Виталий Лейбин — о последствиях «марша справедливости» для российской политической системы
Мятеж Пригожина — не выделенный казус, не единичный случай, он способен вызвать последствия,выходящие далеко за рамки событий 23–24 июня. Из истории кризисов хорошо известно, что общественные системы, находящиеся в проблемной ситуации, нередко усугубляют ее, на каждом новом витке всё более упорно стремясь ее разрешить и с удвоенным усердием применяя методы, которые привели к проблеме. Яркий пример — путч 1991 года, завершивший развал СССР. Кризис управления страной Горбачёв и затем путчисты пытались лечить последовательным уничтожением инструментов управления.
Выжившие общественные системы — это те, которые сумели выйти из колеи, изменить стереотипные, рефлекторные модели действий. Вопрос в том, что сейчас для России является губительной колеей, а что — рациональными выводами.
Но есть ли в действительности проблема? Может быть, мятеж Пригожина был срежиссированным спектаклем? Против этого и реальные жертвы, и тон обращения Владимира Путина, который отметил, что «мужество, самопожертвование павших героев-летчиков уберегли Россию от трагических разрушительных последствий». Благодарности военным, чиновникам и гражданам за то, что они не поддержали мятеж, показывают: для руководства России общественная солидарность была, по крайней мере, изначально не очевидной. В процессе «марша» вагнеровцев публичные действия местных властей не выглядели убедительными, а контакты мятежников с населением в Ростове не были очевидно конфликтными.
С другой стороны, кажется загадкой, на что мог рассчитывать Евгений Пригожин, идя с небольшим отрядом на столицу огромной страны. Подобная предельно рискованная ставка даже в отчаянной ситуации и в состоянии психологической нестабильности была возможна, только если он имел основания полагать, что у мятежа может быть основательная поддержка в правящей группе. Не исключено, что он ошибался или его сознательно ввели в заблуждение те, для кого разные результаты мятежа (различные результаты вооруженного шантажа) могли бы быть позитивными с точки зрения логики межэлитной борьбы. Очевидно, что и центральная власть, и бунтовщики надеялись на заключение договоренностей, и контакты между ними не прекращались. Но раз в Ростове в начале мятежа сделка не состоялась — значит, не было гарантии, что она состоится и позже. Шантаж, в том числе и вооруженный, всегда представляет собой «вилку» — выбор, который предъявляется зачинщиками в переговорах. В любом случае, даже если считать, что Пригожин заблуждался касательно наличия у него союзников в ходе мятежа, нет никаких сомнений, что у него были влиятельные элитные союзники до. Анализ происхождения и возвышения феномена ЧВК «Вагнер» и сети его поддержки был бы крайне рационален.
Было бы ошибкой полагать, что мятеж объясним только личными качествами зачинщиков или даже собственно изменой. Контакты с украинской стороной у пригожинцев, очевидно, были не только по поводу обменов пленными и телами погибших бойцов, о чем свидетельствует, в частности, интервью Washington Post с Владимиром Зеленским, откуда после публикации таинственно исчез отрывок, касавшийся контактов украинской разведки с Пригожиным (при этом отрывок доступен в архиве издания). Вообще, контакты с противником для мятежников всех времен не редкость и не определяют целиком их мотивов.
Невероятное личное влияние Пригожина, которому прощалось то, что не прощалось никому даже до мятежа, — это не сбой системы, а логичное следствие эволюции власти в России, которую мы обсуждали, в частности, в статье «ЧВК "Россия": "Вагнер" как зеркало разгосударствления Российской Федерации». На пике бунта эта заметка выглядела почти пророческой («государство ... либо вернет "Вагнеру" его изначальную ограниченную роль исполнителя тайных операций, либо будет заражено смутой»). Однако дело не в интуиции, а в довольно прозрачной логике анализа: колея, в которой всё еще находится российская система власти, — это попытка управлять страной методами спецоперации (то есть заговора). Это свойство российской системы обострилось после военной операции на Украине, о начале которой знали многие, в том числе на стороне противника, но только не в российском госаппарате (не говоря уже о бизнесе). Это позволяет предполагать, что группа поддержки Пригожина в элите как минимум пересекается с группой, которая лоббировала начало операции на Украине, — по признаку стиля чрезвычайного и тайного управления.
Наращивание интенсивности конфликта привело к росту влияния в том числе «Вагнера» в конфликте с армейским руководством и государственной системой вообще. Пригожинская критика коррупции и неэффективности, а также решения о начале спецоперации, была во многом справедлива, но исходила из позиции, усугубляющей болезнь. Недоумение представителей государственной системы, включающей и спецслужбы, на пике мятежа легко объяснимо тем, что правоохранители в такой системе власти «не работают» против узкой правящей группы и ее представителей без санкций, а Пригожин, очевидно, имел покровителей в ней и вообще представлял собой протоопричнину, внегосударственный инструмент правящей группы. У мятежа не было шансов только благодаря позиции президента Путина, который всё еще объединяет узкую правящую группу с госаппаратом и пользуется общественным доверием. Но такая ситуация в период междуцарствия могла бы разворачиваться по классическому сценарию: опричнина не соразмерна царству и не способна подменить государство. И этот сценарий продолжает быть вероятным в будущем при сохранении колеи, которая определяется попытками преодолеть сопротивление и неэффективность государства посредством ослабления государственных институтов и усиления чрезвычайных.
Управление страной при помощи спецопераций предполагает наличие очень узкой непубличной правящей группы конфидентов, связанных личным доверием, а не институтами и правилами, что критически упрощает политику от согласования групповых интересов до борьбы личных амбиций. В такой системе главная доблесть — это лояльность правящей группе, а не эффективность, что, кстати, парадоксальным образом приводит к неизбежности предательства. Мир частных амбиций — это мир лояльности лидеру… до наступления собственного шанса (обычно измена сопровождается верой в свою исключительность в деле спасения Родины). Этот же стиль усиливает информационную изолированность правящей группы: чиновники оцениваются по признаку лояльности, а не правдивости или эффективности, бравурные (в том числе армейские) доклады увеличивают риск ошибок и провалов, что, в свою очередь, по закону положительной обратной связи увеличивает недовольство исполнителями со стороны правящей группы и стимулирует новые бравурные доклады. То, что правду внутри системы можно было говорить одному Пригожину, конечно, сделалось одним из факторов роста его амбиций. Если сейчас нельзя будет никому, то у следующего, кто на это решится, будет фора в диалоге со страной.
С большой вероятностью реакция на мятеж Пригожина будет усугублять проблему. С точки зрения «колеи» государство, страна плохо справились с этим краш-тестом — значит, в логике кризиса правящая группа утвердится во мнении, что в стране никому доверять нельзя, что государственные институты прогнили, что нужно бороться с внутренним врагом и закручивать гайки, борясь с несуществующей оппозиций в лице блогеров и деятелей культуры, с проявлениями нелояльности в виде негативных докладов и заявлений, будет выращиваться новая опричнина в неопригожинском стиле. Если с точки зрения заявленных целей демилитаризации и денацификации операция на Украине привела к противоположным результатам, то с точки зрения борьбы с элитными конкурентами могла оказаться кому-то и выгодной: элитная группа сузилась и в целом, похоже, разделяет заговорщический стиль мышления, принятый в спецслужбах. Накачивание ресурсами потенциально двойных и тройных агентов, которые имеют свойство выходить из-под контроля, кстати, — обычный стиль спецслужб всех времен и народов, который, будучи возведенным в систему, систему и разрушает.
При этом краш-тест и военной операцией, и мятежом страна в целом прошла удивительно неплохо, лучше многих ожиданий: экономика и бизнес работают, население, хотя отчасти и недовольно элитами и их решениями, но тем не менее лояльно государству. Это значит, что не потерян шанс на построение более широкой политической системы, опирающейся на институты и правила, а не на ненадежную личную лояльность узкой группе. Но для этого политическому классу нужно «мюнхгаузеновское» усилие для вытягивания себя за волосы из привычной колеи. Требуется ограничение собственных личных амбиций в пользу государственных, что означает необходимость опереться на более широкие слои общества и починить потрепанное систематической чрезвычайщиной и попытками опричнины государство. Но сложно признать собственные провалы и начала операции на Украине, и выращивания фигуры Пригожина — легче искать врагов в своем же государстве.
Классическая научно-популярная притча о разрушительной обратной связи в кризис — падение цивилизации острова Пасхи. Согласно одной из гипотез, полинезийцы, столкнувшись с проблемами, вызванными уменьшением площади лесов (как поняли впоследствии историки), стали еще более упорны в строительстве идолов, знаменитых статуй моаи, возведение и транспортировка которых требовали еще более интенсивной вырубки лесов. Современная аналогия: столкнувшись с неэффективностью политики и управления, продолжать рубить инструменты политики и управления посредством спецопераций, методами спецслужб и неоопричников.