В удивительном селе родился и вырос Ваня.
Внешне оно, пожалуй, походило на те, каких много можно было встретить на Руси раньше, да немало увидишь в отдаленных районах и сейчас: небольшие, крепко срубленные избы с резными наличниками окон, на улице - колодец с журавлем, на задах - огород, а за огородом - банька. Нравы, обычаи, порядки в таких местах свои.
Село Богородское взобралось на гору, а это верное свидетельство древности. Сейчас бы никто не стал строиться на верхотуре, куда и подъездов-то добрых нет и спуски такие, что даже смирный конь и тот, не ровён час, ногу сломает. А в прежнее время, когда любые недруги могли подступиться, такое местоположение села представляло явную выгоду. И хоть невелико село, делилось оно на три части: Нагорье, Подгорье и Слободку. Улица Подгорье - широкая, не в пример слободкинской, и спускается она сначала полого, а потом всё круче и круче к речке Кунья. По ней идет главная дорога.
Ехал однажды обоз богородских мужиков по зимнему пути в Троице-Сергиев посад. А зима стояла лютая. Вёрст пятнадцать осилили, лошади с трудом тянули на Тёплую гору. Все мужички повылезали из возов, идут вдоль обочины. Рядом шагают попутчики, жители соседнего богатого села Бобошина. Бобошинцы в долгополых овчинных тулупах: ведь у них и земля щедрая, и ямщицкое дело помогает кормиться, есть на что одежду справить.
А богородские рядом с ними - голь перекатная: даже в дальний путь отправляются, и то, как тогда говорили, "жёнины заплатки надевают": натянут сборчатую женскую шубейку под армяк, и ладно.
Бобошинские мужики посмотрели, как жмутся от холода двое богородцев, Степан Шурыгин и Фёдор Гуськин, и принялись смеяться над дедом Степаном:
- Что, озяб, старик? Тулуп-то, поди, дома оставил - жалеешь обновку?
Фёдор Гуськин слушал, слушал да как гаркнет:
- Коришь, что худо одеты?! А знаешь, как толковые люди считают? По одёжке встречай, по уму провожай. Не смотри на заплатки, это настоящий мастер.
- Ой ты! - всё ещё насмешливо отозвался бобошинский.
- Ой-то ой, да чтоб ум был с тобой! - уже сердясь, продолжал Гуськин.- В Троицкой лавре поди-кось бывал?
- Ну, бывал.
- На аптеке трёх золотых орлов видал?
- Ну, видал.
- Так это вот он их резал! - и ткнул пальцем в Степана Шурыгина.
Бобошинский насмешник умолк, с почтением глядя на невзрачного, посиневшего старичка, зябко притопывающего ногами в заплатанных валенках. На посадской аптеке и верно красовались три больших деревянных, покрытых сусальным золотом гербовых императорских орла. Что ни год, цари наведывались в лавру, иногда пользовались лекарствами из аптеки, за что и пожаловали местному аптекарю звание "поставщика двора его императорского величества" и право взгромоздить на крышу аптеки государственных орлов.
Я же не в середине XIX века, а в наше время слышал про того же знаменитого богородского мастера Степана Шурыгина, что был он самым искусным резчиком по дереву.
"В Москве-то, на Большом театре, кони стоят - нашего Степана Шурыгина работа",- говорил мне старый мастер Шишкин.
И не помогли никакие уверения, что эти кони не вырезаны из дерева, а отлиты из бронзы и создал их известный скульптор Петр Клодт. Хранитель богородских преданий твёрдо стоял на своем - столь велико было переданное от прошлых поколений уважение к мастеру Степану Шурыгину.
В Богородском жило много действительно замечательных резчиков.
Рассказывают такую историю о происхождении резного промысла в Богородском.
Давным-давно в деревне жила баба, которая захотела позабавить своих детей и вырезала им из дерева "ауку" - спеленатого младенца.
Ребятишки поиграли "ayкой" и забросили её на печь. Однажды муж бабы стал собираться на ярмарку. Взял он "ауку" и думает: покажу в посаде купцам, которые торгуют фигурками. Повёз её. Купцу понравилось. Он купил привезённую "ауку" и заказал ещё несколько штук. С того времени будто бы и началось игрушечное дело в Богородском.