтёр и поцеловал каждую. Надел носки, тапки подвинул. Смотрел взглядом больной собаки. К горлу Аграфены Петровны подступил комок, чтоб скрыть, спросила:
"Рыбки-то наловил, сынок?"
"Шесть окуньков принёс. Только уснули."
От самого пахнуло вином - знать удалась рыбалка. Но ведь и алкоголика надо за что-то хвалить.
Сказала ласково: "Вот и славно. Ты почисть, а я завтра ушку сварю. Ужинать будешь?"
Покачал головой: "Сыт я. Может яичко выпью сырое. Есть от Пеструшки?"
"Как не быть. Снесла твоя любимица. Я положила отдельно."
Мать не ворчала, не цыкала на него никогда и это было тяжелее всего. Михаил ей, конечно, помогал, ловя хозяйственные нужды, но всё это была такая ерунда, по сравненью с горечью, какой он наполнял её сердце, что жить не хотелось. И вот теперь он ей это сказал.
Аграфена Петровна испугалась, подалась к сыну: "Мишенька, ты чего это - вдруг?"
Он вздохнул: "Не вдруг, мама моя. Гроша ломаного не стою. Сам виноват, знаю. И не смогу иначе. А впереди всё тоже, тоже. Больше не женюсь, внуков тебе не подарю. Внутри я ещё старее, чем снаружи. Устал я. И ты от меня устала. Уж разом бы..."
Не дав договорить, обхватила седеющую голову сына, зашептала страстно и горячо:
"А как я без тебя, Миша, останусь, ты думал? Кто огородик вскопает, рыбки наловит, курятник приведёт в порядок? А слягу? Единый ты у меня, сынок, и я на тебя рассчитываю. Не смей меня добивать даже словами такими. Ты вот заикался пса завести, а я боялась шерстью порядок нарушить. Так давай возьмём, хоть завтра!"
Уткнувшись ей в подол, мужчина заплакал:
"Мама моя, это правда?"
"Ну, конечно. Присмотри породу нам по карману..."
"Я не про пса. Я - не камень на шее, а нужен тебе?"
"Памятью родителей дорогих, Богом, сердцем своим клянусь, Мишенька!"
Мать с сыном, не включая свет, долго говорили о разном. Например, что Михаилу хорошо бы постараться выпивать, хотя б через день. А собаку можно взять из приюта. И надо бы освежить потолок на кухне...
Редкий случай - где бы записать, заспалась утром Аграфена Петровна. В квартире было тихо. Вышла из спальни - диван убран. На кухонном столе вымытые тарелка и чашка - доказательства раннего завтрака сына. Она-то всегда насухо вытирает и в шкаф убирает - порядок в крови.
Записка - непривычное явление, сообщала, что Миша на огороде, кур уже покормил. А обычно, утренние часы на рыбалку тратил, чтоб денег на бутылку добыть. И что-то так захорошело на душе у матери!
Наскоро перекусив, приняв положенные лекарства и намотав на ноги бинты, поспешила Аграфена Петровна, уточкой переваливаясь, на улицу. Чистое, летнее утро ей улыбнулось навстречу.
"Бог мой, какой день! Умирать не хочется. Да и с чего? Это у Галины Ивановны дочь раз в месяц объявляется, а внуки только звонят. А у меня - сын всегда рядом! Счастливая я!" - думала или сама себе говорила Аграфена Петровна, приближаясь к своему огороду.
от автора: Мама моя говорит, что после гостевания у Аграфены Петровны, ей неловко входить в свою квартиру (хотя я нахожу, что у неё полный порядок). Хозяйка, Граня, изумительная. По полу можно в белых носочках ходить. В шкафу, ровные стопки белья и одежды, честь отдают. На диване невиданной красоты лоскутное покрывало, сотворённое Аграфеной Петровной в ленивую, зимнюю пору. И дышится возле этой "неубиваемой" женщины очень легко.
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте, если не трудно. Подписывайтесь, кто заглянул впервые. И будьте все - "неубиваемыми," пожалуйста. Лина