История с расстрельными лимитами в приказе Ежова крайне странная. Сама идея, не разбираясь в конкретных делах, расстрелять кучу народа. Просто количеством. Да ещё и планы по расстрелам ставить каждой области - какая-то дикость. Ещё большая дикость - телеграммы секретарей обкомов, которые требовали увеличения расстрельных лимитов.
Ну не было в советской истории других таких операций. Как вообще в уголовном праве могут быть какие-то планы? Арестовать триста убийц? А если столько тел не сыщется, глупость же!
Тем не менее, либеральные историки считают приказ Ежова номер 00447 бумагой достовернейшей. Как и найденные в «особых папках» телеграммы из обкомов с требованием новых лимитов.
Новая серия начинается с заседания тройки. Снова перед нами начальник НКВД, секретарь обкома и военюрист Коперник.
Персонаж Домогарова чуть ли не кулаком по столу стучит, требуя выпустить из-под ареста Воробьёва. И опять речь не про справедливость или законность.
Коперник упирает совсем на другое. В работе Воробьёва дело пущенного под откос воинского эшелона. Дело на контроле Военной коллегии Верховного суда. «Отработать на тормозах» нельзя.
Завалим следствие – полетят головы. И не только в военной прокуратуре, НКВД и обком тоже в стороне не останутся. Товарищ армвоенюрист Ульрих миндальничать не любит.
Секретарь обкома Красный в исполнении Смолякова, явно, склонен освобождение Воробьёва поддержать. Но Мадянов грубо обрывает его:
«Я что-то не пойму, ты у нас Красный или Краснов? Какой-то не очень ты красный, Тимоша».
Нормальное обращение начальника НКВД к главному коммунисту области? Это ровно из той же серии, что надзорное ведомство – прокуратура – и главный партийный начальник вдруг в тройке оказались подчинены милиционеру.
Полное ощущение – главный в городе шериф. В смысле, что начальник НКВД гораздо главнее секретаря обкома. И уж куда главнее любого закона.
После заседания секретарь обкома придержит Коперника за рукав. Как бы извиняясь, скажет, что не может повлиять на НКВД.
Потому как сам совсем недавно был на месте Воробьёва. В камере. Оказывается, Тимофей Иванович Красный из бывших казаков. Известно же, как советская власть «угнетала» казаков.
В очередную кампанию загремел под арест и Красный. «Если бы не заслуги Гражданской…» - говорит он. Друзья по отряду помогли восстановиться в партии и закрыть дело. Но страх нового ареста, явно, секретаря не отпускает.
Он так и говорит Копернику – надо бы доложить товарищам наверх. Творится-то в области явное безобразие с законом. Но страшно, Рысак всех закопает.
Домогаров на партийного секретаря смотрит чуть ли не с презрением. Но Смоляков говорит ещё одно – опасайтесь Шварца. Не так страшен Рысак, как этот улыбчивый курильщик.
Анна рассказывает Копернику, что получила результат анализа того самого порошка из квартиры рабочего. Крупинки пикриновой кислоты. Кто-то готовил сильную взрывчатку. Куда же она делась, если осталось только несколько крупинок?
Коперник немедленно едет в НКВД, но Рысак никого не принимает. Пропавшая взрывчатка никого, кроме военного следователя, не волнует. Да и была ли она.
Тем временем, Рысак стаканами пьёт водку. Прямо в запертом на ключ кабинете. Наконец-то дождались. Мадянов играет пьяного чекиста крайне достоверно.
С ним верный Шварц. Персонаж Евгения Миронова не пьёт, лишь курит, по обыкновению, папиросы из странной пачки с иностранными надписями.
Рысак откровенно поносит секретаря обкома. Мол, надо бы разобраться с этим гражданином. Бывших казачков не бывает и без вины арестов не бывает, не зря же Красного один раз уже «закрыли». В конце разговора так и кивает Шварцу:
«Ты и займись, обкомовские – твоя епархия».
Мы же помним, что Шварц служит по линии управления госбезопасности. Хоть и слитого в единый наркомат с милицией, но всё равно, очень отдельные люди.
Коперник снова в прокуратуре работает с делами. Задумчиво берёт в руки секретный приказ. Нам крупно показывают таблицу расстрельных лимитов по областям.
Ну понятно, киноделы намекают – вот работа следователя, а выливается она в тысячи репрессированных. От цифр дух захватывает, ужасы Сталинского режима и «Большого террора» в полный рост.
А ведь для историка эти лимиты более чем странные. В приказе стоит конкретное число подлежащих репрессиям. Любопытно, откуда оно взялось?
Совершенно точно, никакого следствия по сотням тысяч проведено ещё не было. Даже тройки их дела ещё не рассматривали. Как Вы узнали, что у Вас именно столько преступников, антисоветской контры и прочих бывших белогвардейских карателей?
Видимо, составителей приказа этот вопрос тоже обеспокоил. Потому как в приказе появляется идиотская фраза, что планы по расстрелам ориентировочные. Это как?
Да что там, нас пытаются убедить, что эти планы утверждало Политбюро и лично Сталин. Причём до подписания приказа Ежова. Они-то как узнали сколько врагов в каждой области?
Еще более странно – Политбюро, если решение настоящее, пишет о репрессиях бывшим кулакам, бежавшим из лагерей и мест ссылки. А у Ежова в приказе уже все подряд. Включая, почти любой активный антисоветский элемент. Нарком ещё и решение Политбюро приказом грубо нарушил?
В приказе Ежова и чисто фактические ошибки. Например, указан Восточно-Сибирский край. Одна проблемка, этот край перестал существовать ещё в 1936 году. Тогда его поделили на Восточно-Сибирскую область и Бурят-Монгольскую автономию. Но всемогущее НКВД об этом не знает и упорно продолжает ставить расстрельные лимиты краю.
И снова не могу не поразиться поразительной глупости писавших приказ. Поверить в настолько наивных розовых пони из НКВД решительно не в силах. Послушайте как чудесно это звучит в «самом страшном приказе Большого террора»:
«При организации и проведении операции принять исчерпывающие меры к тому, чтобы не допустить: перехода репрессируемых на нелегальное положение; бегства с мест жительства и особенно за кордон; образования бандитских и грабительских групп; возникновения каких-либо эксцессов.
Своевременно выявлять и быстро пресекать попытки к совершению каких-либо активных контрреволюционных действий».
Смысла в этой фразе приказа ровно ноль. Сделайте, чтобы всё было хорошо. Гораздо интереснее её оформление.
Во-первых, кто такие репрессируемые? Что за странная категория в уголовной практике. Во-вторых, что за полуграмотный написал «бегства с мест жительства»? Это вообще на каком языке?
Я подскажу, на том же, на каком выписывали американскому «историку» Конквесту орден Ярослава Мудрого. Не верите? Да вот же, написано «особенно за кордон». По-русски это называется граница, ну-ка, в какой стране бывает закордонная разведка? То-то же.
Ладно, вернёмся к расстрельным лимитам. Помните, мы говорили, что в приказе цифры ориентировочные? Приказ разрешает их увеличить только по согласованию с Москвой. Читаем:
«Утвержденные цифры являются ориентировочными… Какие бы то ни было самочинные увеличения цифр не допускаются.
В случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД обязаны представлять мне соответствующие мотивированные ходатайства».
«Мне» означает наркому Ежову. Тоже довольно странная фраза, нормальный секретарь канцелярии написал бы в приказе «по согласованию с наркомом». Пожалуй, кроме устойчивой фразы «контроль исполнения приказа оставляю за собой», я такого личного в приказах и не встречал.
Но и это ерунда на фоне глобального удара в молоко. Приказ предельно конкретен – нужны увеличенные лимиты, пишите наркому НКВД! Партия там никаким боком, местный областной начальник милиционеров или нарком НКВД самостийной республики пишут наркому Союзному.
Знаем ли документы с просьбами увеличить лимиты? Да сколько угодно, из архивов РГАСПИ в последние годы натуральной волной выплеснулись такие разоблачения.
Выглядит это всегда одинаково – секретная шифро-телеграмма. Подписана секретарём обкома и направлена в ЦК партии лично Сталину. Приехали.
Ну Вы бы хоть собственный приказ почитали! Ладно бы в обкоме посоветовались с НКДВ (что тоже дико, так как лимиты как и сам приказ совершенно секретные). И отчитались в ЦК по партийной линии. Так и так, информируем, что наш областной чекист написал по своей линии Ежову запрос ещё на тридцать тысяч расстрелов. Примите меры, товарищ Сталин, чекисты озверели.
Но ведь ничего подобного! Увеличения расстрельных лимитов требуют как раз секретари обкомов. Причём, без визы, хотя бы «согласовано» от республиканского наркома или управления НКВД! Требуют не у Ежова, как предписано приказом, а у Центрального комитета! Ну не безумие ли?
Я бы на месте ЦК задавал секретарям в обратку простой вопрос. Как это Вы, дорогие товарищи, руководите областью? Что у Вас каждый второй, если не белая контра, то беглый кулак и вражеский агитатор?
Что Вы там развели у себя за контр-революционную обстановочку, что утверждённых Политбюро лимитов на расстрелы не хватает? Может Вы сами скрытые троцкисты? Повод задуматься!
Пока военюрист думает, вернёмся к сериалу. Проходят чередой вполне житейские события. Анна, вдруг, обнаруживает, что примус заработал как надо. Похоже, мужская рука в доме всё-таки появилась.
Рамон просится в кино по «Мексиканцу». Но Копернику некогда, отнекивается, что «потом, потом». Кстати, опять время перепутали, картина замечательная, но выйдет на экраны только в 1955 году.
Показывают как из-за решёток выпускают героя Добронравова. Видимо, Рысак всё-таки внял угрозам Коперника. Доводить дело до скандала с московской военной прокуратурой начальник НКВД не хочет. Выпускают с классическим:
«Свободны, гражданин Воробьёв, пока свободны».
Последняя сцена уже глубокой ночью. Только слегка мерцает фонарь у фабричного здания. В переулке напротив фарм-завода стоит эмка с выключенными фарами. За стеклом тлеет огонёк папиросы.
Вдруг, из глубины здания вспыхивает свет и гремит взрыв. Разлетаются стёкла, сыпется кирпич. Эмка резко заводится и дёргает с места. На асфальт падает, рассыпая искры, незатушенная папироска. Чья же она?
ЦА ФСБ РФ, Ф.66, Оп. 5. Д. 2 Л.155-174. Подлинник.