Самая тонкая деталь «самого страшного приказа Большого террора» - секретность. Простой штампик в уголке превращает исторический документ чуть ли не в кладезь исторических откровений. Верить надо безусловно, ни в коем случае не включая голову. А ведь сам этот режим секретности для документа такого рода – абсурд полный. Поговорим об этом отдельно.
Серия начинается испанским подростком Рамоном, мутузящим подушку. Явно в ней паренёк видит боксёрскую грушу. Книжка про «Мексиканца» не выходит из головы.
С соседкой Анной паренёк уже не собачится. Но и особой дружбы нет. Видно, что установился шаткий нейтралитет.
Анна спрашивает где же Коперник, но парень не знает. Следователь уехал рано утром, что-то случилось. Анна явно хочет что-то срочно сообщить персонажу Домогарова и сильно переживает, что не удаётся это сделать.
Тем временем, Коперник с раннего утра на взорванном фарм-заводе. Ковыряет своей палкой битый кирпич, чуть ли не на зуб пробует. За ним ходит, зевая во весь рот, выпущенный на волю Воробьёв.
Оказывается, на завод ночью принесли бомбу. По первым следам, очень похоже на ту самую пикриновую кислоту.
Что-то пошло не так. Бомба взорвалась раньше времени, оба исполнителя погибли на месте. Случайно ли?
В лучших традициях американских боевиков на пожарище появляется начальник местного НКВД Рысак. Всех разогнать, дело засекретить! Теперь дело в руках федералов… простите, НКВД.
Факт, что военную прокуратуру с места диверсии выгнали. Ну им там и так делать нечего. Это следователь Коперник решил поиграть в Шерлока Холмса. Может не зря подозревает работу агентов гестапо среди больших начальников?
Мадянов жёстко отчитывает Коперника с Воробьёвым. Идите занимайтесь своим эшелоном! Заводом как-нибудь НКВД сам разберётся.
Коперник с пожарища почему-то направляется не на работу. А в ближайший переулок. Замечает следы шин и да-да, тот самый окурок папиросы. Какое отношение он имеет ко взрыву фарм-завода?
Табак из окурка он тоже отдаст Анне в лабораторию. Соседка по коммуналке постепенно превращается в личную криминалистическую лабораторию.
В военной прокуратуре видим, что товарищ Воробьёв после освобождения резко взялся за ум. Куда только делся поверхностный подход к делам? Вот это «бабахнем десяточку, на трибунале разберутся»?
Воробьёв неистово пишет какие-то запросы, поднимает старые дела. Просит вызвать ему свидетелей на беседу на завтра. Как другой человек.
А вот персонаж Домогарова, в лучших традициях доктора Хауса, бездельничает, щелкая зажигалкой с тореадором. Видно – не просто так, Чапай думает. Крепко думает.
Головоломка недюжинная. Дело рабочего с фарм-завода, которого обвинили невесть в чём. Только тот стал давать показания о каком-то агенте гестапо в руководстве, сразу же быстренько расстреляли. Как нарочно.
Да и показания из дела куда-то исчезли. Аккуратно вырезан лист допроса острейшим ножичком. Что там было на самом деле поди знай!
Кто и по чьему заданию готовил пикриновую взрывчатку? Как удалось взорвать завод и почему исполнители оба погибли, обрубив концы. Опять как нарочно.
Кто приезжал ночью к заводу на машине? Точно ли предполагаемый агент гестапо погиб при взрыве? Непростые вопросики.
А ведь тут не про кулаков дело. Диверсия, самая, что ни на есть, «политическая» 58-я статья. Кому, как не военной прокуратуре, таким разбираться. Тут тройками не пахнет, такие дела военный трибунал разбирать должен, как явную контр-революцию. Но Рысак прокуратуру отчего-то от дела отстранил.
Еще и секретность эта. Воробьёв, будто подслушав мысли начальника, ворчит:
«Где это видано, расследование секретить! Дождёмся, на Уголовный кодекс штамп с грифом приплюснут. Чтобы никто свою статью не знал».
Он-то про дело взорванного завода, но вопрос совсем не глупый. Потому как наш любимый приказ 00447 о массовых расстрелах точно такой же – совершенно секретный. Штука совершенно непредставимая!
Нас пытаются уверить, что по этому приказу были осуждены чуть ли не миллионы людей. Сотни тысяч расстреляны. В полном секрете.
Знаете, что означает секретный статус документа? Например, что секретными являются персональные составы троек. То есть, никто из осуждённых не должен знать чьим решением вынесен приговор.
Ровно как секретным должно быть и постановление об аресте (хорошо-хорошо, ордер об аресте). Потому как в нём непременно должно быть основание ареста – тот самый приказ Ежова. Совершенно секретный.
Никак иначе, ведь в Уголовном кодексе никаких расстрелов человеку за то, что он бывший кулак или белогвардеец просто не предусмотрено. Любой арестант спросит – за что меня взяли, я же ничего не нарушил!
Ровно по этой причине и приговор должен быть совершенно секретным. Вы его как собрались оглашать, например, расстрельной команде? Под подписку о неразглашении каждому красноармейцу?
Страшное скажу, по закону совершенно секретный приговор и осуждённому зачитать нельзя. Ставить на край рва и стрелять, не объясняя за что. Не то, чтобы какие-то буржуазные апелляции и просьбы о помиловании писать!
Звучит как бред, но именно его нам и транслируют. Знаете, как выходят из положения либералы? Крайне противоестественными способами.
Полюбопытствуйте как-нибудь Медведевским, он же Орловский расстрел. Когда при подходе фашистов к Орлу беззаконно постреляли кучу арестованной профессуры в тюрьме.
Нынешние «историки», ничуть не стесняясь, рассказывают откровенный байки. Что для оглашения секретных приговоров выделили отдельную камеру, чтобы никто не слышал.
Более того, осуждённому сначала вставляли кляп! Да-да, кляп, не знаю зачем. Только после этого ему зачитывался приговор и тут же вели к дальней стеночке исполнять.
Другого способа не допустить разглашения секретных приговоров придумать трудновато. А интересно они с кляпом придумали, правда? Верится, только, с трудом.
Там в приказе много чудесного. Например, из приказа следует, что все следственные дела с приговорами троек должны быть переданы в Москву. Тоже очень удобно.
Потому как не надо извиваться с ответом на вопрос - где же в областных архивах сотни тысяч расстрельных дел. А их, очень похоже, просто нет. Как нет их в столичных архивах в таком количестве. Могу, конечно, ошибаться. На суд историков никто архивы открывать не спешит.
Тут ответ простой – все беззаконные расстрелы троек отправили в Москву. Там документы и сгинули без следа. Не извольте сомневаться.
Может Вас удивит почему не сохранилось ни одного свидетеля расстрелов по приговорам особых троек? К примеру, расстрелы по решениям военных трибуналов известны прекрасно. Вплоть до публикаций в местной прессе. А вот про тройки не вспоминал никто!
Объяснение есть. Оно прямо в тексте приказа содержится. Совершенно секретный не только приказ, не только ордеры на арест и даже приговоры. Сами расстрелы тоже нужно проводить в страшном секрете!
Что ж за судебный орган у Вас такой, что его решения в секрете держать надо? Повторюсь - миллионы решений в полном секрете! Читаем приказ:
«Приговоры по первой категории приводятся в исполнение в местах и порядком по указанию наркомов внутренних дел, начальников управления и областных отделов НКВД с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение».
То есть, родственникам даже не скажут куда делся расстрелянный. Пропал куда-то, не можем знать. То есть, чекисты за год увезли в неизвестном направлении несколько миллионов человек и с концами? И никто этого пятьдесят лет не замечал до комиссии Яковлева?! Серьёзно?
Опять же, подозреваю для чего в приказе появилась эта фраза. Массовые репрессии обязаны были оставить после себя десятки, если не сотни расстрельных полигонов, мест массовых захоронений.
Но вот сюрприз, их ищут уже четвёртый десяток лет. И не в силах найти ни одного крупного, подтверждённого исторической наукой или судебной медициной полигона! Вот это секретность расстрелов, что почти век держится! Крепкие были кадры в НКВД!
Так что персонаж Добронравова не так и не прав. Гораздо проще Уголовный кодекс засекретить. Мыслимое ли дело - осудить миллионы народа, кого к стенке, кого в лагеря и всё по совершенно секретным бумагам. Ну ведь бред?
Или сознательно так сделано? Чтобы не возникало вопросов как это вся страна полвека даже не догадывалась ни про какой «Большой террор». Поди знай!
Секреты секретами, но Копернику удаётся узнать у эксперта подробности о взрывном устройстве. Остатки бомбы он отдал в работу ещё до приезда чекистов. Эксперт просто ещё не в курсе совершенно секретного статуса дела. К тому же, статус-то только со слов Рысака.
Эксперт говорит, что бомба была рассчитана на полчаса. Пока догорел бы фитиль, исполнители давно ретировались восвояси.
Заодно, говорит крайне странную вещь. Очень похоже, бомба была испорчена намеренно. Фитиль внутри устройства кто-то подрезал.
Ещё и линия реза крайне характерная. Волокно рваное, как будто грызли тупым или зазубренным ножом. Улика? Кто знает.
Нам показывают обеспокоенного Рысака в кабинете. Беспокойство понятное, ЧП нешуточное. Взрыв целого завода с лекарствами. Того гляди, полетят головы и обкома и местных чекистов.
Рысак даёт новые указания Шварцу. Не к добру такие совпадения, вот, появился подозрительный военный следователь Коперник. И началось безобразие.
Человек новый, приехал из Испании. Как знать, кто и для чего мог его завербовать за границей? Надо бы проверить гражданина Коперника.
Герой Мадянова так и говорит:
«Не нравится мне, как этот Джордано Бруно вокруг завода крутится. Ты там посмотри… хорошенько. Не мне тебя учить».
Тем временем, Коперника застаём за прогулкой. И вовсе не в одиночестве, военюрист выгуливает по парку любительницу Сенкевича.
Анна мягко кокетничает, Коперник явно оттаял душой и даже улыбается. Угощает девушку мороженым.
Коперник провожает Анну до комнаты. На пороге она замешкалась. Смотрит долгим взглядом в глаза военюристу:
«Пётр, не хотите зайти?»
ЦА ФСБ РФ, Ф.66, Оп. 5. Д. 2 Л.155-174. Подлинник.