Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому полку, русским воинам, павшим за Отечество и их родственникам
В 1817 году в рядах Нижегородцев появляется «характерная для русского офицерского сословия 19 века личность капитана Якубовича – с его именем сливалось понятие о безоглядной отваге, известной всему Кавказу». Человек он был незаурядный, с отличием закончил Московский университетский благородный пансион; его имя золотыми буквами выбито на мраморной доске, висевшей в актовом зале заведения.
Якубович был сослан на Кавказ из лейб-гвардии Уланского полка за известную «четверную дуэль» между Шереметевым и графом Завадовским (произошедшую из-за «пикантной» истории с балериной Истоминой), на которой был секундантом. По условиям дуэли стреляться должны были и секунданты – а вторым секундантом был известный автор комедии «Горе от ума» Александр Сергеевич Грибоедов.
Поскольку на дуэли Шереметев был тяжело ранен Завадовским и ему тре-бовалась неотложная врачебная помощь, условия дуэли были выполнены только через год в Тифлисе, где Якубович и Грибоедов – оба наказанные за участие в дуэли – случайно «пересеклись» в 1818 году, направляясь один – в штаб-квартиру Нижегородского полка в Караагаче, а другой – в Персию, в дипломатическую миссию.
Они стрелялись. Грибоедов выстрелил поверх головы Якубовича, а Якубович ранил Грибоедова – получилось так (думаю, что не «получилось так», а Якубович, старый бретер и отличный стрелок, сознательно сделал так, чтобы «досадить» Грибоедову, увлекавшемуся роялем), что пуля отстрелила ему мизинец. Только благодаря этой «ране» после зверской расправы над нашей дипломатической миссией в Тегеране, произошедшей спустя 11 лет, изуродованное до неузнаваемости тело Грибоедова и смогли отыскать среди других тел.
Об этом написано у Пушкина, знакомого и с Якубовичем, и с Грибоедовым, в его «Путешествии в Арзрум»: «Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетной пулей». А «Путешествие в Арзрум» - это описание Пушкиным его боевого похода в 1829 г. с Нижегородским драгунским полком, в котором служил его родной брат Лев Сергеевич Пушкин, а командовал полком в то время его друг детства Н.Н. Раевский-младший.
О Якубовиче – «герое его воображения», личности романтической, литературно одаренной и к тому же «овеянной боевой славой, с простреленными спиной, плечом и ногой, а затем и ранением в голову навылет, с поврежденными пальцами правой руки»– Пушкин писал так: 2«Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева… в нем много в самом деле романтизма…Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде – поэма моя («Кавказский пленник» – ИР) была бы лучше».
После поездки на Кавказ Александр Сергеевич начал делать наброски «Романа на Кавказских водах», неоконченного, главный персонаж которого – офицер – носил фамилию Якубович.
Литературоведы считают, что строчки «В горах был ранен в лоб, сошел с ума от раны. …- Что? К фармазонам в клоб? Пошел он басурманы» в «Горе от ума» Грибоедова – тоже о Якубовиче.
*
Нижегородский драгунский полк «коснулся» судьбы Грибоедова еще и таким образом: он страстно влюбился (и взаимно) в Нину Александровну Чавчавадзе, дочь князя Чавчавадзе, который служил в Нижегородском полку, и даже некоторое время, при Ермолове, был его командиром. Их любовь была насколько высокой, настолько и трагичной – ей посвящено множество литературных произведений, стихов, статей.
*
Вот что писали об этом интересном человеке другие. Поэт С.Нечаев: «Кав-казских рыцарей краса, Пустыни просвещенный житель, Ты не одним врагам гроза – Самой судьбы ты повелитель…»
Николай Бестужев: «Якубович, если его послушаться и писать обо всем, что он припоминает, не кончит и до страшного суда романтических реляций о Кавказе, которыми он дышит пополам с атмосферным воздухом вместо кислорода и азота».
И.И.Пущин – брату М.И.Пущину: «…ты не узнаешь в нем прошлого шалуна – все это прошло. Грузинский воздух прогнал дурь из его головы: он там наблюдал, думал и учился. …Я всегда с удовольствием с ним видался; рассказы его были для меня занимательны, хотя я любил бы, чтобы он не делал столько восхищений и не употреблял бы высокопарных слов…»
Интересно, что и самой Истоминой Пушкин посвятил несколько строк в «Евгении Онегине»: «Блистательна, полувоздушна, Смычку волшебному послушна, Толпою нимф окружена, Стоит Истомина; она, Одной ногой касаясь пола, Другою медленно кружит, И вдруг прыжок, и вдруг летит, Летит, как пух от уст Эола; То стан совьет, то разовьет, И быстрой ножкой ножку бьет».
Личность А.И. Якубовича была настолько известна и «популярна», что, как писал Ираклий Андроников (кстати говоря, потомок князя И.М. Андроникова из древнего рода кахетинских князей Андрониковых (Андроникашвили), бывшего в свое время, в 1829 г., командиром Нижегородского драгунского полка) в своей книге «Лермонтов. Исследования и находки» (Издание четвертое. Москва, «Художественная литература», 1977)): некто Бухарина писала, что «она испытала восторженное желание отправиться в Сибирь за А. И. Якубовичем. Романтический облик этого декабриста, которого она встречала, будучи еще девочкой, в ее сознании был окружен ореолом. Она мечтала выйти за него замуж или даже за кого-нибудь другого из декабристов — так велик был порыв». Молодая девушка находила «великую поэзию в мысли об изгнании и о печальной судьбе людей, которых в тот момент они называли своими героями. И этот … порыв знаменателен. Он показывает, какой огромный отклик вызвало» выступление декабристов и поступок Волконской и Трубецкой, последовавших на каторгу за своими мужьями.
*
Предоставляя Якубовичу возможность «искупить вину своей безрассудной молодости», генерал Ермолов командировал его в Дагестан, где он при покорении Казикумыкского ханства командовал в отряде генерала Мадатова мусульманской конницей. «Якубович, – докладывал Ермолов – отличил себя при этом поистине блестящей храбростью, и если недостоин воспользоваться милосердием Императора для перевода обратно в гвардию, то прошу для него орден Св.Владимира 4-й ст., ибо он по справедливости офицер отличный».
Из этой экспедиции, положившей начало боевой известности Якубовича, он «перешел» в Кабарду и четыре года «не слезал с коня, командуя казаками на Малке, Кубани, Баксане и Чегеме». Со своими отрядами он часто забирался в недра вражеских гор, а однажды, в 1823 году, на Святой неделе, он зашел так далеко, что очутился под Эльбрусом, где русские никогда еще не бывали. Его бойцы слышали в горах колокольный звон, «дивились и предполагали, не живут ли тут, за Карачаевцами, русские старообрядцы. Только опасности жестокой горной зимы, пропасти, заваленные снегом», не дали тогда «предприимчивому» Якубовичу добраться по колокольному звону до, быть может, действительно наших соотечественников.
Однако, он успел со своими 15-ю удальцами на обратном пути напасть на большую группу черкесов и лично изрубил в бою, один на один, предводителя партии – остальные бежали и рассеялись по горам.
Во всех боях и боевых рейдах Якубовича было что-то легендарное и нередко одного слуха о появлении его в горах с двумя-тремя казаками было достаточно, чтобы рассеять собравшуюся партию.
Рассказы о Якубовиче ходили тогда по всему Кавказу. «Отважнейшие черкесские князья искали с ним дружбы и гордились быть его кунаками» (кунак – друг-враг; как люди кунаки «дружили», уважая смелость, отчаянность и силу своего друга, но как воины были непримиримы). В Якубовиче черкесы ценили его великодушие, верность данному слову и «рыцарское» обращение с пленными, особенно с женщинами. Последних Якубович отпускал всегда без выкупа. Одну красавицу-княгиню он даже отвез в горы сам и лично передал мужу. В признательности князь отпустил тогда с Якубовичем всех бывших у него русских пленных.
Якубович так сроднился с обычаями горцев и с образом их военных действий, что походил на черкеса гораздо больше, чем многие кабардинцы. Солдаты боготворили его за справедливость и бескорыстие: добытые трофеи – коней, овец и т.д. – он делил поровну между своей командой, не оставляя себе ничего. Преданность казаков и спасла его однажды от неминуемой смерти.
Случай этот был в 1823 году, во время экспедиции за Кубань с отрядом генерала Вельяминова. Оставленный со своими охотниками (офицерами и солдатами, добровольно шедшими на выполнение какого-либо опасного предприятия) для прикрытия отступления, Якубович был отрезан горцами. Отбивая их нападение, он стоял за деревом и не заметил, как два черкеса подползли к нему сзади. Он не растерялся: быстро развернувшись к противникам, он срубил одного шашкой, но другой выстрелил в упор, и пуля, ударив в лоб, прошла над правым глазом через весь череп. Казаки схватили его на руки, пробились сквозь неприятеля и, кинувшись в речку, благополучно доставили его на противоположный берег.
В лагере рану посчитали смертельной – доктора давали ему несколько часов жизни. Но его «железная натура преодолела все и через сутки бледный, с повязанной головой, он уже ехал верхом впереди своих линейцев».
Горцы «стали считать его заколдованным. Сама наружность Якубовича – высокий рост, большие черные глаза, густые сросшиеся брови, свисающие вниз усы и лоб, пробитый у самого виска черкесской пулей – невольно производили впечатление. Черная повязка на лбу с тех пор везде «сопровождала» Якубовича – и на рудники, и в Енисейск, куда он был определен после каторги; рана эта не заживала до самой его смерти».
*
Блестящая «многообещающая» военная карьера Якубовича была прервана его участием в декабрьском восстании 1825 года. Возможно, это и преувеличение, но «… если бы не он, судьбы декабрьского восстания, да и России, могли бы быть совсем другими». Более того, как сказал на следствии член тайного общества полковник Бригген: «Уверен, что ежели бы не было Якубовича, то и несчастное происшествие 14 декабря не случилось бы...»
Его поведение во время восстания было настолько странным, что найти ему логическое объяснение сложно. Он сыграл роль «своего среди и своих, и чужих». Именно странные и непонятные действия Якубовича и привели восстание к тому результату, который всем известен.
Ему, прославившемуся по всему Кавказу своей отвагой, отводилась роль цареубийцы.
А Николай I в своих письмах великим князьям называл Якубовича «извергом во всем смысле слова».
Шансы тайного общества на победу были гораздо выше, чем у императора Николая I. В случае выполнения плана Трубецкого «растерявшемуся импе-ратору с его немногочисленными сторонниками нечего было бы противо-поставить стремительному удару» заговорщиков. Но ….
Якубович был арестован на следующий день после декабрьского восстания и осужден на каторжные работы навечно; затем каторгу заменили на «поселение» там же в Сибири. Незадолго до смерти, в 1845 году, по словам жандармского полковника Казимирского, Якубович был «одержим тяжкой болезнью, лишился употребления ног и от раскрытия головной раны нередко бывал в припадке безумия».
Интересный «штрих к портрету» Якубовича и того славного времени имеется в «Воспоминаниях» декабриста А.В.Поджио (Мемуары декабристов. Южное общество. Изд. Московского университета, 1982): «После того, как всем декабристам Следственной комиссией были зачитаны приговоры, какой-то командир подошел к нам … и, повернув нас направо, стал всех спускать по лестнице. Внизу и по бокам лестницы образовалась какая-то молчаливая публика … и тут же Якубович своим громким голосом пустил какую-то драгонаду, т.е. остроту (как называл он, находясь на службе в Нижегородском драгунском прославленном на Кавказе полку). Острота, вероятно, имела успех, потому что за ней последовал общий хохот.
Какая черта русского характера, выразившаяся такой выходкой удали в такой не совсем располагающий к веселью момент!»
… А столицу «новой» России, в случае успеха восстания и свержения императора, декабристы планировали перенести в Нижний Новгород. Об этом было написано в «Русской правде» Павла Пестеля: «...все воспоминания о древности Нижегородской дышат свободой и прямой любовью к отечеству, а не к тиранам его».
Новой столице предполагалось дать новое название – Славянск.
# военная_история # русская_армия # Кавказская_война # Нижегородский_драгунский_полк # капитан_Якубович